Ольга Горовая - Любовь как закладная жизни
И, мать его так! Он не желал, чтобы она видела в нем какого-то спасителя рода человеческого! Вячеслав не хренов Робин Гуд. И малышка должна была это понять. Потому что его достали эти долбанные качели собственных опасений, что он может спугнуть свою Бусинку или увидеть в ее глазах не радость, а презрение и страх. В печенках уже сидел постоянный подспудный страх, что она не его видит перед собой, а кого-то, кого себе навоображала по наивности и собственной чистоте. Он хотел ее. Всю. Без остатка. Чтоб она только его была, целиком. Знал, что не отпустит уже, никогда. Ни под каким предлогом. Но он хотел, чтобы она реально знала и так же хотела конкретно его.
Одна его рука так и держала ее голову, обхватывая ладонью щеку, без усилия давя пальцами на затылок, чтоб она на него смотрела, прямо в глаза. А второй Вячеслав сжал ее плечи и, не особо отдавая себе отчет для чего, теснил Бусинку, подталкивая, заставляя отступать, пока девчонка не уперлась в стену, а он навис над ней.
— Какой я, на хрен, хороший?! Ты с самого начала знала, кто я, и сейчас ничего не поменялось! Думаешь, я бы хоть пальцем ради кого-то другого пошевелил?! — Боров не заметил, что повысил тон и говорит с напором, то ли вычитывая ее за наивность, то ли на себя злясь. То ли просто бесясь от всей ситуации и того, что так долго был на грани. — Да, начхать мне на козлов этих! Я сам не лучше, хуже этих идиотов! Только они — на мое позарились! А я свое никому не отдам, — он легко встряхнул ее плечо, зачем-то. Будто так она лучше понять должна была. — Убью, по земле размажу, но не позволю и пальцем тронуть. А ты — моя, поняла?! Только моя, — почти рыкнул он. — Я любого придушу, кто глянет на тебя только, не то, что обидит, понимаешь?
Она кивнула.
Только, хрен вам. Не видел он, чтобы дошло до нее, что он говорит. Потому что в глазах ее ничего не поменялась. И смотрела на него Бусинка с тем же обожанием и доверием, от которого у Вячеслава все внутренности жгутом сворачивало и узлом завязывало. Не мигая смотрела, словно не хотела отводить глаза, не могла насмотреться.
— Да, не смотри ты на меня так! — гаркнул он, не выдерживая, понимая, что проигрывает борьбу со своей злостью, раздражением и желанием. Дикой потребностью в этой девчонке, которая и не понимала ни черта. — Ты же не представляешь даже, что делаешь со мной своими глазищами! — то ли упрекнул, то ли пожаловался он, понимая вдруг, что уже успел пальцами в ее волосы зарыться. Запутался в прядях, собранных в косу. Притянул Бусинку еще ближе к себе, давя на затылок. — Ни хера не понимаешь, и не знаешь… — просипел Вячеслав, только сейчас осознав, что заставляет ее на носочках стоять, и его рот почти на ее губах, в какой-то паре сантиметров. А она так и держится руками за стену. И не вырывается же. И смотрит. Смотрит, будто все на свете готова ему позволить и отдать. — … твою мать!
Он почти взял себя в руки. Почти убедил себя, что должен сейчас ее оттолкнуть. Поговорить, наконец. Решить все эти непонятки и глупости. Только вот еще секундочку постоит так, зная, что одно движение, и он может получить все: ее рот, ее губы, всю Бусинку в свои руки, в свою власть.
И тут она отцепилась от этой хреновой стены, наконец-то, и вдруг вцепилась в его запястья пальцами, держась за него.
— А вы научите меня, Вячеслав Генрихович, — тихо, хрипло и немного робко прошептала его Бусинка, так и продолжая глядеть ему в глаза. — Покажите. Научите. Я не знаю, да. Но я что угодно для вас сделаю. Все, правда.
Капец. Его как током шибануло. Дурочка. Ведь не понимает, и правда не понимает, что творит с ним своими словами. Глазищами этими. Пальчиками, вцепившимися в его руки. Не понимает. А он знает. И уже проиграл. Нет у него больше сил в хорошего играть…
— Дурочка, — прохрипел он, не замечая, как рукой обхватил ее голову, а второй уже ведет вдоль спины, давя, заставляя отлепиться от стены и прижаться к нему всем телом. — Маленькая, наивная дурочка, — он ощутил, как она задрожала. Такой легкой, мелкой дрожью. Почувствовал, как кожа малышки на затылке, под его ладонью, покрылась пупырышками. И как она потянулась навстречу ему, повинуясь давлению руки Борова, сжавшей ее пояс. — Умная была б, убежал бы, не оглядываясь, — зачем-то продолжал он втолковывать ей, будто надеясь достучаться до разума Бусинки.
— Не хочу убегать, — тихо-тихо, задыхаясь, в самые его губы, прошептала она. Сбиваясь и запинаясь. Ее кожа касалась его. Горячая такая. Нежная. Мягкая. — Я с вами хочу. Вы мне просто скажите, что… как… я…
Он не дал ей договорить, не выдержал. Что бы там ни было внутри него все это время, чтобы Борова не держало и сдерживало — это рухнуло.
Вот она! Его. Его девочка, Бусинка. Не испугавшаяся, не вырывающаяся. Тянущаяся к нему. И хрен с тем, что ни черта она так и не поняла, и не может понять, потому что ни опыта, ни понимания нет. И не надо. И не даст он ей осознать. Все. Поезд уехал. Он ее из своих рук больше не выпустит.
Вячеслав дернул ее на себя, убирая последние сантиметры, впился в рот Бусинки, заглатывая и ее слова, и дыхание. Сжал руку на затылке, прижимая ее к себе так сильно, будто подозревал, что она сейчас передумает и все-таки отодвинется, улизнет. И начал целовать, так, как все эти гребенные месяцы хотел. Ни о чем уже не думая и не взвешивая, она сама ему себя вручила. Сама «зеленый свет» дала.
Его губы давили, его рот втягивал ее губы: прижимая, покусывая, врываясь в рот Бусинки своим языком. И билась на краю сознания мысль, что девчонка, что ни опыта нет, ни сравнения. А контроля не было. Лопнул. Он ее хотел. Хотел так, что не мог быть другим. Только самим собой, со всем своим желанием, потребностью и нуждой в этой девочке.
Не уменьшая напора, с которым набросился на ее рот, Вячеслав несильно потянул ее за волосы, заставляя еще больше запрокинуть голову. И все равно, ему было мало, хотелось больше, глубже проникнуть в этот мягкий, такой робкий и неопытный рот. Все ощутить, каждый миллиметр ее губ попробовать, сделать своим.
Не замечая, что сам задыхается от какой-то безумной, ненормальной силы своего желания к ней, Боров сжал руку, которой ее за спину удерживал. Прошелся вверх-вниз по ее телу, гладя, сжимая, понимая, что жадничает, хочет сразу все ощутить, понять, попробовать. Отпустил затылок, уже двумя руками обхватив Бусинку. Сжал. Приподнял над полом, зажав между собой и стеной, так, чтоб еще больше получить доступ к губам, ко всей ней. Чтоб их лица были на одном уровне. Чтоб ее к себе притиснуть плотнее. Скользнул одной ладонью по бедру, направляя, понукая, заставляя обхватить его ногами. И сипло застонал в ее сладкий рот, когда его девочка подчинилась, обхватив пояс Вячеслава своими бедрами. Стояк в его паху стал просто непереносимым.
