Невидимые знаки (ЛП) - Винтерс Пэппер

К моему удивлению, большинство решило вернуться домой вместе с нами. Я не понимала, зачем капитану понадобилось лично сопровождать нас. Он мог бы посадить нас на рейс или организовать другой транспорт.

Но он и слышать об этом не хотел.

Наше появление было его личным достижением. Он нашел нас и оставит только тогда, когда мы окажемся на знакомой земле.

Он не знал, что Гэллоуэй был родом не из Австралии. Как и Пиппа. А у Коко не было свидетельства о рождении. Мы все собирались ехать в одно место, потому что я была жадной и хотела увидеть Мэделин. Я хотела обнять свою подругу и рассказать ей, кем стала. Кем я стала. И пусть она защитит меня от того, что будет дальше.

Несмотря на то, что я нервничала, общаясь с таким количеством незнакомых людей, они тяготели к нам, привлеченные нашим статусом знаменитостей благодаря капитану, объявившему о нашем неожиданном прибытии. Если ограниченная аудитория была настолько одержима нами, то, что будет в городе? Насколько суматошным будет наше будущее после того, как мы восстали из мертвых?

Я снова встретилась с капитаном и попросила прощения за свой драматизм. Он обнял меня (меня постоянно обнимали) и сказал, что все понимает. Он расспрашивал о нашей истории. Задавал вопросы. Интересовался, как мы выжили.

Я не хотела делиться с ним лишним. То, что мы пережили, принадлежало только нам. Это была не та история, которую следует рассказывать с излишним приукрашиванием. Это не повод для злорадства и выяснения, мог ли пересказчик сделать историю лучше.

Это была наша жизнь.

И я не хотела, чтобы меня осуждали.

Поэтому вместо того чтобы отвечать на его вопросы, я улыбнулась, и переключилась на другую тему. Я узнала о реконструкции «P&O» больше, чем мне было нужно. Он рассказал о своей морской карьере и показал фотографии двух своих мальчиков на Тайване.

На фотографиях были изображены близнецы в возрасте шестнадцати лет.

Я заплакала.

Я старалась не плакать, но ничего не могла с собой поделать.

Коннору было шестнадцать.

Коннор умер до того, как нас нашли, и теперь... теперь нас забрали.

И скоро... Пиппу тоже могут забрать у меня.

Ей было всего одиннадцать лет. Но она вела себя как взрослая. Она умела ловить рыбу, готовить, строить, лечить. В ней было больше женщины, чем в любой другой девушке, которую я когда-либо встречала. И она была моей.

По какому-то странному стечению обстоятельств у нас была одна и та же фамилия.

Но мы не были родственниками, как бы мне этого ни хотелось.

Наше будущее менялось, и былая власть, которую я имела над нашими судьбами, больше не действовала.

Я снова стала просто автором песен без ручки, чтобы писать.

— Не могу поверить.

Руки моего отца (те самые руки, которые, как мне казалось, я никогда больше не почувствую за пределами тюрьмы) крепко обхватили меня.

Я свободен.

Свободен.

Каким образом?

Я все еще не знал.

— Ты это сделал? — спросил я, вырываясь из его объятий.

Мне говорили, что я очень похож на отца, но во мне было что-то и от матери. Я унаследовал от него рост, цвет кожи и, возможно, цвет глаз.

Его глаза наполнились слезами.

— Нет. Я имею в виду... Я пытался, Гэл. Очень долго, черт возьми, пытался. Я составлял письменные показания. Умолял о новом слушании. Но ничего не вышло. Пока мне не позвонили.

— Кто?

— Тот, кто сказал, что они предъявили обвинение в убийстве не тому человеку.

— Но, папа. Я убийца.

Отец обнял меня за плечи и повел от ворот тюрьмы.

— Мы с тобой это знаем, но кто-то... решил спасти тебя. Это чудо, Гэл. Я планирую найти этого человека и поклониться ему за то, что он проявил такую доброту.

…

Она сказала, что будет рядом со мной.

Она не солгала.

Я открыл глаза, и увидел ее. Коко спала у нее на руках. Моя женщина так сосредоточенно наблюдала за мной, что мне показалось, будто она выдернула меня из сна силой мысли.

Пиппа стояла позади нее, ее губы расплывались в улыбке.

