Невидимые знаки (ЛП) - Винтерс Пэппер

Нет, нет, нет.

— Это нормально, нормально, все нормально.

— Это не нормально. В убийстве нет ничего нормального. И я думаю, что оказал миру услугу. Он был убийцей, Стел. Поверь. Его грехи были намного страшнее, чем мои. Я не мог спасти пациентов, которых он уничтожил, но я мог спасти другие семьи. Он не сможет больше никому причинить вред, и я готов ответить за это.

Нет, нет, нет.

— Я прощаю тебя. И считаю, что ты достаточно заплатил за свои грехи, Гэллоуэй.

Он поцеловал меня пылающими губами.

— Только ты можешь так слепо доверять мне, Стел. Только ты могла забыть о тюремном заключении и преступном прошлом и увидеть что-то хорошее во мне.

Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста.

— Ты хороший Гэл. Очень, очень, очень хороший.

— Я люблю тебя, Эстель.

— Гэл...

— Скажи, что ты тоже любишь меня.

Не хочу.

Но должна.

Но что-то мешало мне.

Словно эти три маленьких слова остановят его сердце. Как будто он цеплялся за жизнь только, чтобы услышать их. Было ли это неправильно с моей стороны — хотеть того, чтобы он продолжал страдать, чтобы мне никогда не пришлось с ним прощаться?

Да, это было неправильно.

Не отпускать его

Ты любишь его.

Скажи.

Он заслужил услышать это перед смертью.

Я села.

Пристально посмотрела ему в глаза.

Разомкнула губы.

А затем крик Пиппы разорвал все в клочья.

БОЛЬ.

Другого способа описать это не существует.

Я умираю.

Нет смысла отрицать.

Мои пальцы — террористы, рука — враг, а тело — убийца.

Я делал это с другими.

А сейчас со мной это делало мое собственное тело.

Я умираю.

Не знаю, почему я так думал, но это правда.

Я практически ушел.

Кровь и кости превращаются в фантом и призрак.

Несколько дней я собирался с силами, делая все возможное, чтобы бороться с тяжелым, тяжелым недугом. Но теперь... теперь у меня не осталось сил, и каким-то образом я понимал, что у меня остались считанные часы, а может быть, и минуты.

Я исповедался перед Эстель.

Это был последний прилив сил.

Я сохранил его.

Хранил его в тайне.

Не желая упустить свой единственный шанс на освобождение.

Я думал, что буду злее. Более напуганным. Более обиженным, что после столь длительного несчастья мне приходится покидать этот мир гораздо раньше, чем я хотел.

На самом деле я испытывал все это.

Мне было ненавистно оставлять Эстель.

Я злился, что подвожу ее.

Мне была ненавистна мысль о том, что она останется на острове, и некому будет взвалить на свои плечи это бремя и обнимать ее по ночам.

Не будет никакого путешествия.

Никакого возвращения в общество.

По крайней мере, для меня.

Мое время вышло.

Мне не нравилось, что наше прощание было таким отвратительным, но у меня не было выбора, кроме как попрощаться.

Крик Пиппы раздался снова, прорвавшись сквозь наше печальное прощание.

Заплаканные глаза Эстель вспыхнули от нерешительности, раздираемые любовью.

Я попытался пошевелиться, чтобы найти Пиппу и причину ее страданий, но мое тело больше не повиновалось моим приказам. Теперь оно было во власти нового хозяина. Смерти.

Мое бешено колотящееся сердце (дымящееся от инфекции) заколотилось быстрее.

— Она в беде. Ты должна пойти к ней.

Эстель стиснула зубы, ее душа разрывалась между криком Пиппы и моим неминуемым уходом.

В конце концов, мы бы не умерли в один день.

Но я буду ждать ее.

Я бы ждал целую вечность, ради возможности снова поцеловать ее.

— Эстель...

Она всхлипнула, гнев смешался с горем.

— Не заставляй меня выбирать, Гэллоуэй. Не. Заставляй. Меня. Выбирать.

Моя грудь раскололась.

Какая несправедливая ситуация. Приходится делать выбор. Приходится решать, кто заслуживает утешения, когда ты сам больше всего нуждаешься в утешении.

Волна жара окатила мое и без того пылающее тело.

— Иди, детка. Ты должна.

Детка.

Я никогда не использовал прозвища. Я ненавидел все формы нежности, которые можно было перенести на другого. Но в данном случае это было к месту. Потому что на этот раз я наделил простое слово всей магией любви.

В тот момент, когда назвал ее деткой.

На самом деле я говорил, что люблю ее.

Очень, очень сильно.

Она была матерью моего ребенка. Хранительницей моего сердца и души, и если это не сделало ее моей деткой, моей женой... тогда я умру, так и не узнав, что это такое.

Эстель бросилась мне на грудь, ее слезы щекотали мою обнаженную кожу. Готов поклясться, что моя плоть испепеляла эти соленые капли, словно раскаленная жестяная крыша во время летнего дождя.

— Я не могу. Не могу оставить тебя.

— Ты должна.

— Нет!

Мне так хотелось обнять ее, но каждый сантиметр кричал от боли. Самое большее, что я мог сделать, это положить руку ей на голову.

— Детка, ты должна. Ты нужна ей. С ней Коко. А если они умирают? Ты позволишь им умереть раньше меня?

Она замерла.

Не отвечая на вопрос.

Я не хотел, чтобы её прокляли за то, что она призналась, что, несмотря на все мои грехи и неудачи, я заслужил её любовь, и она ради меня готова пожертвовать чем угодно... включая нашу собственную дочь.

Это неправильно.

Этого не должно было произойти.

В моем голосе прозвучал гнев.

— Эстель, иди к нашим детям.

Ее плечи сотрясались от рыданий.

Она крепче обхватила меня.

— Иди.

— Нет! Я не брошу тебя.

Я запустил руку в ее волосы, притягивая ближе, пытаясь заглянуть ей в глаза.

— Ты не понимаешь. — Мои глаза наполнились слезами, размывая ее прекрасное лицо. — Я бросаю тебя. И ты не можешь бросить их, когда я уже бросил тебя.

— Не говори так! Возьми свои слова обратно. Боже, пожалуйста... возьми их обратно.

На мгновение, я мог поклясться, мое сердце остановилось, словно проверяя, готов ли я умереть.

Я не был готов.

И никогда не буду готов.

Но там был Коннор. Мы найдем друг друга. Я увижу свою мать. И кто знает... может быть, отца, если он умер от разрыва сердца после почти четырех лет моего отсутствия.

Она умрет от разрыва сердца?

Страх ударил током по моей нервной системе, даруя еще несколько минут.

— Эстель. — Ее имя словно четки для последней молитвы. — Обещай, что присмотришь за ними. Что бы ни случилось. Обещай, что не сдашься.

Ее рыдания затихли, она медленно, с ужасом, собрала свое горе и спрятала обратно в свою душу.

— Ты на самом деле покидаешь меня.

Я хотел бы сказать, что угодно кроме:

— Да...

Я напрягся, ожидая очередного возражения, но на этот раз... она согласилась. Из ее глаз пропал жизненный свет. Разум и сила, которыми она всегда обладала, скрыли ее печаль и слабость.

Я полюбил эту женщину за многогранность и возможности. Я любил ее всеми способами, которыми мужчина может любить свою девушку. И теперь я должен совершить самый тяжкий грех... оставить ее.

Смерть была разводом. Самым горьким, ужасным разводом.

Пиппа снова закричала. Громче. Сильнее.

И на этом все закончилось.

Эстель склонилась надо мной, ее глаза впились в мои, давая мне якорь, к которому я буду возвращаться снова и снова в образе призрака, когда моя бессмертная душа освободится.

Ее губы прикоснулись к моим, не двигаясь и не целуя. Просто дыша, любя и заново переживая все, через что мы прошли, каждый год, когда мы любили, каждую ночь, когда были вместе, каждый прожитый день.

А затем она ушла.

Поднялась на ноги.

И скрылась в лесу.

А я в последний раз закрыл глаза.