Измена. (не) Любимая жена (СИ) - Зорина Лада

Марина сжала чувственно алые губы:

— Мне не нужны твои деньги. Я и так достаточно получаю. Ты щедрый начальник, Герман. Я это очень ценю. Но и ты пойми. Не представляешь, чего мне стоило разжиться этим сокровищем. Столько времени и усилий… Эту запись мне пришлось буквально отвоевать. Никто ведь не хочет проблем. Особенно если речь о тебе. Тебя ведь боятся. Вспомнить только, что ты сотворил с любовником своей Ирины…

— Доказательства, — повторил он, уже плохо владея собой. — Не играй со мной, Марина. Или я не посмотрю, что наши отцы как братья. Ты понятия не имеешь, на что я способен.

— Да мы знакомы всю жизнь, — шепнула она. — Я знаю, на что ты способен. Это в тебе и люблю. Всего тебя люблю, Герман. И хочу тебя. Очень. Заплати мне — и запись твоя.

Глава 20

— Это единственная валюта, которой ты, значит, берёшь? — его голос охрип, и эту перемену она неосмотрительно приняла на свой счёт. Серый взгляд подёрнулся чувственной поволокой.

— С тебя — да, — казалось, она вот-вот облизнётся.

Эта женщина знала цену своей красоте и не брезговала пускать своё оружие в ход, когда того требовали обстоятельства или её неутолённые желания.

— Видимо, я должен чувствовать себя невероятно польщённым.

— М-м?.. — она ждала объяснений, пока её пальцы медленно гладили лацканы его пиджака.

— Очевидно, я по старой дружбе вхожу в сравнительно узкий круг твоих знакомых, для кого цену ты не сильно-то задираешь.

Ей хватило пары лишних мгновений, чтобы со всей ясностью осознать смысл сказанного.

В серых глазах сверкнуло холодное пламя. Марина оторвалась от него, замахнулась и… её рука увязла в его железной хватке.

Невольно вспомнилось, как совсем недавно его давно небритую щёку хлестнуло неожиданно острой болью от ярости той, кому он бросал в лицо свои обвинения.

Наполненный слезами зелёный взгляд и дрожащие губы.

В тот миг он почти её ненавидел. Ненавидел за то, что боль как минимум отчасти чувствовалась заслуженной.

Он словно хотел этой боли. Она хоть ненадолго глушила ту, что давила ему между рёбер.

Эта боль была до извращённого сладкой, правильной. Такую боль он приветствовал.

Герман оттолкнул от себя бледную руку с хищным алым маникюром.

Марина ойкнула, нахмурилась и покрутила изящным запястьем:

— Ахматов, ты как с цепи сорвался. Что ты вообще себе позволяешь?

— Что я себе позволяю? — Герман надвинулся на неё, заставив отступить в глубину каменного алькова. — Ни наше с тобою знакомство, ни близость наших семей никогда не дарили тебе особенные привилегии, темпераментная ты моя. И то, что в последнее время ты с такой частотой на этот счёт заблуждаешься — только твоя проблема. Не моя.

Она помолчала, а потом вдруг растянула губы в хищной улыбке:

— Верно. Не твоя. Твоя-то проблема, Ахматов, куда-а-а хуже. Я всего лишь пыталась подсластить тебе горькую пилюлю. Настолько горькую, что не уверена, сможешь ли ты её проглотить.

Боль и напряжение внутри грудной клетки дали о себе знать с новой силой. Но его боль всегда переплавлялась в гнев. А гнев требовал выхода.

— У меня есть к тебе предложение, Игнатьева. Очень выгодное предложение, — он опёрся ладонью в стену у её виска и склонился к ней, видя, как мгновенно, будто по волшебству, расширились её зрачки.

— Какое?.. — с придыханием вопросила она.

Наверняка уже предвкушала. Пожалуй, он действительно слишком многое в последнее время ей позволял. Игнатьева уверовала в свою неприкосновенность. В принадлежность к клану, к семье, к воображаемой элите, на авторитет которой ни у кого не хватит духу посягнуть.

— Ты наконец-то прекращаешь со мной торговаться, и я оставляю тебя на твоей должности. По старой дружбе. Я даже закрою глаза на твои недавние выходки.

Красивое лицо в момент ожесточилось:

— Выходки? Да пойми же ты, сумасшедший, я о тебе забочусь!

