Майкл Корда - Идеальная пара
– Я никогда не видела у тебя ни малейшего признака любви к ней.
– Значит, ты ни черта не понимаешь в любви, – бросил он; его хорошее настроение тут же исчезло. Это вновь был Гарри Лайл, которого она помнила и боялась. В ее детстве такие смены настроения обычно сопровождались физическим насилием, и даже сейчас она невольно съежилась, приготовившись к удару. Но ничего не произошло; только в глазах Гарри мелькнул блеск удовольствия, когда он заметил, что она испугалась. Фелисия злилась на себя – двадцать лет игры на сцене, а она не смогла скрыть от него свои чувства.
– Я скажу, что мне надо, – сказал он. – Мне нужна девочка.
– Порция? Что ты имеешь в виду?
– Ты когда-нибудь задумывалась о том, что будет со всем этим? – Он махнул рукой в сторону картин, как фокусник, готовый показать свой трюк.
– Нет. Мне это безразлично.
– Да? Видишь ли, в этом-то и заключается проблема. У меня нет детей. Когда я умру, Лэнглит перейдет к твоему отцу вместе со всем состоянием и титулом, но тут есть одно «но». В юности твой отец не мог мне простить, что я родился раньше него. Он готов был продать свою душу дьяволу, только бы стать наследником Лэнглита. А теперь, вот парадокс, он отказывается от него, просто из упрямства, я думаю. В случае если он переживет меня, он не примет ни титула, ни денег, ни имения. Что прикажете делать мне? Если он хочет закончить жизнь в палатке в обществе львов и аборигенов, то не мне переубеждать его. Ты тоже за все эти годы не проявила ни малейшего интереса к имению, и хотя Чарльз, вероятно, сумел бы успешно управлять им, он уже больше не твой муж. Ты хочешь получить Лэнглит? Я, конечно, так сразу не предлагаю его тебе.
– Нет.
– Вот видишь. Твой отец отказывается, ты тоже. Я хочу сделать так, чтобы Порция получила его. Титул, конечно, пропадет, и тут ничего не поделаешь. Но Лэнглит всегда значил для меня гораздо больше, чем титул. Я хочу, чтобы кто-нибудь, в чьих жилах течет моя кровь, получил его и сохранил – картины, лебедей и все прочее. Я бы предпочел, чтобы это был мальчик, но поскольку его нет, пусть все получит моя дочь…
– Я не хочу, чтобы ты называл ее своей дочерью!
– Хочешь ты этого или нет, но мы оба знаем, что она – моя дочь. – В комнате стало холоднее. Гарри наклонился и пошевелил кочергой дрова в камине. Это усилие, видимо, утомило его, и Фелисия поняла, что его беспокойство за судьбу Лэнглита не было чем-то абстрактным. – Я хочу быть ее опекуном in loco parentis.[135] Тогда она станет моей наследницей.
– Неужели ты воображаешь, что я просто возьму и отдам тебе свою собственную дочь?
– Я не думаю, что ты откажешься. Чарльз уже согласился. Зачем отказываться? Ребенок унаследует состояние и одно из лучших имений Англии. К тому же я не предлагаю отправить Порцию в Австралию или разлучить ее с родителями. Она по-прежнему будет жить здесь – где, между прочим, она абсолютно счастлива. Она считает Лэнглит своим домом, и он станет им на деле, по закону, только и всего. Она сможет навещать тебя, ты сможешь навещать ее, как сейчас, но ее дом будет здесь, со мной.
– Гарри, именно здесь, в этой комнате я не представляю, как ты можешь даже предлагать такое…
– Будь благоразумна. Я не могу изменить прошлое. Ты тоже не можешь. Она – маленькая девочка, и ей нравится здесь.
– С тобой?
– Конечно, со мной, раз я живу здесь. Она меня любит. В своем преклонном возрасте я вдруг обнаружил в себе отцовские чувства – или скорее чувства деда, которых не знал раньше.
– Робби рассердится.
– У него нет права сердиться. То, что он нашел с ребенком общий язык, или его любовь к детям – еще не повод, чтобы считать Порцию своей. К тому же, сколько времени Робби сможет уделять ребенку? Он честолюбивый, занятой человек, который, по твоему собственному признанию, редко бывает дома. Если ты согласишься на это, я обещаю подтвердить твою историю с «ренуаром». Это неплохая сделка, если подумать.
– Я хочу видеть Порцию.
– Пожалуйста.
Гарри с трудом поднялся и, шаркая, пошел к двери, сделав Фелисии знак идти за ним. Вместе они спустились в огромный античный зал с мраморным полом и расписным потолком – каприз второго лорда Лайла, который, вернувшись из поездки в Италию, решил воссоздать атмосферу Рима у себя в доме и в результате разорился. Гарри передвигался по мраморному полу очень медленно, будто боялся поскользнуться; несколько слуг сразу же появились в зале и встали в наиболее опасных местах, чтобы в случае чего помочь ему. По широкой лестнице он поднимался еще медленнее, и Фелисия заметила, что его лицо сильно побледнело, губы приобрели нездоровый фиолетовый оттенок. На полпути он остановился, чтобы перевести дух; ноги у него дрожали. Один его глаз, казалось, полностью не открывался, а другой затуманился слезами – гнева, решила Фелисия, от своей собственной беспомощности.
– Почему бы тебе не сделать здесь лифт? – спросила она. – Тебе же трудно подниматься по ступеням.
Гарри тупо посмотрел на нее здоровым глазом; дыхание со свистом вырывалось у него из груди.
– Лифт? – хрипло переспросил он. – Что ты имеешь в виду? Кто ты такая, черт возьми?
Она подумала, что он шутит, но тут до нее вдруг дошло, что Гарри Лайл в этот момент не понимал, кто она такая. Может быть, у него недавно был удар?
Наконец его дыхание стало ровнее, лицо приобрело нормальный цвет, взгляд снова стал живым.
– Прости, – сказал он совершенно нормальным тоном. – Что ты сказала?
– Я сказала, что тебе надо установить лифт.
– Не надо. Во всяком случае в военное время все равно не удастся его установить, ты же знаешь. Я просто немного устал. Несколько недель назад болел гриппом. Еще не поправился окончательно.
Усилием воли он взял себя в руки и остальную часть лестницы одолел быстрее – но Фелисия не могла забыть того мгновения, когда он не узнал ее, и более того, даже не помнил, что произошло. Она не могла не думать о состоянии его разума – во время приступа внезапного умопомрачения он мог сказать что угодно или забыть о своем обещании. Учитывая все тайны, которые он хранил столько лет, перспектива была пугающей. Фелисия всегда думала о нем, как о порочном человеке, наделенном дьявольской силой, но слабый Гарри Лайл пугал ее гораздо больше.
Гарри открыл дверь в детскую, за которой их встретила няня, стоявшая на пороге с настороженным выражением лица; стекла ее пенсне неприятно поблескивали.
– Добрый вечер, мадам, – сказала она таким тоном, который свидетельствовал о ее явном нежелании вообще видеть Фелисию – но так ведут себя все няни, когда они принимают судьбу доверенного им ребенка слишком близко к сердцу. Они могут простить отсутствие отца, но мать, покинувшую ребенка, никогда.