Эстель закрыла рот рукой, когда наши глаза встретились.

По ее щекам потекли слезы.

Мои эмоции достигли пика и обрушились, угрожая смыть меня прочь после того, как я так крепко цеплялся за жизнь.

— Ты очнулся, — прошептала она. — Наконец-то ты здесь.

— Я... — пролепетал я.

Мое пересохшее горло не привыкло к разговорам. Чем больше я приходил в себя, тем слабее становился. Першение в горле было наименьшей из моих проблем. Пальцы на ногах покалывало, а конечности болели так, словно я бегал несколько недель без отдыха.

Но это не имело значения.

Эстель отдала Коко Пиппе и тут же скользнула в мою постель. Экстаз от ее тепла, когда она прижалась ко мне, исцелил меня лучше любого сна, быстрее любого лекарства.

Я глубоко вздохнул, когда ее голова легла мне на грудь.

Моя левая рука (та самая, из-за которой я чуть не умер) обвилась вокруг неё, начала покалывать и все остальное.

Другой рукой я потянулся к Пиппе и Коко, заключил их в объятия и поцеловал.

Слезы Эстель пропитали мой белый больничный халат, оставив на нем полупрозрачное пятно.

Пиппа отпустила меня, прижимая к себе Коко.

— Очень рада тебя видеть, Гэл.

— А я тебя... — Я откашлялся. — Пиппи.

Эстель вздрогнула, крепко прижавшись ко мне.

Не в силах остановиться, я прижался губами к ее волосам. Я практически потерял ее. Попрощался с ней. Заставил уйти.

— Ты не сказала... — вздохнул я, прижимаясь к ней, любя ее.

Эстель напряглась.

Напоминания не требовалось. Она знала, в чем отказала мне на пороге смерти.

Я понял, почему она так поступила (вроде бы). Понял, что она не хотела прощаться. Не хотела окончательно расстаться с чем-то таким душераздирающим.

Но тот факт, что она этого не сказала, сломил меня.

— Я люблю тебя, Гэл.

Ее губы прижались к моим.

Сломанные части исцелялись.

Ее губы имели вкус клубники и сахара. Ее рот двигался под моим, повторяя вновь и вновь:

— Я люблю тебя. Люблю тебя. Прости меня. Я люблю тебя. Я очень тебя люблю.

— Я тоже тебя люблю.

Мы подтвердили, что все еще живы. Все еще вместе. Никто из нас не ушел. Ни о каком разводе не могло быть и речи. Никакого прощания.

Это было приветствие, и я хотел, чтобы оно длилось вечно.

Мы долго обнимались.

Пришел врач, но не стал нас прерывать. Он позволил нам побыть вместе, а затем на цыпочках приблизился и проверил мои показатели.

Эстель смахнула слезы и с искренней легкостью улыбнулась доктору. Она рассказывала, что на протяжении многих лет переносила присутствие толпы и незнакомых людей, и это было очень сложно. Я не сомневался, что находиться среди стольких людей будет нелегко. Я гордился тем, что она такая смелая.

Пиппа и Коко отошли в сторону, когда доктор подошел ближе.

— С возвращением, мистер Оук.

Я вздрогнул.

Много лет меня не называли по фамилии. Никто, кроме Эстель и моей островной семьи, не разговаривал со мной почти четыре года.

Просто смотреть на кого-то незнакомого, на кого-то, кто не знал ни одного шрама, солнечного ожога, растяжку было самым странным ощущением.

— Спасибо, что спасли... — Я снова закашлялся. — Меня.

На бейГэлке было написано, что мой лечащий врач — доктор Финнеган. Его рыжие волосы выдавали ирландские корни, несмотря на австралийский акцент.

— Мне было приятно заниматься вашим лечением. — Он перевел взгляд на аппараты и капельницы, медленно вводящие то, что спасло мне жизнь. — Все признаки говорят о полном выздоровлении. В таких тяжелых случаях, как ваш, должен предупредить, что хотя инфекция не распространилась на кости, она находилась в вашей крови достаточно долго, чтобы с возрастом вызвать осложнения с лимфоузлами и иммунной системой. Вы должны быть осторожны с любыми порезами и царапинами в будущем и продолжать проявлять бдительность при укусах насекомых и отеках. Вам все понятно?