Авраам Иехошуа - Любовник
И вдруг она входит:
– Директор вызывает Дафну.
А учитель литературы рассердился и говорит:
– Неужели нельзя подождать до конца урока?
Но секретарша сказала:
– Мне кажется, что нет.
Ей ли не знать своего начальника… И я поняла – вот он, наступил, момент изгнания.
Именно сегодня, именно теперь, после того как папа выручил его ночью и чинит его машину. Именно за несколько дней до окончания учебного года. Я закрыла книгу.
Секретарша сказала:
– Возьми с собой, пожалуйста, портфель. Учитель литературы удивился:
– Зачем?
Он ничего не знал.
А меня охватило жуткое отчаяние, я почувствовала себя беспросветно одинокой. По классу пронесся гул, все поняли, в чем дело. Но никто не сдвинулся с места.
Я иду по пустым коридорам следом за низенькой секретаршей, стучу в дверь его кабинета, вхожу, встаю на безопасном расстоянии, портфель у моих ног. Он склонился над своими бумагами, на голове повязка наподобие тюрбана. Странный человек, и для чего ему надо было сегодня приходить в школу?
Тишина.
Я стою перед ним, а он словно не замечает меня, копается в своих бумагах. Читает. Комкает и бросает в корзину.
– Как вы себя чувствуете? – вдруг вырывается у меня шепотом, просто так.
Все-таки мы общались с ним ночью…
Он удивлен вопросом, поднимает свои светлые глаза, слегка улыбается, ехидно так, медленно качает головой, не верит, конечно, что меня интересует, как он себя чувствует.
– Мы были уверены, что вы не придете сегодня, – нахально добавляю я. Терять мне все равно нечего.
– Может быть, хотели, чтобы я не пришел…
– Нет, почему…
А он рассмеялся коротким неслышным смешком. Его, наверное, развлекает мысль, что все ненавидят его тут.
Тишина.
Черт возьми, чего он хочет?
Я замечаю, что царапины на его щеках посыпаны каким-то желтым противным порошком.
И тогда своим тихим, слащавым голосом он начинает читать мне нотацию. Нанести такую обиду перед всеми молодому учителю, которого, наоборот, надо поддержать и подбодрить… Сказать ему: «Жаль, что тебя не убили»?! Скандал… В стране, где все время погибают люди… Напасть на него без всякой причины, просто так… педагогический совет потрясен (что это такое вообще – педагогический совет?), нельзя, чтобы ты оставалась в нашей школе, тем более что и успехи твои оставляют желать лучшего… Нет другого выхода, как перейти в другую школу, где изучают какую-нибудь специальность – повара или портнихи, не обязательно всем быть профессорами в этой стране.
Короче, закатил обвинительную речь на четверть часа… а главное приберег на конец – поскольку, мол, до конца года остались считанные дни и все это длится слишком долго… и существуют подозрения, что из-за родственных связей… а обиженный учитель требует справедливого суда… следует исключить тебя немедленно, пусть это даже будет иметь лишь символическое значение… иначе какой смысл… будет выглядеть просто как переход…
В конце он запнулся, как-то растерянно, все еще старается не смотреть на меня.
Выбросить меня за несколько дней до окончания учебного года…
– Табель ты, разумеется, получишь.
К черту табель. Слезы навертываются на глаза, но я сдерживаюсь… Только бы не заплакать, только бы не заплакать.
– Когда мне оставить школу? – спрашиваю я тихо.
Он все еще не смотрит на меня.
– Сейчас.
– Сейчас?
– Да, с этого урока.
Холод в сердце, сердце похолодело. Я смотрю на него пристально. Прощай, Сольвейг. Но только не просить, не унижаться. Я медленно поднимаю портфель, подхожу поближе к его столу, решаю сменить тему:
– Папа отбуксировал вашу машину?
Он смутился, покраснел, откинулся назад.
– Да, твой папа чудесный человек… тихий… очень помог мне…
– А машина здорово разбилась?
– Что???
– Кто-нибудь погиб?
– Что? О чем ты говоришь? Хватит!
– Так на тебе мой портфель…
И я со злостью бросаю портфель ему на стол, быстро выхожу из кабинета, вижу секретаршу, сидит, вся обратившись в слух, а в углу, как это я не заметила, – толстенький сосунок, весь красный. Я бегу к воротам, выбегаю на улицу, слышу, как звенит звонок. Никого не хочу видеть, останавливаю такси и говорю пухлому шоферу в смешной желтой каскетке:
– Поезжай в университет, то есть по направлению к университету.
А он, вот дурак, оле хадаш[68] из России, не знает дороги, я должна объяснять ему, как ехать. Мы поднимаемся все выше к вершине горы, едем по узким дорогам через лес. Я останавливаю его, выхожу из машины, брожу между соснами, тихо плачу. Шофер уставился на меня. Еще немного, и он тоже заплачет вместе со мной. Я подхожу к нему, даю ему пятьдесят лир и прошу, чтобы он вернулся сюда в четыре часа.
– Хорошо, госпожа, – говорит он. Госпожа…
Я провела в лесу много времени. Ложусь на сухую землю, брожу немного и возвращаюсь на дорогу. Глаза уже высохли, я успокоилась, и страшный голод напал на меня, я забыла директора, школу, «Пер Гюнта», папу, маму и думаю только о еде. Без четверти четыре прибыло такси. Прямо не верится. Толстый лысый таксист ждет, молча протирает переднее стекло.
Он видит, как я бегу навстречу ему между деревьями и смеюсь, и улыбается мне.
В полпятого я уже дома. Мой портфель лежит у входной двери. Мама очень нервничает.
– Где ты была?
– Так просто, гуляла.
– Что с тобой?
– Меня выгнали из школы.
– Я знаю… мне уже сказали. Где ты была?
– Просто бродила. Поплакала немного… но теперь все прошло… я успокоилась.
– Тали и Оснат были тут.
– Что ты сказала им?
– Чтобы оставили тебя сегодня в покое.
– И хорошо сделала.
– Ты ела что-нибудь?
– Нет… ничего… ужасно проголодалась.
– Ну так садись.
– Где папа?
– В Иерусалиме.
– Что это вдруг?
– Он поехал прямо туда. Наверно, напал на его след.
– След кого?
– Его.
А… поэтому она так напряжена. Глаза блестят. Стареющая женщина. А я чувствую какую-то пустоту внутри…
Я сажусь есть. Она сделала картофельные оладьи и тефтели – коронное свое блюдо, я все ем и ем, обед и заодно ужин. А она не может усидеть на месте. Вскакивает с каждым звонком, но это все мои друзья и подруги, звонят, чтобы выразить свою солидарность со мной, и мама отвечает вместо меня, а меня это совсем не трогает.
– Дафи нет дома, вернется поздно, позвоните завтра, я ей передам.
Моя секретарша. А я все ем – шоколадный пудинг, фруктовый пирог. Мама сообщает мне о каждом телефонном звонке и сама удивляется этой демонстрации любви со стороны моих одноклассников.
В девять я залезаю в горячую ванну, разлеглась там, нежусь в мыльной пене и мурлыкаю про себя. Потом иду в кровать, портфель уже прибыл в мою комнату, следует весь день за мной по пятам без моей помощи. Я открываю его, достаю «Пер Гюнта», которого засунула туда в спешке, открываю то место, на котором меня прервали, и читаю про себя продолжение: «И где бы ни был ты – Господь тебя храни, А умер – в светлый рай войди ликуя. И ночи жду тебя я здесь и дни, А если ты уж там – к тебе приду я». И гашу свет…