Даниэла Стил - Горький мед
— Дуг, ты… ты говоришь так, словно то, чем я занималась, было для тебя просто блажью, капризом избалованной девчонки. Но ведь это не так! Неужели ты не видишь?! — Для нее было очень важно, чтобы Дуг понял… Если бы он признал, что она действительно занималась настоящим делом и что он тоже жалеет, что ей пришлось все бросить ради семьи, тогда все утверждения Мэйбл потеряли бы всякий смысл. Но если Дуг уверен, что работа, которой она пожертвовала, была хобби, капризом и бог знает чем еще, тогда… Тогда действительно получается, что четырнадцать лет назад она совершила большую ошибку.
— Ну, вижу, ты неадекватно реагируешь на самые простые и очевидные вещи, — возразил Дуг. — Я только хотел сказать, что фотожурналистика и бизнес — это две совершенно разные вещи. Фотография не требует ни образования, ни самодисциплины, ни умения логически мыслить. Она…
— Конечно, фотография не может сравниться с бизнесом. Быть фотографом гораздо, гораздо труднее, чем простым клерком! — выпалила Глэдис. — Когда работаешь в таких местах, как я и мой отец, твоя жизнь каждую минуту подвергается смертельной опасности, и, если не быть постоянно настороже, легко можно погибнуть. Неужели ты и теперь скажешь, что работа фотожурналиста легче, чем работа клерка, который по шесть часов в день перекладывает с места на место никому не нужные бумажки?
— Ты, кажется, намекаешь, что из-за меня отказалась от блестящей карьеры, которая могла принести тебе славу и богатство? Стало быть, я со своим эгоизмом помешал тебе стать знаменитым фотографом? — Дуг саркастически усмехнулся, но Глэдис видела, что он удивлен — по-настоящему удивлен. — И что мне теперь делать? Валяться у тебя в ногах, вымаливая прощение, или посыпать голову пеплом в знак того, что я скорблю об этой потере вместе со всем прогрессивным человечеством?
— Разумеется, нет, но мне казалось, что будет только справедливо, если ты хотя бы признаешь: то, чем я занималась, не было ни чепухой, ни капризом. Я действительно отказалась от многообещающей карьеры. Ты говоришь о моей работе так, словно это действительно была прихоть, отказаться от которой мне ничего не стоило. А между тем с моей стороны это была жертва, и немалая!
Она пристально посмотрела на него, стараясь угадать, что произойдет теперь, после того, как она открыла этот ящик Пандоры. Увы, было совсем не похоже, чтобы Дуглас изменил свое мнение о фотографии вообще и о ее карьере в частности.
— Значит, — сказал он, отставив в сторону банку кока-колы, из которой сделал несколько глотков, — ты жалеешь о том, что принесла эту, как ты выразилась, «жертву»?
— Нет, не жалею, — ответила Глэдис без колебаний. — Но я считаю, что ты не должен принимать это как должное. Я заслужила, как минимум, благодарность!
— Хорошо, если тебе необходима компенсация, ты ее получишь, обещаю. А теперь, может быть, прекратим этот разговор? У меня был тяжелый день, и я не прочь немного отдохнуть.
С формальной точки зрения это было предложение мира, но тон, которым это было сказано, рассердил Глэдис еще больше. Дуг явно считал, что его дела и его усталость значат гораздо больше, чем ее. К тому же он почти демонстративно вернулся к своим бумагам и погрузился в них, давая Глэдис понять, что больше не собирается разговаривать на интересующую ее тему.
А она смотрела на него во все глаза, не в силах поверить в то, что только что услышала. Дуглас наплевал не только на ее карьеру, но и на успех ее отца, который представлялся Глэдис бесспорным. Неуважение, граничащее с презрением, которое она без труда угадала в его интонациях, ранило ее в самую душу, ибо еще никогда Дуг не позволял себе разговаривать с ней подобным образом. Но самое страшное заключалось в том, что теперь все аргументы Мэйбл, над которыми она столько раздумывала, приобрели вес и сделались почти неоспоримыми.
Глэдис ничего больше не сказала Дугу. Но перед тем как лечь спать, она долго стояла в душе, заново обдумывая все, что узнала и поняла за сегодняшний день. Глэдис чувствовала себя униженной, оскорбленной в лучших чувствах, почти уничтоженной. В самом деле, после разговора с мужем в ее жизни не осталось ничего, кроме бесконечной работы по дому, которую, как чуть ли не открытым текстом заявил Дуг, она должна была считать своим настоящим призванием. Это было настолько абсурдным, что Глэдис не сомневалась: Дуг быстро одумается и извинится перед ней. Обычно он довольно хорошо чувствовал, когда ненароком задевал ее, и спешил попросить прощения.
Однако когда она вышла в спальню и погасила свет, Дуг не сказал ей ни слова. Он просто повернулся к ней спиной и заснул, словно ничего не случилось, и Глэдис, в которой с новой силой вспыхнула обида, тоже не стала желать ему спокойной ночи.
Но еще долго она лежала без сна, прислушиваясь к негромкому храпу мужа, и думала о том, что сказал ей Дуг и что говорила ей Мэйбл.
Глава 2
Утро следующего дня было, как обычно, слишком суматошным, чтобы возвращаться ко вчерашнему. Дуг ушел раньше, чем она успела с ним попрощаться. Прибираясь в кухне, Глэдис задумалась, жалеет ли он о том, что произошло, или нет. В глубине души она была совершенно уверена, что Дуг непременно что-нибудь скажет ей по поводу вчерашнего разговора, поскольку долго молчать было не в его характере. Глэдис все еще тешила себя надеждой, что вчера он слишком устал или, напротив, пытался не очень удачно «завести» ее, чтобы потом вместе посмеяться над ее горячностью. Но ей не давала покоя мысль: Дуг держался как-то уж очень спокойно, словно он для себя уже раз и навсегда все решил. Но если он на самом деле относится столь пренебрежительно ко всему, что она делала и о чем мечтала до того, как они поженились, тогда… Тогда все это очень и очень печально.
Когда раздался телефонный звонок, Глэдис как раз загружала в посудомоечную машину последнюю порцию тарелок, рассчитывая потом спокойно отправиться в темную комнату, где ждали ее отснятые пленки. Она обещала сыну, что сделает фотографии к понедельнику, нужно было спешить.
Должно быть, это Дуг. Глэдис сняла трубку. На сегодня у них был запланирован поход в ресторан, и ей казалось, что она получит куда больше удовольствия, если муж попросит прощения за свое вчерашнее поведение.
— Алло? — сказала она в трубку и улыбнулась, почти уверенная, что услышит голос мужа. Звонил Рауль Лопес, сам в прошлом знаменитый репортер, а ныне — один из самых известных в городе агентов, представлявших интересы фотожурналистов и фотографов. Агентство, которое теперь возглавлял Рауль, когда-то сотрудничало и с отцом Глэдис.
— Ну что, Мать Года, как делишки? Все еще фотографируешь младенцев на коленках пьяных Санта-Клаусов? — спросил Рауль вместо приветствия.
