Патриция Хилсбург - Изгнание из Эдема. Книга 2
Деннис вспомнил свою мать. Вспомнил то, как они поссорились. И пусть разница между маленьким городком под Аделаидой и поместьем Эдем была огромной, он все равно почувствовал себя таким же потерянным в детстве, как и Тереза. Ведь, скорее всего, у ее матери и отца было больше времени заниматься ей, чем у его. Ведь даже в мыслях он, забывшись, называл свою мать Стэфанией. Настолько далека была она от него.
— Ты о чем-то думаешь? — спросила Тереза. — Ты не слушал меня?
— Да нет, наоборот, я слушал слишком внимательно. И сам вспомнил о своей матери.
— Она жива? — осторожно спросила Тереза.
— Конечно, — ответил Деннис, удивившись своему «Конечно».
— А-а. Я вспомнила, — засмеялась Тереза. Если ты еще не хочешь спать, то я расскажу тебе о том, как училась в школе. Ты можешь себе представить провинциальную школу в маленьком городке? Меня еще задолго до школы отец научил читать. Он не брал никаких учебников, а просто учил читать меня по газетным заголовкам. Он думал, что облегчит мне этим жизнь. Но вышло как раз наоборот. У нас, Деннис, была вообще странная семья. Мой брат уделял мне куда больше времени, чем родители. Хотя и их вниманием я обижена не была. В первый день занятий брат снизошел до того, что сам отвел меня в школу. Обычно ведь это делают родители, но мой брат с удовольствием вызвался показать мне место, где я буду мучаться не один год. Раньше мне казалось, что школа — это то же самое, что и дом. Это место для игр. Но оказалось совсем наоборот. Я это поняла, когда в первый же день наша учительница вызвала меня перед всем классом и отлупила линейкой по ладони, а потом поставила в угол до большой перемены. Не помню уже ее настоящего имени, помню, все ее звали за глаза «кошечкой». Это была молодая учительница — лет двадцать — двадцать пять, не больше. Но тогда она казалась мне ужасающей старухой. Волосы у нее были темно-рыжие. Щеки розовые и темно-красный неменяющийся лак на длинных ногтях. А лакированные туфли на высоком каблуке и красное платье в белую полоску… Ты себе представить не можешь, Деннис, как она шикарно смотрелась в нашем захолустье. Она очень была похожа на обертку мятной конфетки. Да и пахло от нее, честно говоря, как от карамельки. Она жила в доме напротив нас. Снимала там квартиру. Придя в класс, она написала свое имя на доске печатными буквами и гордо заявила, что приехала из самой Аделаиды. Представляешь, что это для нас значило? Наверное больше, чем сейчас для меня значит Сидней и Мельбурн вместе взятые. Для начала учительница стала читать нам вслух про кошек. Отсюда и пошла ее кличка. Ее кошки вели друг с другом длинные беседы, ходили в нарядных платьицах и жили на кухне в теплом домике под печкой. К тому времени, как «миссис Кошка» позвонила в аптеку и заказала пилюли из сушеных мышей в шоколаде, весь класс прямо-таки корчился от смеха, особенно я. А учительнице видно было невдомек, что ее ученики, мальчишки — сыновья фермеров и девчонки в простых платьицах — все, кто едва научившись ходить, знает жизнь уже лучше ее, не очень-то восприняли урок изящной словесности. Дочитав до конца, она сказала: «Какая милая сказка, дети, не правда ли!» Потом она подошла к доске, огромными печатными буквами написала весь алфавит и, обернувшись к классу, спросила: «Кто знает, что это такое?» Знали почти все, потому что в нашем классе было довольно много второгодников. Наверно, «Кошечка» выбрала меня потому, что знала как меня зовут. Ведь мы жили по соседству. Когда я стала читать все буквы подряд, между бровей у нее появилась чуть заметная морщинка. Потом она заставила меня прочитать вслух полбукваря и биржевой бюллетень. Убедившись, что я грамотная, она посмотрела на меня с легким отвращением. Она велела передать моему отцу, чтобы он меня больше не учил, иначе это повредит моим школьным занятиям.
— Но он меня ничему не учил, — удивилась я.
Она слегка улыбнулась и покачала головой, явно мне не веря.
— Отцу некогда меня учить, — прибавила я, — он всегда такой уставший, что когда сидит в гостиной, то только читает.
— Если не он, то кто же тогда учил тебя? — удивилась учительница. — Ведь кто-то учил? Ведь не с пеленок ты можешь читать газеты?
— Да нет, в самом деле, — опять ответила я ей, — я умею читать с пеленок.
— Не будем все же давать волю фантазии, — сказала мне она, — и передай отцу, чтобы больше тебя не учил, а теперь — садись.
Я пробормотала, что прошу прощения, села на свое место и начала думать, в чем же мое преступление. Я никогда не училась читать нарочно, просто это само собой выходило. Я каждый день копалась в газетах, очевидно подражая взрослым. И отец, заметив, что я сижу с газетой в руках, в шутку спросил, умею ли я читать. А я уже тогда выучила несколько букв и как-то само собой это пришло. Если разобраться, то чтение пришло ко мне само собой, все равно как сама собой я научилась не глядя застегивать сзади лифчик. Но это, Деннис, было уже куда позже.
— Да, Тереза, не завидую я первой твоей учительнице. У нее был не очень-то хороший класс.
— Это у нашего класса была слишком занудливая учительница, — возразила ему Тереза. — Ребята у нас как раз были очень веселые. Я — самая занудная из всех ее учениц. Можешь мне поверить. Но я однажды чуть было не поучаствовала в одной из самых веселых авантюр, которая произошла в нашем городке.
— И я как раз тоже авантюрист, — сказал Деннис. — Так что можешь рассказать, может когда-нибудь и пригодится.
— Да нет, ты уже слишком стар для этого, Деннис, может быть только твоим детям это понравится.
— Я еще не настолько стар, чтобы иметь детей.
— Можешь смотреть на себя с какой угодно стороны. Однажды наши мальчишки решили проучить сестер Мэйком — двух старых дев. Они жили в единственном на весь наш городок доме с огромным подвалом. Про них говорили, будто они поселились в нашем городке еще в двадцатые годы. Их привычки всех нас удивляли, и никто не понимал, зачем им понадобился такой огромный подвал. Но он им наверно был нужен, и подвал был вырыт. И остаток жизни они только и делали, что выгоняли оттуда новые и новые поколения местных ребят, которые играли там в различные военные игры. Мало того, что по своим привычкам эти сестры были несносными. Они стали к старости ко всему еще и совершенно глухими. Одна из них в этом решительно не хотела признаваться и поэтому жила в мире безмолвия. Но ее сестра была слишком любопытная и завела себе слуховую трубку. И такую большую, что мой брат сказал, а я в это поверила, что эта труба от старого граммофона, который сестры привезли с собой в наш городок в двадцатые годы. Ребята все это знали и помнили. Они помнили все обиды, нанесенные этими старыми сестрами. Настал день всех святых. И вот несколько ребят дождались, пока обе старухи уснули крепким сном. Пробрались к ним в гостиную и потихоньку перетащили оттуда в подвал всю мебель. Наутро весь городок проснулся от вопля старшей из сестер.