— И как расценивать вот это? — он окинул взглядом её затянутую в офисный костюм фигуру, застывшую в призывной позе. — Как проявление заботы, я полагаю?

Его терпение истощалось. Он лишь надеялся, что внутренний зверь не вырвется наружу раньше времени и не примется вытряхивать информацию силой.

Но минуты текли, а с ними таяли и надежды.

— Я тебе уже объяснила, — Игнатьева внезапно потупилась, разыгрывая из себя смущённую школьницу. — Ты мне нужен, Ахматов. Я хочу тебя.

— А я хочу доказательств. Но уже начинаю всерьёз сомневаться в их существовании. Предполагаю, ты всё это выдумала, чтобы затащить меня на эту встречу. И если бы я не отобрал у тебя ключи от квартиры, история с постелью наверняка повторилась бы.

Она сверкнула на него почти ненавидящим взглядом.

— Ну что ж, Ахматов. По-хорошему ты так и не захотел.

— Я о пощаде тебя не просил.

— Нет, конечно, — скривила губы она. — Ты ведь не из таких. Ты ведь из тех, кто любит, чтобы пожёстче и погорячее. Кто я такая, чтобы отказывать в требуемом тому, кого я люблю?

Она не глядя сунула руку в карман своего пиджака и вытащила оттуда простую чёрную флешку.

— Вот то, о чём ты просил. Советую просмотреть содержимое где-нибудь в безопасном месте. Чтобы в состоянии аффекта никому ненароком не навредить.

Она сверкнула белыми зубами в усмешке:

— А то ведь я твою дикую натуру знаю. Знаю и помню. Захочешь выпустить пар — я буду ждать.

Герман молча выхватил из её руки флешку и пошагал прочь. Простой чёрный пластик жёг ему пальцы.

Глава 21

В подземном гараже стоял приятный сумрак — он припарковался подальше от широких панелей дополнительной подсветки и сейчас был этому даже рад.

С собой у него в авто был ноутбук, поэтому полуосмысленные попытки прикинуть, не лучше ли сначала добраться домой, заглохли, едва появившись.

Герман влез на заднее сиденье и воткнул флешку в разъём, стараясь не замечать, что пальцы слегка подрагивали от напряжения.

На флешке не было ничего лишнего. Единственный файл. Видеофайл.

Он почему-то подумал, что Марина имела ввиду фотографии.

Но видео…

Так вот что она имела ввиду, когда намекала на исключительную горечь этой пилюли.

Указательный палец на мгновение застыл над кнопкой. Но стремление оттянуть неизбежное во сто крат всё ухудшало.

Он вдавил палец в несчастную кнопку.

Запись с камеры наблюдения. Собранные воедино обрезки, но по цифровым отметкам не составляло труда определить, сколько материала выкинуто за ненадобностью, когда в кадре ничего не происходило.

Коридор из рабочих и торговых помещений в подсобные. Короткий, но просторный. Никаких лишних деталей — только двери и стены.

В кадре — ни души.

Качество видео, к слову, не придерёшься. Картинка чёткая, освещение хорошее.

Герман чертыхнулся и стукнул по клавише перемотки. Секунда — и дверь в коридор отворилась. Сначала на пол упали две неравные тени, потом — их владельцы. Высокий полноватый мужик и… Лиля.

Её он мог бы узнать, наверное, и по единому пикселю этого чёртова изображения.

Она была в том самом платье, в котором отправилась на корпоратив. Волосы чуть завиты и собраны в небрежный узел.

Мужик — тот самый, мать его, Алексеев. Он видел его пару раз в её магазине, ещё до того как узнал, что он за его женой волочился.

Алексеев не просто шёл с нею рядом, он… придерживал её за талию?..

Пальцы сами собой сжались в кулак и со всей силы втиснулись в кожаное сиденье.

Он только сейчас разглядел её неверную походку, будто она основательно захмелела.

Парочка добралась до выкрашенной в серый цвет двери. Лиля вошла первой, Алексеев, воровато оглядевшись, последовал за ней. Дверь за ними закрылась.

Герман вдавил кнопку паузы и медленно выдохнул. Внутри грудной клетки всё смёрзлось. Даже уже не болело, просто невыносимо тянуло и будто в разные стороны. Сейчас там вот-вот что-то порвётся. Что-то, что после уже никак не залатаешь.