Адам Торп - Затаив дыхание
— Ей-богу, Милл, это был просто коротенький… мимолетный загул. Почти ничего не помню… Вдобавок я был в стельку пьян. До потери пульса надрался местной водки. Таллиннской сивухи, черт ее дери. По наивности. По дури.
Он страдальчески поморщился, изображая раскаяние.
Милли не отзывалась. Его слова повисли в воздухе. Поганые, гнилые оправдания. На его счастье, именно поэтому они в конце концов лопнули, рассыпались в прах и навеки исчезли.
В их супружеской жизни ссоры случались и раньше; в таких случаях Джек какое-то время ночевал у себя в кабинете, и несколько дней они с Милли сторонились друг друга, словно чужие, изредка вспыхивая гневом из-за сущих пустяков, вроде поднятого сиденья на унитазе или измазанного джемом ножа, забытого на конфорке.
И даже теперь Джека не вытолкали из дому на глазах у ошарашенного Эдварда Кокрина, не швырнули ему вслед чемодан, распугав топчущихся на тротуаре голубей. Он много раз воображал себе эту сценку, отчасти даже желая, чтобы она произошла в действительности. Дело, однако, ограничилось тем, что они, как прежде, три дня вежливо избегали друг друга. В доме царила сдержанность, от Милли веяло холодом.
Свободное от работы время она все больше проводила у Клаудии. Впечатление было такое, что теперь работа может обойтись и без нее. Клиенты, часами болтавшие про биотуалеты и повторное использование воды, вдруг разом перестали звонить. В мирных полях уже не видно юрт, их разобрали и увезли. Целые проекты — даже еще не утвержденный оксфордский — отложены до лучших времен. Непостижимо, думал Джек. Работа жены теперь походит на великолепный особняк, внезапно заброшенный хозяевами. Сам он стал пить слишком много кофе, ему снятся кошмары — если, конечно, удается уснуть.
Он позвонил Кайе — уточнить, по-прежнему ли в силе их уговор встретиться в понедельник в Кенсингтон-гарденз. Ни о чем другом он говорить не стал. И никому больше не звонил. Учеников у него было всего два, Йех и Радж. На электронные письма он отвечал кратко, ссылаясь на спешку и давая понять, что по горло занят работой. А потом решил прибегнуть к популярной чиновничьей уловке: «Господин Миддлтон временно отсутствует», — извещал звонящих автоответчик. Джек остался очень доволен собой.
Во вторник вечером Милли долго бродила по парку одна. Она уже договорилась с родителями, что проведет у них неделю, а может, и дольше, но причины длительного визита не объясняла. Через полчаса после ее ухода Джек вышел из дому и тоже направился в парк; на дальнем краю заросшей травой луговины, над которой из созревших султанов дымными облачками вились семена, он увидел женщину и по темным волосам и походке сразу узнал Милли; она шагала целеустремленно, руки свободно болтались вдоль туловища. Тут только до него дошла вся немыслимая сложность ситуации и возможных потерь, с которыми он еще не готов смириться. Милли уже звонила в Девон своей старинной подруге Сэмми; разговор был очень долгий и добра ему не сулил: Саманта Карлайл и Джек Миддлтон всегда терпеть не могли друг друга. Если у Милли еще оставались сомнения в правильности своей позиции и действий, теперь, опасался Джек, они полностью развеяны. Столь же продолжительная беседа жены с Клаудией добавила ему треволнений: позже Милли сухо сообщила, что Роджер в тяжелом состоянии. Навещать больного Роджера Джеку не хотелось, у него самого в голове туман, будто после легкого сотрясения мозга.
Возможно, двери Уодхэмптон-Холла для него теперь закрыты навсегда, и он никогда больше не увидит Марджори и Ричарда: они на него очень рассердятся. Возможно, Милли подаст на развод, и он останется ни с чем. Джек с головой ушел в собственные переживания, но не находил в них отрады, испытывая лишь мелкотравчатую жалость к себе, порой переходившую в нудное слабенькое раскаяние. В парке Хит деревья и кусты — все те же, давно знакомые деревья и кусты. У деревьев все силы уходят на то, чтобы длить свою жизнь; когда Джеку было лет восемнадцать-девятнадцать, они виделись ему совершенно иначе. В ту пору он думал, что деревья, как и белые облака, с ним заодно.
Милли вернулась домой, когда на дворе давно стемнело. Джек не слушал ни Шуберта или Шопена, ни Бриттена или Берио [129], а смотрел по кабельному телевидению какую-то чушь. Не говоря ни слова, Милли сразу поднялась к себе; до него долетел лишь запашок спиртного и дорогих сигарет. Ведущий телеигры в сверкающем пиджаке глумливо ухмыльнулся и помахал с экрана лично Джеку.
В довершение всего позвонил отец и дал понять, что у мамы дела идут не лучшим образом, хотя паниковать не стоит. Однако же он хочет поговорить с братом и сестрой Джека, чтобы в случае ухудшения ситуации они были готовы прилететь в Англию, и было бы хорошо, если бы на этой неделе Джеку удалось две-три ночи провести в родном доме.
— Ты ведь можешь и здесь работать, Джон, — добавил отец, не имевший ни малейшего представления о работе композитора.
В его голосе слышалась нотка безнадежности, и, когда сын с готовностью согласился, он был явно удивлен; а Джек даже обрадовался столь благовидному и вескому предлогу сбежать с Уиллоу-роуд.
— Какой разговор, папа! Шесть ночей — заметано.
Может, за это время все утрясется — не без синяков и шишек, разумеется, но хотя бы его не выбросят на помойку, как никчемную рухлядь. Ему вдруг вспомнился тот красивый кусок светлого дерева, который они с Кайей подобрали на белом пляже, что тянется вдоль северной оконечности Хааремаа. Из живых существ им встретилась тогда лишь парочка песочников на длинных тонких ножках.
На следующий день — в канун отъезда Милли в Гэмпшир — Джек зашел в магазин игрушек и купил детский набор для крикета в прозрачном пластиковом пакете. Мяч — резиновая копия настоящего, бита сделана из светлого дерева, скорее всего, не из ивы, а из сосны; на ее обратной стороне синей краской напечатано: «Команда графства». Еще он обнаружил в пакете четыре столбика калитки и две перекладины. Крикетный набор для самого младшего возраста.
Покупка подняла Джеку настроение. Он вошел в дом, уверенный, что там никого нет: в предыдущие дни Милли отсутствовала до поздней ночи. После той сцены в Хейсе они обменялись самое большее десятком слов. У Милли развилось нечто вроде аутизма, будто она, уподобившись средневековой монахине, дала обет молчания. Обоим было тяжко. Пару раз он пытался заговорить с ней, но получал решительный отпор. В первый раз она сказала:
— По-моему, я сейчас на грани нервного срыва. Не торопи меня.
Во второй отрезала:
— За помощью — не ко мне.
Та осень выдалась рекордно жаркой. Лужайку усеяли ярко-желтые листья — в этом не было ничего необычного. Но листья все летели и летели на траву, сметай их, не сметай — разницы никакой, а садовник Уилл должен явиться лишь к выходным. Насвистывая песенку Яначека из «Считалочек»: Свекла вышла замуж, морковь пустилась в пляс, тидли-тидли-тидли, — Джек стал ввертывать столбики калитки в землю.
