Юрий Михайлов - Колесница (сборник)
И он побежал к торцу дома. А я не спеша зашел по мраморной лестнице, спустился к нам в коридор и открыл дверь в кабинет. На меня почти никто не обратил внимания. Юля и Тамара сидели на своих местах. Я аккуратно пролез к своему пустующему стулу, налил водки и снова посмотрел на Нинель Иосифовну. Она наклонилась к Павлу, который вдруг сказал громко:
– Что-то молодежь у нас молчит! А ну-ка, Леночка, скажите тост от имени молодого поколения нашего подразделения!
Лена тут же встала, посмотрела на присутствующих, персонально на меня и сказала:
– Не вижу молодого поколения. Я от себя скажу. Андрей Юрьевич, будьте с нами долго, не бросайте нас, полюбите нас! Мы, молодые, очень благодарная публика. Горы свернем за любую ласку. А вы это прекрасно умеете делать. Я это сегодня поняла, когда вы были у нас на этаже. Будьте здоровы и счастливы! Аминь!
Опять хлопки, однако, не перерастающие в аплодисменты. И голос:
– Вот зараза молодая! Все ей мало своих сопляков, – это Юлия вполголоса комментировала тост Елены.
– Юль, слышат ведь! – тихо-тихо сказала Тамара.
– Ну и что? У меня давно неравнодушие к зрелым мужчинам. Все это знают. Так, девчата? – и она опять засмеялась, показывая свой прекрасный рот, не слишком яркие розовые губы и белые зубы. Она специально не смотрела на меня, но все поняли, о ком идет речь, заулыбались.
– Поскольку Юля меня совсем не знает, будем думать, что она имеет в виду Сергея Сергеевича Тужлова.
Стол взорвался хохотом.
– Это подло, Андрей Юрьевич, так издеваться над молодой женщиной!
– Юля, я постараюсь завоевать ваше доверие в самое ближайшее время и докажу вам, что кроме Тужлова у вас может появиться еще один воздыхатель.
Присутствующие, принявшие эту пошловатую игру, опять захохотали. А я взглянул на Юлю и с ужасом подумал: «Боже мой, я пропал! Она смотрит на меня влюбленными глазами. Эта чистота ребенка и эта порочность зрелой красивой женщины собраны в ее взгляде. Что будем делать? Умирать? Или жить?..»
Тост свой последний я скомкал. Этого и следовало ожидать. Все, что произошло со мной за эти полтора часа, могло бы уложиться в целую жизнь. «Таких темпов можно и не выдержать, – подумал я. – Но без паники и бичевания! Пока это просто секс, биологическая данность. Я люблю свою жену, детей, не собираюсь ни перед кем отчитываться за то, что произошло. Даже перед этой женщиной, которая так сильно и, похоже, взаимно меня зацепила. Но я еще не ее пленник…»
На метро шли гурьбой, человек пять-шесть. У пешеходной бровки подземки стояла машина черного цвета с затененными окнами, похожая на лимузины «братков». Юля расцеловалась со всеми, подошла ко мне, протянула руку, сказала:
– Спасибо за подаренное счастье! В машине мой придурок. Он намного моложе тебя, но в подметки тебе не годится. Ничего не бойся. Таких женщин, как я, ты еще не встречал… Пока-пока!
И, открыв дверцу, быстро шмыгнула в лимузин. Муж так и не вышел, не помог жене сесть в машину.
Глава восьмая
Выходя из кабинета, я успел позвонить жене, сказать, что все нормально, все довольны, что выдвигаюсь домой. В вагоне метро было полупусто, время – десятый час, уже глухое для нашей ветки: спальные районы успели поглотить не только рабочих, но и служащих, начинающих и в девять, и даже в десять часов утра трудовую деятельность.
Я уселся на сиденье, думал о жене. Последние годы, связанные с ее болезнями, сблизили нас еще сильнее. Моя «мамочка» вошла в неприятный период возраста женщины, когда жар сменяется холодом, тоска и депрессия – несоизмеряемой кипучей деятельностью и беспричинным весельем. Дети знали об этом, даже младший сын стал жить самостоятельной жизнью с однокурсницей по университету, снимая однокомнатную квартирку за мой счет. Да и я приноровился, а проще – не обращал внимания на эти приливы-отливы. Делал все так, как мы жили и десять, и двадцать лет назад.
«Кстати, – подумал я, – скоро тридцатилетие со дня свадьбы, тридцать лет супружеской жизни. Только надо встретить юбилей без сюрпризов… Без сюрпризов!» Я прекрасно понимал, что и кого я имел в виду. Но мне не хотелось вспоминать пережитое сегодня, я специально отгонял от себя образ этой женщины. «Что, разве мало красивых женщин? Думай о Тамаре… Просто классика, и мужу никогда не изменит. А Нинель? Сорок – сорок пять, разведена, предана как собака, немного холодновата, угловата, но, смотри, когда ее раскочегаришь, какая красавица становится! И нема как рыба».
