Маргарет Пембертон - Грехи людские
– Там почти вся моя одежда, – не очень уверенно произнесла она.
Улыбка на лице Рифа сделалась еще шире.
– Ее там уже нет, любимая. В тот самый день, когда мы отправились с тобой в Перт, одежду забрали, и теперь она висит в просторном гардеробе, который специально пришлось приобрести, чтобы поместить все твои наряды. Знаешь, никогда не видел такую гору тряпок... Ты, должно быть, любишь наряжаться...
– Но ведь в твоей спальне встроенные шкафы, – перебила она его. – И громадный гардероб будет выглядеть там неуместным. Поверить не могу, что ты и вправду его купил...
Он свернул на Ватерлоо-роуд.
– Вот тут ты совершенно права. В моей спальне гардероб выглядел бы неуместно. А в нашей новой спальне он смотрится вполне нормально.
Она рассмеялась, крепко прижав к груди подаренную картину.
– Где же эта самая новая спальня? – спросила Элизабет. Она не была настроена спорить с Рифом. С Рождества она знала, что период, который мысленно называла переходным, близится к концу. Впрочем, Элизабет не очень-то хотелось возвращаться в «Пен», а Риф не собирался отпускать ее туда.
– Сиди спокойно и не торопись, скоро сама все увидишь, – сказал он, сворачивая на Натан-роуд, к паромной переправе.
Как только они оказались в Гонконге, Риф поехал на восток по тихим улицам Виктории, потом свернул на заполненные пестрой толпой улочки Ванчая.
– Куда, скажи на милость, мы едем? – не утерпела Элизабет. Положив голову Рифу на плечо, она сидела, держась за его локоть.
– Терпение, главное – терпение, – ответил Риф, куда-то сворачивая.
Наконец они выбрались на дорогу, петлявшую вверх по холму. Машину болтало на ухабах, оставшихся после зимних ливней.
На самой вершине холма автомобиль остановился, подняв тучу пыли.
– О! – выдохнула Элизабет. – О, Риф, это потрясающе!
Небольшой дом стоял среди деревьев. Его плотно обступали папоротники и сосны. Фасад выходил на горный склон, полого спускавшийся к морю.
– Предупреждаю, еще не вся мебель доставлена, – сказал Риф.
Они направились к дому. Он оказался совершенно не похож на другие особняки, которые Элизабет доводилось видеть на острове. Не было ни украшенного портиком фасада, ничего похожего на роскошные дома в районе Пика. Он был из камня, пристроенная лестница вела на второй этаж. Все ее ступени были по краям аккуратно выкрашены белой краской, на каждой стояли терракотовые горшки с цветами: анютины глазки, ярко-алая герань, белые анемоны с угольно-черной серединой, жимолость. Двери и ставни, выкрашенные в ярко-синий цвет, были раскрыты.
– Конечно, мы могли бы себе позволить и более просторный дом, – сказал Риф, которого внезапно охватили сомнения относительно размеров их нового жилища.
В ответ Элизабет отрицательно замотала головой.
– Нет, Риф, это как раз то, чего мне хотелось! Дом совершенно изумительный!
Солнечный свет проникал в комнаты, отражаясь от белых стен и сверкавших сосновых полов. Элизабет обходила комнату за комнатой. Через открытые окна внутрь дома лился аромат цветов. Среди мебели оказалась металлическая кровать, застеленная белоснежным льняным бельем, огромных размеров гардероб с ее вещами и большой концертный «Стейнвей».
– Мне казалось, что кое-какую мебель для нового дома ты сама захочешь подобрать, – обняв ее сзади за талию, сказал Риф. – Хочу, чтобы в каждой комнате чувствовалось твое присутствие.
Она повернулась и нежно погладила его по щеке, глядя прямо в глаза.
– Да, теперь можно и мебелью заняться, – мягко произнесла она. – Прямо сейчас, не откладывая в долгий ящик!
Она высвободилась из его объятий и пошла к автомобилю. Вернулась она с картиной, изображавшей Давида.
Картину они повесили в солнечной комнате, выходившей окнами на море. Риф обнял Элизабет и притянул ее к себе.
– Ну что ж, начнем обживать дом, – глухо произнес он, поднял Элизабет на руки и понес в спальню, на белоснежную постель.
Глава 21
Спальня в доме Тома Николсона была затемнена: жалюзи на окнах мешали яркому солнцу проникать внутрь. Жюльенна лежала на спине, и на ее губах блуждала мягкая улыбка, а рука нежно ласкала плечи Тома и его волосы. Он никогда не слыл изобретательным любовником. В отличие от Дерри ему бы и в голову не пришло совокупляться в неустойчивой парусной посудине у мыса д'Агуийяр. Но его незатейливые ласки были приятны Жюльенне. Тем более что в сексе она была неистощима на выдумки.
– Хорошо, правда? – прошептала Жюльенна и прикоснулась губами к Тому.
Она прикрыла глаза, и тотчас же ее страстное воображение нарисовало восхитительную картину, должную компенсировать скучноватое соитие с Томом. Оно не было любовью, но мысль об этом не слишком огорчала Жюльенну. Было явно, что все его помыслы сейчас с Ламун. Именно ей он отдавал всю свою нежность. А Жюльенна просто-напросто помогала ему облегчить душевную боль и обрести временное успокоение. Она притянула Тома к себе. Сознание, что она понимает его состояние, доставило ей куда большее удовлетворение, чем легкое удовольствие от соития, вполне, впрочем, успешного.
Когда Том Николсон, уставший, лежал на спине, Жюльенна приподнялась на локте и соболезнующе посмотрела ему в глаза.
– Ну как, тебе немного лучше? – спросила она, чуть касаясь кончиками пальцев его груди.
– Ты говоришь прямо как медсестра, – с улыбкой сказал он.
Жюльенна захихикала в ответ.
– Я и чувствую себя сейчас медсестрой. Особой медсестрой!
Улыбка с лица Тома исчезла, в глазах появилось грустное выражение.
– Тебе цены нет! – сдавленным голосом произнес он, притягивая ее поближе, признательный за ее щедрость в любви и душевную простоту.
Жюльенна удобно устроилась рядом. Ее рыжие волосы были беспорядочно разбросаны, дыхание ласкало кожу Тома.
– Завтра я обедаю с Элизабет, – сказала она, протянув руку к тумбочке за сигаретами и зажигалкой. – Беременность ей к лицу. Она выглядит очаровательно, лучше, чем когда бы то ни было.
Том выдохнул дым от сигареты к потолку.
– И все же я никак не могу поверить в то, что она ушла от Адама. – Улыбка чуть тронула его губы. – Хотя у меня и есть кое-какие соображения, которые появились при моей первой встрече с Элизабет.
– Когда? – спросила Жюльенна, садясь в постели и глядя на него с явным интересом. – Когда? Расскажи скорее.
– Это было на борту «Восточной принцессы». Я тогда еще подумал, что неплохо было бы закрутить роман с Элизабет – это позволило бы мне позабыть Ламун.
Некоторое время Том молчал, вспоминая. Никогда прежде ему не приходилось говорить о Ламун. Боль была слишком сильна, рана совсем еще свежа.
