Изабель Вульф - Тревоги Тиффани Тротт
Поднявшись по широкой лестнице с коваными перилами, я зашла внутрь и проскользнула прямо в заднюю половину здания. Я была слишком утомлена, чтобы подниматься по лестнице, поэтому вызвала лифт. Стеклянные двери захлопнулись, и я молча поплыла наверх, как будто в пузыре воздуха, на третий этаж корпуса Саклера. Он был почти пуст, если не считать небольшой группы студентов, внимательно разглядывавших картины на стенах. Я медленно брела от картины к картине, еле волоча ноги. Ясные, кажущиеся плоскими лица с огромными глазами и золотыми нимбами глядели со стен. У меня было такое чувство, будто не я смотрю на них, а они изучают меня. Все иконы были написаны темперой – Владимирская Божья Матерь с Младенцем Иисусом, длинноволосый Иоанн Креститель, держащий крестильный потир, пророк Илья, возносящийся в рай. Затем было множество изображений святых: святой Матфей, святой Николай, святой Петр и святой Павел, святой Георгий на великолепном белом коне. Я остановилась, чтобы прочитать пояснительную надпись на стене: «Величайший русский мастер Андрей Рублев творил в Москве и ее окрестностях между 1390 и 1430 годами». Средневековая Россия! Какие дикие образы возникают в воображении, но от икон, созданных монахами, воплощавшими свои молитвы в живописи, веяло спокойствием. Я стояла перед иконой Богоматери с Младенцем, лицо у нее было алебастрово-белое, слегка тронутое кармином; Младенец Христос ухватился за ее красное одеяние. Когда я стояла перед ней, мне казалось, что она смотрит на меня сокровенным взглядом, от которого в мою душу снизошел покой. Именно сюда мне и нужно было прийти, размышляла я. Меня это укрепило. Я нуждалась в этой поддержке. Потом я вышла на улицу и села на ступени лестницы. Я прислонилась к опоре, закрыла глаза и сидела так, глубоко дыша, под монотонный шум автобусов и автомобилей. Вдруг раздалась пронзительная трель мобильного телефона. О господи. Снова этот телефон. Почему я его не выключила? Я нажала кнопку.
– Алло, – сказала я. – Да. Да, это я. О, здравствуйте. Спасибо, – добавила я со смехом. – Как вы узнали? Я дала? Совсем забыла об этом. Как вы поживаете? Хорошо. Да, у меня все хорошо. М-м-м – с ребенком все прекрасно. Он родился прошлой ночью. Да, Салли чувствует себя хорошо. Все прошло отлично. Десять часов. Не слишком плохо. Да, я немного устала. Нет, никаких швов. Нет, и без обезболивания. Да, очень смело, правда? И я не упала в обморок. Челси-Вестминстерская. Очень хорошо. Замечательно. Да, я действительно предпочитаю роды в больнице. Ну, потому что «Главные производители это рекомендуют». Вес около восьми фунтов. О нет, пока еще не решили. Что-нибудь начинающееся на «Л». Людовик? Ну, вполне возможно. Леонардо? М-м-м, может быть. Где я сейчас? В Королевской академии. Смотрела иконы. Сижу снаружи. Ну, почему бы нет? Мне необходима перемена обстановки. А вы чем занимаетесь? Пакуете вещи? Сейчас? А почему? Куда вы едете? Не уезжаете из Лондона? Что? Заглянуть сейчас? Но я не знаю, как к вам пройти. Вы мне скажете?
Я поднялась, прижимая мобильник к уху, сердце у меня бешено колотилось.
– Да, да, я слушаю, – сказала я. – Продолжайте говорить… хорошо, я сейчас выхожу из двора Академии и поворачиваю налево… иду вдоль Пиккадилли, и сейчас передо мной «Фортнум энд Мейсон», прохожу мимо здания общества «Альянс энд Лейстер», оно от меня слева, и вижу на другой стороне улицы «Хэтчардз». Что? О, подождите секунду, я не слышу вас, думаю, нас прервали… Ладно, сейчас я прохожу мимо… что? Идти налево?
Я остановилась перед табличкой, которая гласила «Олбани-Корт-ярд W1». Здание из коричневого кирпича в стиле эпохи Регентства, с высокими сводчатыми окнами и белым портиком-входом. Должно быть, я проходила мимо него бессчетное множество раз и не замечала. Я вошла в здание и, ступая по украшенному фестонами полу, миновала помещение привратника и прошла в Олбани. И очутилась словно бы в другом мире. Здесь, в сердце Пиккадилли, – просто невероятно! – стояла монастырская тишина. Мои шаги гулко раздавались в этой тишине, я прошла мимо мраморной таблички, возвещающей, что здесь жили Балвер-Литтон, лорд Байрон и Гладстон. Затем я прошла по коридору с белым сводчатым потолком, словно сохранившему до сих пор пьянящую университетскую атмосферу. Я почти видела профессоров в ниспадающих одеждах. Слева и справа наверх вели лестницы, обозначенные буквами алфавита.
– Под какой вы буквой? – шепнула я в телефон. – Р2? – Ну, а я сейчас прохожу мимо D…
Я прошла вперед до конца коридора, затем свернула направо.
– Я уже подхожу, – сказала я, ступая по истертым каменным ступеням. На первой лестничной площадке была одна-единственная синяя дверь с молотком в виде дельфина и белым номером Р2. Мне не пришлось стучать.
– Здравствуйте, Довольно Успешный.
– Здравствуйте, Тиффани Тротт. Как приятно вас видеть. Входите. Тиффани…
– Да?
– С днем рождения.
– Спасибо. Откуда вы знаете?
– Вы мне сказали. Когда мы первый раз встретились. Вы не помните? Мы тогда говорили о знаках Зодиака. Среди всего прочего.
Он ввел меня в гостиную – и я ахнула! Она была огромной, с потолком не менее двадцати футов высотой и наклонным окном во всю ширину стены.
– Как здесь интересно! – сказала я, осматривая прекрасную мебель, абиссинский ковер на полу и картины на стенах в позолоченных рамах.
– Довольно любопытное место, – сказал он. – Здесь обитали знаменитые люди – Стэмфорд Раффлз жил какое-то время. Теннесси Уильямс жил по коридору напротив.
Повсюду стояли картонные коробки и чемоданы. Процесс укладки и упаковки был в самом разгаре. Довольно Успешный снимал со стен картины и одновременно разговаривал со мной.
– А вот это Джеймс Бейкер Пайн, – сказал он, снимая большой пейзаж, висевший над огромным, облицованным гранитом камином. – Это «Озеро Конистон» – пояснил он, прислоняя картину к дивану. На ней было изображено тихое озеро и закрытые облаками горы. – А это, – добавил он восторженно, – это Хьюбер. – Я взглянула на ярко раскрашенное панно с облаками и толстенькими амурчиками. – Это моделло, – пояснил он, – эскиз для росписи потолка в стиле рококо для баварской церкви. Я его очень люблю. Но все эти картины будут отправлены в хранилище.
– Почему? – спросила я, садясь на ближайший стул.
– Потому что я уезжаю, – сказал он, укладывая янтарного цвета виолончель в футляр из стекловолокна.
– Почему вы уезжаете? – спросила я, когда он заворачивал пюпитр для нот.
– Потому что всему хорошему приходит конец, Тиффани. И плохому тоже.
– Что вы имеете в виду?
– Это не моя квартира, Тиффани. Она принадлежит Оливии. Если точнее, она принадлежит тресту, контролируемому ее семьей.
