Елена Ларина - Магия, любовь и виолончель или История Ангелины Май, родившейся под знаком Рыб
Мне тогда было девятнадцать. И ничего особенного в моей жизни к тому времени еще не произошло, кроме того, что я стала жить одна в коммуналке на Косой линии. Так мы осуществили обмен с моим отчимом Васгеном Вартановичем Мовсесяном. Жить с ним под одной крышей я не могла категорически. Мне не нравилось, что этот одутловатый, всклокоченный по утрам дядька пытается занять вакантное место моего отца. И мучилась до своего совершеннолетия целых два года.
О моих мучениях Васген вероятнее всего не догадывался. Я человек воспитанный. Портить жизнь маме в мои планы не входило. Чисто теоретически я все понимала. Ей не было еще сорока. А отца своего я даже не помню.
Васген был не самым плохим человеком. К тому же еще и ветеринаром. Правда профессиональными навыками он, кажется, тоже не блистал. Мама носила к нему нашего дряхлого кота Амура, гниющего с двух сторон. Васген сделал ему операцию. И Амур сдох, не приходя в сознание. Мама плакала. А Васген ее утешал. Сначала в коридоре. Потом в кабинете. А потом у нас дома, приняв кончину Амура близко к сердцу.
В этом как раз ничего плохого не было. Но я не могла слышать, как он ест и пьет. Как сливает в туалете воду. Как утром полощет горло. Мне кажется, я даже за ручки дверей перестала хвататься. Стала открывать их, толкая плечом. И чашку после него перемывала с мылом.
И еще от него пахло зверьем. От него самого, а не от его одежды. Или это уже плод моего воображения.
Как бы там ни было, но в августе перед третьим курсом я переехала в коммуналку. Две недели мы с моей двоюродной сестрой Райкой делали в комнате ремонт. Запах краски и новых обоев полностью вытеснил запахи Васгена.
Это было сплошным блаженством! Жить самостоятельно, пока самостоятельность еще не называется одиночеством, – это настоящий подарок судьбы.
Я тогда ходила в астрологический кружок. В Публичке нашлась необходимая мне дефицитная таблица Эфемерид. Я сидела в Ленинском зале с зелеными лампами и строила космограммы на всех своих друзей и знакомых. Никто не назначал мне свиданий, никто не осаждал мой бастион, потому что о моем существовании на этой планете знали совсем немногие. Но меня это совсем не беспокоило. Я знала, что мой час настанет. Стоит только захотеть и выйти из подполья.
Я старательно учила язык. Каждый день выписывала по пять незнакомых французских слов и вешала их перед собственным носом. Подолгу сидела в лингвистической лаборатории и слушала тексты, начитанные французами, понимая в них лишь половину. Я вспоминаю то время со щемящей ностальгией.
До встречи с Антоном Диссом мне было спокойно и хорошо. В университет поступила. До окончания еще почти три года. Васген удалился на ментальный план моего сознания. Деньги они с мамой давали мне регулярно. Стипендию я тратила на книжки. Два раза в неделю ходила на аэробику в клуб «Первомай», через два двора.
И все это разом кончилось.
Ночью накануне работы со швейцарскими телевизионщиками я нервничала ужасно. Теперь-то я понимаю, что это моя интуиция, изъясняющаяся посредством мычания и пихания, мешала мне сладко заснуть.
Как маленькое зеркальце, Луна бросала на меня солнечных зайчиков.
Я встала как зачарованная. Подошла к окну и поставила на подоконник стеклянный кувшин с водой. Гладкая поверхность воды тут же поймала желток Луны и стала укачивать его в кувшине. В полнолунии – сила. Для женщин – особая. Луна отражается в воде, вода набирает мощь и цепко запоминает слова, нашептанные в самое ушко.
Бабушка Нюра так делала всегда. И меня учила. Так, говорит, и батюшка в церкви святую воду делает. Только без Луны. Но у него другой источник силы. А ты бери то, что сама можешь.
Мне хотелось чего-то сказочного. Все мои девятнадцать лет замерли в тревожном ожидании счастья. Чего только я не нашептала над той водой, которая давно уже утекла и в которую не войдешь дважды.
Сложность заключалась лишь в том, что повторить нашептанное нужно было трижды. Повторить же то, что льется из самого сердца в одном душевном порыве, было невозможно. Теперь-то я знаю, что подходить к таким ритуалам надо, все хорошенько взвесив, точно зная чего ты хочешь. Тогда повторишь и не трижды, а все девять, что хоть и утомительнее, но зато надежней.
Может быть, поэтому, а может быть, и нет, но сбылось далеко не все из того, что я так самозабвенно призывала. Но настоящая жизнь, на которую я заговаривала воду, не замедлила явиться.
Началась она с нервных потрясений.
Оказалось, что приблизительно понимать, о чем идет речь, – для переводчика недостаточно. Для меня это было серьезным откровением.
Пятнадцать человек французов и швейцарцев грузили в наш автобус свое неподъемное оборудование. Были они молодые и интересные. Но никто на меня не смотрел.
Красивый, как Ален Делон, французский продюсер Жан-Шарль Бурсико в красной дутой куртке приехал вместе с невысокой раскосой девушкой. И тут же представил ее нам.
– Моя невеста Сюко. Мисс Япония прошлого года.
Ну конечно, стоило на него взглянуть, и сразу становилось понятно, что обычной девушки он бы рядом с собой не потерпел. А эта была, как породистая сука, с медалью. То есть Сюко с медалью. Мисс Жапон.
Переводчик с французской стороны Вивиан Разумовская прожила десять лет в России, будучи замужем за известным литературоведом. Русский у нее был лучше моего. А французский родной. Она оказалась очень энергичной. Только благодаря ей все это не кончилось полным крахом.
– Я очень-очень рада, что у меня будут такие очаровательные помощницы. Работы хватит на всех. Народу очень много. – И она показала на сутуловатого режиссера Мишеля, его пожилую жену в двояковыпуклых очках, на кишащий людьми автобус.
– Ангелина, – над ухом сказал мне Антон, – скажи всем, чтобы ждали внизу в гостинице. И повнимательнее с оборудованием. Сейчас везем их в «Прибалтийскую». Через полтора часа едем на объект. С Петропавловкой я договорился. Снимаем сегодня до вечера. – И видя, что я смотрю на него и чего-то жду, он нетерпеливо сказал: – Ну! Говори!
Я перевела и тут же устала от умственного напряжения и от того, что пришлось говорить громко, чтобы все услышали. Катя и Ника стояли за моей спиной.
До гостиницы мы доехали нормально, если не считать моего резко ухудшившегося настроения. Вивиан переводила стремительные переговоры Антона и красавчика Жан-Шарля. Я не понимала ничего. Даже того, что говорилось по-русски. Это был тревожный симптом. Девчонки совсем приуныли. Мы переглядывались, делая большие глаза, как заключенные, решившие убить своего тюремщика.
Перекинувшись парой фраз со съемочной бригадой, мы поняли, что все-таки что-то сказать по-французски можем. Но говорить от себя лично и переводить – вещи абсолютно разные. Если я не понимаю слово в слово, что мне говорят, – это не беда. Я вообще могу перевести разговор на другую тему. Или ответить примерно так, как надо. Но перевести на русский то, что я понимаю не до конца, я просто не могу.
