Белва Плейн - Благословение
Ей нравилось его лицо, его мысли, его длинные пальцы, веснушчатая шея и руки – и его чистая белая рубашка! Ей нравилось, что его второе имя было Элджернон и что он сам шутил над этим.
– Они говорят, «моя мать – земля, мой отец – небо». Ты когда-нибудь слышала такое?
– Нет. Это прекрасная идея, – признала она, но она видела только голову с густыми волосами и глаза, похожие на опалы, – серые, с лавандовым отсветом.
– Ну вот, а что ты думаешь делать?
– Я хочу поступить на юридический факультет, если только смогу. Я здесь лишь частично на стипендии, поэтому мне нужно постараться получить хорошие оценки.
Их разговор переходил от одной темы к другой. Музыка. Диско. Теннис. Он был опытным теннисистом. У них во дворе теннисный корт, сообщил он, поэтому он всегда много тренируется. Она никогда никого не встречала, кто имел бы свой собственный теннисный корт.
– Была ли ты когда-нибудь на земле апачей? – спросил он. Нет, она не была, хотя читала о них. И он тоже. Он никогда не был так долго на Севере до этого момента, и одно из мест, какое ему очень хотелось бы увидеть, была земля апачей. Не хотела бы она поехать с ним туда в одно из воскресений? Они могли бы взять напрокат автомобиль и прокатиться, если она любит водить машину.
– У меня нет прав. Мне только семнадцать, – ответила она ему.
– Мне восемнадцать. Тебе еще рано учиться здесь.
– Я перескочила через класс в средней школе.
– Потрясающе.
Она начала кокетливо опускать глаза, посматривать по сторонам, затем вверх, используя все средства, которые давно уже были отработаны ею перед зеркалом. Она демонстрировала свои густые черные ресницы и завиток у виска.
– Вовсе нет. Я совсем не такая уж умная. Я просто много работаю.
– У тебя потрясающие ресницы.
– Правда? Никогда не замечала.
– Да, очень красивые. Я рад, что увидел тебя сегодня. Кампус такой большой, и может, мы бы и вовсе больше не встретились – по крайней мере, в течение нескольких месяцев.
– Я тоже рада, что мы встретились.
– Сначала я подумал, что не понравился тебе.
– Это была всего лишь осторожность.
– Ну так как насчет того, чтобы взять автомобиль в следующее воскресенье?
– Давай.
Назад к колледжу они шли пешком по темной и почти пустынной улице в прохладный осенний вечер. Питер проводил ее до двери.
– Все будет здорово, Дженни. Давай поедем рано утром в воскресенье и проведем там целый день. Спокойной ночи.
– Спокойной ночи.
Он даже не попытался поцеловать ее. В другой раз она восприняла бы это чуть ли не как оскорбление, даже если бы ей и неприятно было целоваться. Сейчас ей почудилось что-то очень серьезное в его простом пожелании «Спокойной ночи». Странно, подумалось ей, и трудно объяснить даже самой себе.
Они съездили в Ланкастер, это было первое из их многих других совместных путешествий. В гостинице они заказали семь порций сладкого и семь саудеров,[2] фигурный пирог и сидр. Они проезжали мимо огромных ферм, полей с озимой рожью, мимо стада коров в зимних загонах.
– Ни электричества, ни машин, – сказал Питер. – Они доят вручную.
– Ты хочешь сказать, что можешь доить коров с помощью доильного аппарата?
– Конечно. А как же иначе в наши-то дни.
– Откуда ты так много знаешь о фермах, о животных?
– О, у нас есть земельный участок. Я провожу там много времени.
– Я думала, вы живете в городе. – Да, но у нас есть и земля.
Когда осень перешла в зиму, они начали встречаться каждый день в свободное время. Они ездили в зоопарк, в аэропорт, в район порта. Они могли просто сидеть на скамейке и разговаривать часами. Они съездили на поезде в Нью-Йорк и посмотрели французский фильм в Гринвич-Виллидж, где он купил ей серебряный браслет.
– Это слишком дорого, – протестовала она. – Ты тратишь слишком много, Питер.
Он рассмеялся.
– Знаешь что? Давай вернемся назад в магазин.
– Зачем?
– Купить к браслету ожерелье. Не смотри так изумленно. Все нормально, я сказал.
Она смотрела на него, когда он застегивал серебряную цепочку у нее на шее. Радость сквозила в его улыбке, в уголках его чуточку изогнутых губ.
Ей нравилась его веселость, она также легко передавалась ей, как и постоянная тревога ее матери. Она все время ощущала какое-то смутное беспокойство, даже когда разговор шел и о вполне приятных вещах; ее преследовал какой-то необъяснимый страх, что вещи – только какие вещи? – могут в любой момент разбиться, что все рушится. Хорошо поэтому быть с человеком, который чувствует себя счастливым. Счастье делает вас сильными.
Где-то в середине второго месяца их знакомства Питер поцеловал ее. Позже она вспоминала первую пришедшую тогда на ум мысль: это поцелуй, не похожий на другие, он что-то означает. Это произошло вечером, когда шел дождь, и вряд ли кто мог их видеть. Она держала зонтик, когда он обнял ее; выронив зонтик, она крепко обхватила его руками за шею, и они долго стояли так под мелким дождем.
В следующие несколько недель их объятия, поначалу такие пылкие и чистые, становились все более волнующими, особенно когда они крепко прижимались друг к другу горячими телами и слышали биение сердец друг друга через одежду. Когда он разжимал объятия, ее нервы были напряжены до предела. Поднимаясь к себе в комнату, она чувствовала, что разрывается на части, так ей хотелось остаться с ним. Этого недостаточно, думала она. Все же этого недостаточно.
– Так не годится, – сказал однажды Питер. – Нам нужно что-то придумать. – И, так как она не отвечала, он продолжал. – Мы нужны друг другу, Дженни. Действительно нужны. Понимаешь?
– Я знаю это. Я все понимаю.
– Тогда ты позволишь мне решать за нас обоих?
– Я полностью полагаюсь на тебя. И так будет всегда.
– О, Дженни, дорогая.
Всю следующую неделю она не могла ни о чем больше думать. Она всегда спала в пижаме, а теперь купила себе розовую шелковую ночную рубашку, отделанную кружевом. Ее настроение постоянно менялось. Иногда она чувствовала, как от волнения у нее перехватывало дыхание; когда она читала стихи или включала радио, чтобы послушать музыку, что-то звучало в ней радостное, как Девятая симфония Бетховена. Ей хотелось то плакать, то беспричинно смеяться. По мере приближения выходных тоненькая струйка страха начала закрадываться к ней в душу, и она боялась этого страха, боялась, что страх лишит ее радостного чувства.
Но Питер был с ней так нежен, что ей не нужно было бояться. Когда дверь в комнату мотеля закрылась за ними, он повернулся к ней с таким успокаивающим выражением на лице, полным такой любви и нежности, что все страхи исчезли. Он предусмотрительно погасил яркий верхний свет, оставив гореть только лампу в углу. Без грубости и поспешности, как это описывали другие, или о чем самой Дженни приходилось читать, он снял с нее одежду.
