Роберта Джеллис - Вересковый рай
Аромат овечьих шкур в сарае был слишком силен, чтобы казаться приятным, но глаза Саймона и Рианнон разгорелись от удовольствия, а лица осветились улыбками, полными радостных воспоминаний. Сарай был оставлен открытым, чтобы каждый, кто мерз, мог взять себе шкуру. Размер шкур не позволял слишком легко украсть их, да и в любом случае они особой ценности не представляли. Саймон засмеялся и пинком захлопнул дверь. Кто бы там ни мерз, пусть подождет до завтра или найдет себе какой-нибудь другой источник тепла.
Внутри было черно, как в яме, но, споткнувшись о шкуру, они мягко упали на мех и принялись целоваться. Стены сарая были толстые, так что приглушенные звуки снаружи доносились только через отдушины под крышей. Они оказались прочно отгорожены от шума и суматохи замка, и любовь вместе с запахом шкур – который уже не казался таким гнетущим, когда они привыкли к нему, унесла их на волнах памяти на открытые холмы и в тихую хижину пастуха.
Они начали раздевать друг друга, шаря руками и смеясь в темноте, но напряжение и возбуждение недавнего боя все еще не покинули их. Зубы Саймона оставили синяки на груди Рианнон, а ее ногти расцарапали его спину и ягодицы. Она была так возбуждена – воздержанием, пленением и последовавшей битвой, их нынешней такой необычной, но такой знакомой ситуацией, что достигла оргазма, как только Саймон вошел в нее. Он еще не был готов. Едва не вспыхивая, но никак не желая расстаться с наслаждением, он сдерживался, целуя и лаская Рианнон, пока она не застонала снова, доведенная им до повторного пика эмоций.
Они оба сразу уснули и проспали, как убитые, зарывшись в шкуры и накрывшись своими двойными плащами, пока их не разбудили кошачий вой и крик боли и ругательства человека. Сквозь отдушины под крышей проникал слабый свет. Саймон приподнялся на локте, чтобы крикнуть предупреждение, но необходимости в этом не было.
– Оставь его в покое, – крикнул грубый мужской голос. – Это ведьмин напарник. Она проклянет тебя, если тебе еще нужно проклятие после того, что кот сделал с тобой.
– Проклятый Мэт, – тихо сказала Рианнон, – он создает мне дурную репутацию.
– А разве незаслуженную? – подшутил над ней Саймон. – Бассетт убежден, что ты ведьма. Он выдал бы тебя церкви, но не хочет ссориться с твоим отцом. И Пемброк из-за тебя был ужасно взволнован, хотя и не по поводу колдовства. Что ты им сказала?
– Я? Я вообще ничего не говорила, как и положено скромной девушке, – воскликнула Рианнон, но тут же рассмеялась. – Это тот придурок, которого ты послал со мной и телегой, – Сьорл. Нам пришлось поволноваться, так как неподалеку от дороги шел бой. Мы пристрелили двоих-троих, а потом несколько человек атаковали нас. Может, я ненароком подала Имлладду какой-то сигнал или он сам знал, что надо делать, но он бросился в бой. Это, должно быть, так напугало Мэта, что он испустил истошный вопль, так что я сама испугалась. Не знаю, что подумали эти дураки, но они развернулись и бросились наутек. Думаю, Сьорл решил, что я натравила на них своего подручного.
Саймон тоже не удержался от смеха. Он знал, что Сьорл трепетал перед Рианнон с тех пор, как они побывали в Дайнас-Эмрисе. Через минуту он нахмурился.
– Это смешно, но не очень. Нам придется подумать, как спасти твою репутацию. Когда-нибудь война кончится, и Бассетт с Пемброком восстановят свое могущество. Мы не можем допустить, чтобы по Англии пошла молва, будто ты ведьма. Но прежде всего я хотел бы узнать, что ты все-таки делала в лагере?
Она рассказала ему все, начиная с письма Ллевелина и кончая пленением. Саймон снова посмеялся над уловкой с женой Пуилла и тем, как Мэт защитил ее от притязаний де Гина, но в глазах его, несмотря на веселье, оставалась тревога.
– Можешь не говорить мне, что это было опасно и безрассудно, – серьезно произнесла Рианнон. – В другой раз я такого не сделаю. Мне следовало остаться ждать в Билте или приехать сюда, только… я была счастлива, Саймон, и хотела, чтобы ты тоже был счастлив. Но я больше никогда не буду такой дурой. Я понимаю, что могла стать цепью, которая связала бы и тебя. Что произошло в лагере после моего отъезда?
– Мы разгромили их. Они остались голые, как младенцы, а мы разбогатели. Мы взяли все, даже казну и королевскую палатку, а также часть его посуды и драгоценностей, которые он по каким-то причинам не забрал с собой в замок. У них нет ни лошадей, кроме тех, что оставались в Гросмаунте, ни быков, ни еды, ни палаток для солдат, ни доспехов, ни оружия. Мы, правда, старались не убивать никого, если могли избежать этого, но они знают, что мы могли легко перерезать им глотки в темноте.
– Значит, война окончена? – спросила она с надеждой.
– Еще нет, но не думаю, что она продлится долго. Король сейчас наверняка бьется в истерике. Сначала он обвинит во всем Ричарда и изрыгнет кучу угроз, которые не способен осуществить. Потом, когда король потерпит еще одно-два поражения и поймет, что он беспомощен и разбит, он повернет свою ненависть на тех, кто вовлек его в это дело.
– Но до тех пор ты будешь воевать? – ее голос напрягся от страха.
Саймон нерешительно помолчал, но затем сказал:
– Да, Рианнон. Это мой долг.
– Я не стану пытаться отговаривать тебя от этого. Но я должна быть рядом, Саймон. Я не могу оставаться в Ангарад-Холле или Дайнас-Эмрисе. Я должна быть рядом. Я останусь там, где ты скажешь, и не стану причинять тебе неприятностей, если это будет достаточно близко, чтобы ты мог навещать меня или я тебя, когда битва закончится. Сразу, как только битва закончится.
Саймон расхохотался.
– Сразу, пока я еще буду гореть желанием? В другое время я бесполезен?
– Саймон, я не шучу. Когда я рядом, то не боюсь.
– Я понимаю, eneit, поверь мне, я все понимаю, – уверил он ее, продолжая улыбаться. – Когда смогу, я буду брать тебя с собой, прямо в лагерь. Что такое? Почему ты отвернулась? Я что-то не то сделал? Я должен знать, чтобы не потерять тебя снова.
– Нет, ничего не случилось. Я уже много раз говорила, что дело не в тебе – я сама виновата. Видишь ли, я никогда никого не любила, кроме отца с матерью и… любила я их так, как любят дети.
– Ничего не понимаю.
– Это так трудно объяснить, – вздохнула она. – Ребенок думает, что взрослые неуязвимы. Когда Гвидион, мой дед, умер, и я видела, как разрывалось сердце моей матери, я, должно быть, почувствовала такой ужасный страх, что наглухо отгородилась от своего собственного сердца.
– Понятно. Но потом ты согласилась. Что заставило тебя перемениться?
– Я по-настоящему и не соглашалась. Я притворялась перед собой, что, если мы поженимся, мои чувства поутихнут. Глупо лгать себе, но глупость порождается страхом. Однако больше всего меня напугала встреча с твоей семьей.