Господи, какую чушь я несу! Ведь скоро и мой ю-би-лей… Пятьдесят лет. Вершина горы! Все остальное будет уже с горы… Пока ты на колеснице! Ко-лес-ни-це! И на все это осталось чуть-чуть месяцев. Остальное – умирание.
А жена? Ей пятьдесят пять. Официальный рубеж для выхода на пенсию. Боже мой, надо все спрятать, завуалировать… Она этого не вынесет, не переживет. Я уже лет пять чувствую приближение наших дней рождения по ее самочувствию, настроению, даже умело маскируемому поведению.
С женой я познакомился, учась на втором курсе вуза, когда уже думал, что все знаю, всех, кого хотел, поимел, когда мое личное окружение не переставало восхищаться моими заметками, опубликованными в областной молодежной газете. У меня даже было красненькое удостоверение внештатного корреспондента официального печатного органа с моим фото, печатью и подписью главного редактора.
На посиделки к старшекурсникам меня вытащил мой сосед по комнате в общежитии, подводник, весельчак и балагур, который, естественно, в силу возраста (старше нас на пять лет), мало общался с младшекурсниками. Его все звали Леха, а вообще-то по паспорту он был Леонид. И я всегда при всех подчеркнуто называл его Леонидом Ивановичем. При всем при том ему это нравилось. Ведь он не салага какой-нибудь, а моряк-подводник!
Он сказал, показывая на меня, что вот этот парень – хороший журналист, печатается, пришел с ним и принес бутыль «Рояля».
– Закуска – за вами. Девоньки, как – примем моего товарища? Зовут его Андрей. Не смотрите, что он молодо выглядит – он умный и может быть молчаливым и час, и два, и сколько надо…
– А повод-то какой спирт хлестать? – спросила моя будущая жена по имени Мила и посмотрела мне прямо в глаза, как следователь на допросе.
– Повод элементарный, – сказал с пафосом подводник Леха, – День Парижской коммуны. Как историк гарантирую – ни одна проверка ни слова не скажет. А потом – выход нового фильма о подводниках… Это моя профессиональная гордость и принадлежность.
– Лёнечка, у тебя нюх собачий! Мы молчали, никого из мужиков не хотели звать, но ты пришел, и тебе мы не можем отказать. Вчера у Светки был юбилей. Она, естественно, смоталась на день к маме с папой, а вот сегодня накрыла стол. Так что ваш «Рояль», надо понимать, будет подарком на двадцатипятилетие Светланы Константиновны!
– Дура ты, Милка! – сказала красивая высокая девушка с копной черных кудрявых волос. – Всё готова разболтать, даже о моих двадцати пяти проболталась…
– Светик, тебе только двадцать пять. И ты совсем скоро заканчиваешь вуз, и уедешь по распределению, и станешь абсолютно самостоятельным человеком. А тебе – всего-то двадцать пять! Так что кто из нас дура? Мне вот уже восемнадцать, и ничего – не дергаюсь по поводу того, что закончу институт почти в двадцать шесть…
Раздался дружный смех. Я ничегошеньки не понял с их возрастами. Усвоил только одно: вот этой красивой статной черноволосой женщине вчера исполнилось двадцать пять. Это плохо, потому что мне девятнадцать и они, все пять женщин, собравшихся здесь, скорее всего, вышибут меня отсюда как малолетку.
– Андрей, насколько я помню, ты стихи пишешь? – спросила опять Мила.
– Нет, я об этом никогда не говорил. У меня лучше заметки получаются…
– Пока суть да дело, почитай!
– Нет, я лучше Окуджаву почитаю. Можно?
– Его мы и без тебя почитаем, – вставила Светлана Константиновна. – Ты вот умудрись своими понравиться!
– Ну, хорошо. Только не обижайтесь, если что.
И я начал читать, подражая, а может, и сдирая у кого-то из символистов:
– Эта черная ночь – словно черная кошка.
А черная кошка – как черная ночь.
До счастья осталось совсем немножко —
Лишь черную кошку в душе превозмочь…
Воцарилась гробовая тишина. Все смотрели на меня. Леня начал ежиться. Я знал, что он любит стихи, читает их по пьянке часами, причем в аудитории не нуждается. Нередко слушателем становился я один, и он мог всего Есенина до полуночи читать. Видимо, он раздумывал, как меня спасти.
– А еще? – попросила девушка, имя которой я не знал, но где-то видел ее в коридорах вуза.
– Да, Андрей, пожалуйста, почитай еще! – сказали сразу несколько девушек.
– Ну, хорошо, – сказал я. – Это мой товарищ написал, еще в Москве, куда я случайно попал… Ну, это неважно.
И без перехода:
– Я иду по глубокой сини,
Закатав штаны до колен.
Улыбаются кровью осины,
Где-то дальний костер догорел…
В дверь громко постучали. Я умолк, машинально подвинулся к окну. Стук повторился и требовательный голос:
