Энн Риверс Сиддонс - Королевский дуб
— Это невыносимо… — я с трудом дышала.
— Одна из подобных зон находится на болотах Биг Сильвер, — мрачно произнес Риз. — Она закрыта до конца времен. Никто из людей до конца истории не сможет ступить туда. И никто не может попасть туда, чтобы позаботиться о животных и о воде.
Я резко вскинула голову и посмотрела на Тома. Он покачал головой:
— Я — нет. Мне слишком дорога моя шкура и все остальное снаряжение, чтобы подвергнуться риску быть заживо поджаренным стронцием-90.
— И никто не говорил мне обо всем этом кошмаре, — произнесла я.
— Зона находится на расстоянии добрых двадцати миль отсюда по дороге на юг и спрятана в самом центре болот, — продолжал Риз. — Там же и один из районов для отбросов. Тот, куда выбрасывалось самое опасное. Не думаю, что каким-то образом это может задеть нас. Очевидно, район теперь не используют. Большая часть опасных отходов с „Биг Сильвер" вывозится за пределы штата. Так делалось многие годы. То, что остается, подвергается захоронению в угольно-стальных контейнерах под землей, а остальное имеет низкий уровень радиации. Предполагается, что оно не повредит нам.
— Но так ли это? — спросила я. — Не могут ли они лгать, не могут ли они хранить некоторое количество… опасных материалов на своей территории в контейнерах другого сорта и не говорить об этом никому? Может ли что-нибудь просачиваться?
— Не думаю, — ответил Риз. — Как и все в здешних краях, я имею доступ к ежедневным результатам проб воздуха, почвы и воды, и я контролирую их каждое утро. Кроме того, имеется тайный информатор; по его словам, на территории завода нет ничего слишком опасного. Все опасное — глубоко под землей. Он готов подать сигнал, если что. Я звоню ему каждый день.
— Кто он? — спросила я.
— Этого я не могу сказать, — улыбнулся Риз. — Но могу заверить, что он — один из ведущих физиков с достаточным весом, так что, если бы там производили захоронение опасных отходов или выпускали горячую воду из специальных сооружений, он был бы в курсе дела. Этот человек остается там, чтобы служить сторожевым псом в наших интересах, он был бы очень рад выбраться оттуда. Там он растратил свой талант, а мог бы стать кандидатом на Нобелевскую премию, займись частной научно-исследовательской работой. Когда наш друг в конце концов уйдет на пенсию или попросту не сможет больше выносить такую работу, я намерен устроить для него самый распрекрасный праздник, какой был когда-либо в стране диких злаков. И мы не собираемся протрезвляться в течение по крайней мере трех недель.
— Но как обстоит дело с отходами, у которых небольшой уровень радиоактивности и которые остаются на территории завода? — вернула я Риза к теме разговора.
— Их посчитали безопасными или, по крайней мере, не приносящими вреда людям и животным, если они не находятся в астрономических количествах. Вот это-то меня и беспокоит — какой уровень считается безопасным. Стандарты устанавливает государство, но правительство нельзя назвать незаинтересованной стороной. Кроме того, в районах, окружающих подобные заводы, никогда не проводились официальные крупные и долгосрочные исследования медицинских и физических последствий. И хотя рассказывают ужасные истории о раковых опухолях, выкидышах, детях с врожденными дефектами, мутантных животных и растениях, нет твердых официальных данных, чтобы подтвердить это, и нет исследовательских материалов для сравнения.
— Но в это невозможно поверить, — ужаснулась я. — Почему не проводились исследования? Они были обязаны начать проводить тесты в тот же день, как был пущен первый завод.
— А кто стал бы их проводить? — мрачно улыбнулся Риз. — Правительство? Будь серьезной. Американская медицинская ассоциация? Ты смеешься: они все еще ведут споры вокруг фтористых соединений. Научные группы? Большинство из них зависит от правительственных субсидий. Частные лица? У них нет достаточного веса. В настоящее время ведутся некоторые исследования. Это началось, когда открылись многие негативные факты. Но работа ведется лишь в течение двух лет, а нам надо знать, каков совокупный долгосрочный эффект от отходов с низким уровнем радиоактивности. Всем известно, что взрыв может разнести нас к чертовой матери, но мало кто знает, что может причинить соседство со стронцием, тритием, плутонием или цезием в течение двадцати пяти, пятнадцати или даже десяти лет.
— Куда помещают отходы? Могут ли люди посмотреть на могильники? Могу ли я, например?
— Не знаю, можешь ли, — ответил Риз. — Даже не уверен, могу ли я. Но некоторые это делают, имея разрешение надлежащего типа. Я видел фотографии района отходов. Кроме того, был хороший документальный фильм о нашем заводе — камеры добрались и до этих площадок… Они не являются сверхсекретными и не запрятаны черт-те куда. Просто в те места трудно попасть. Есть участок, называемый местом захоронения, где значительное количество отходов с низким уровнем радиации закопано попросту в траншеях. Я не в восторге от подобных мер: траншеи без прокладки. Просто обычная земля. А еще есть открытые бассейны, где топят зараженный металл и оборудование, и заповедники цистерн, где захоранивают тяжелые отходы и шлаки. Мой информатор говорит, что было произведено более пятидесяти миллионов галлонов[88] шлаков на заводе „Биг Сильвер". Даже если большая часть вывозится с территории, все равно остается достаточное количество опасной дряни. Кроме того, производятся спуски смазки и водоохладительной смеси с реакторов, этот парень утверждает, что они настолько горячи, что в них можно сварить лягушку, и он не думает, что это небезопасно для рыбы в реках. Сточные воды бегут в ручьи, питающие нашу реку в четырех местах, и под той территорией, о которой я беспокоюсь, есть целая сеть водоносных пластов. Но еще большие опасения вызывает подземное озеро Таскамбия, снабжающее питьевой водой весь район от Атланты до Таллахасси. Однако показатели загрязненности не превышают приемлемого уровня. Клянусь, не понимаю почему. Ведь если верить тому, что мы слышим, каждый второй завод каждый день заражает радиацией воздух и воду. Но завод „Биг Сильвер" все еще чист. Ты знаешь, не только мы одни наблюдаем за ним. Здесь кругом расположились лагерем многие люди, начиная с членов „Гринпис" и заканчивая маленькими пожилыми леди с волшебными ореховыми прутиками для поисков воды.
— Если эта дрянь попадет, если уже попала в воду, или в воздух, или в почву, то каковы будут последствия? — продолжала я расспросы. — Как мы узнаем об этом?
— Не представляю себе. Потребуются годы, может быть, целое поколение, чтобы последствия низкого уровня радиации проявили себя. Ты знаешь: рак груди, лейкемия, щитовидная железа, рак кости. Нужно было бы знать, как долго воздействовала радиация и в каких количествах, но просто-напросто нет данных. Кое-какие независимые исследования по другим участкам утверждают, что в районах, расположенных вблизи захоронений отходов, отмечается двойное количество заболеваний некоторыми видами рака, и сообщают о семьях и целых местностях с очень высоким числом заболеваний, слишком высоким, чтобы это было простым совпадением. Но эти исследования разобщены и не являются официальными. Если радиация и изменяет генетическую структуру, все равно об этом не узнают многие и многие годы. Я слышал, что у людей чаще всего поражаются щитовидная железа, легкие, грудь, желудок, толстая кишка и костный мозг. Насколько мне известно, в Пэмбертоне до сего времени не отмечалось какой-либо необычной вспышки заболеваний этих органов. Кто может сказать, достигнем ли мы и когда именно критической массы скопления отходов, захороненных в здешних местах? Мне известно, что было несколько случаев отклонений на болоте: прошлой весной в верховьях ручья Скретч нашел девятиногую лягушку. Я видел фотографию губки-мутанта, растущей из трещины в бочке с ядерными отходами, выброшенной в океан в непосредственной близости от Сан-Франциско. Такое уродство у любого вызвало бы чувство отвращения. В одной из статей говорилось, что осадочные породы на морском дне вокруг бочек изобилуют плутонием. Есть еще знаменитый черепаший трюк: год назад или около того Страттон-Фурниер сделал поразительное заявление — завод отлавливает всех черепах, которые забрели на его территорию. Сдается мне, большинство животных были настолько перегреты, что не могли таскаться за пределы резервации. Думаю, что это серьезный прорыв. Единственная видимая попытка Страттонов за двадцать пять лет проконтролировать причиняемый вред: знаменитая облава на перегревшихся черепах.
