Елена Арсеньева - Семь цветов страсти
Я продрогла, последняя надежда увидеть спешащего ко мне, все понявшего и простившего Майкла растаяла. Иссякло и смирение обреченности, которым я прикрывала кипящую обиду и злость. От мокрой скамейки тянуло потусторонней сыростью. Я не смотрела на часы, примериваясь к понятию «бесконечность». Монотонный шелест капель, неподвижность потемневших изваяний, крестов, оградок… Нет — это все еще застывшая жизнь. Бесконечность же — разверзшаяся дыра в пустоту. Она караулит каждого, и уж мне-то известно, как легко шагнуть в никуда. Это вовсе не страшно — перешагнуть границу, когда по эту сторону не оставляешь никого, тянущего к тебе горестные руки. Дикси не будет ждать болезней, оскорбительной старости или дурацкого случая попасть под колеса. Она выпорхнет, как беззаботная канарейка в небесную синь с услужливо смертоносной башни…
Отрава придуманной мести подняла адреналин в моей крови — стало легко и свободно. Никому не дано отговорить меня от принятого решения. Разве только господину Артемьеву, возникни он в туманной аллее со своей плачущей скрипкой…
…Серьезно повздорив с туристическим бюро, я срочно вернулась в Париж и тут же отправилась на кладбище. Визит к могилам близких был формальностью — скоро мы встретимся и хорошенько поболтаем. Мне нужен был подросток-скрипач, и он оказался на месте — в том же черном длиннополом сюртуке и с тем же румянцем на пухлых щеках тайного сладострастника — любителя конфет и сдобных булочек.
Толстяк долго отпирался от моего предложения, но все же согласился — деньги я предлагала немалые и на похитительницу вундеркиндов не походила. Мы тут же отправились ко мне, и я сразу перешла к делу, предложив Иву (так звали моего гостя) альбом Майкла.
— Ну что, сможешь сыграть?
— Прямо с листа? — Он вгляделся в ноты. — Здесь очень не просто, мадам… К тому же есть концерт для оркестра, квартет, а вот чрезвычайно сложные этюды…
— А ты попробуй что-нибудь совсем простенькое, — попросила я, уже сообразив, что сильно промахнулась.
Ив полистал альбом, шевеля губами от напряжения, и робко предложил:
— Здесь есть одна маленькая пьеска, совсем детская. Могу попробовать.
Парень подложил бархатную тряпицу под толстую щеку, скосил глаза на развернутые ноты и поднял смычок. В извлекаемых им звуках угадывалась та мелодия, которую Майкл называл «колыбельной». Не знаю, чего больше было в моем взгляде — радости узнавания или разочарования, но, прервав игру, Ив предложил:
— Может быть, мадам захочет пригласить моего учителя? Мсье Карно очень хороший музыкант. Он долго играл в большом оркестре, пока не… Луи Карно немного выпивает с тех пор, как овдовел. Но рука у него почти не дрожит.
…На следующий день я имела честь принимать у себя маэстро. Ив, сопровождавший учителя, все время просидел у двери, замерев от восторга. А длился визит Луи Карно часов семь.
Это был невысокий, очень худой, оливково-смуглый человек, отмеченный приметами типичного южанина — крупным горбатым носом, черными сильно поредевшими на темени и поседевшими на висках волосами и блестящим пристальным взглядом из-под нависавших бровей. В общем, если бы мне понадобилось гримировать исполнителя для роли Паганини, я бы стремилась к такому типажу.
Выслушав мою просьбу «наиграть» что-либо из доставшегося «наследства», черный человек (маэстро, по-видимому, носил траур) перелистал тетрадь и криво ощерился (с зубами у него было далеко не благополучно):
— Мадам не имеет отношения к музыке? Тогда ваше заблуждение вполне простительно. Это очень сложная музыка. Нам не хватило бы и нескольких вечеров, да к тому же — и десятка исполнителей, чтобы «наиграть», как вы выразились, хоть «что-нибудь».
— Мсье Карно, вы должны понять мою просьбу: речь идет о желании сделать короткую — максимум на час любительскую запись для домашнего прослушивания… Я далеко не специалист в этом виде искусства, поэтому буду благодарна за самое непритязательное исполнение тех отрывков, которые вы сочтете возможным исполнить.
Маэстро вновь занялся альбомом, выискивая подходящие фрагменты. Мы молча ждали его решения. Но мсье Карно, вероятно, забыл про нас с Ивом. Он опустился в кресло и, встряхивая головой, начал «читать» музыку, погружаясь в нее с жадным наслаждением.
— У вас, я вижу, хороший инструмент, — решила я прервать молчание, указывая на старенький футляр со скрипкой.
— Простите, мадам… Я давно не получал такого удовольствия. Это как свежий ветер в лицо… И молодость. Да, молодость! Дышится полной грудью и хочется жить… Хочется жить. — Он закашлялся, покрываясь багровыми пятнами.
— Но могу ли я что-нибудь услышать?
— Скажите, мадам, если это не секрет… Я вижу крепкую руку… Это не одаренный новичок, нет… Это зрелый мастер. И не похоже ни на кого из известных мне композиторов. Неужели ничего из собранного здесь не исполнялось?
— Увы, эти вещи недавно написаны… И я бы хотела сохранить в тайне имя моего друга.
— Ну, тогда начнем с этюда № 3… Подумать только, Луи Карно довелось стать первым исполнителем этой чудесной вещицы!
Маэстро извлек скрипку, раскрыл нотный альбом, подперев его канделябром, а я включила магнитофон, надеясь поймать в свои сети летучее волшебство бесплотного дара Майкла.
Карно заиграл. От первых же легких, щемяще нежных аккордов у меня перехватило дыхание. Вихрь звуков сводил меня с ума, оживляя воспоминания, бился о стены, просясь на волю — на просторы огромного концертного зала или под купол бездонного ночного неба, мерцавшего тогда над башней…
Мое смятение было тихим — в кресле у окна сидела глубоко задумавшаяся, погруженная в себя женщина. С тем лихорадочным блеском в глазах, по которому каждый француз сразу распознает «ла мур».
— Мадам позволит сыграть еще эту фугу? — спросил Карно, едва закончив этюд.
Я позволила и до поздней ночи не могла оторвать скрипача от листов — ему хотелось играть еще и еще, выхватывая сверкающие драгоценности из моей сокровищницы.
— Мсье Карно, я очень благодарна вам. Вы чудесно играли. Готова поклясться, что второй раз в жизни получаю такое удовольствие от скрипки, — завершила я затянувшийся за полночь концерт.
— Первым исполнителем, конечно, был ваш друг? Спасибо. Это прекрасный комплимент… Ну что вы, мадам, здесь слишком много… — Карно не решался взять протянутые мной деньги. — Ведь мне и самому доставило удовольствие сыграть это… Я очень советую вам передать ноты в хорошие руки, если о них не заботится сам автор. Вы не представляете, какие грязные истории случаются на музыкальном олимпе. Вас могут просто-напросто ограбить, и в один прекрасный день вы услышите эти вещи под совсем другим именем…
