Хербьерг Вассму - Сын счастья
— Я в этом не сомневаюсь, — сказала Дина.
— Ты мне веришь? — Я всхлипнул. — Да.
Сразу стало теплее. И надежнее.
— Расскажи мне о Карне! — попросила она. Я покачал головой.
Выждав какое-то время, она дружески толкнула меня в бок.
Это была уже вторая наша партия. Первую она выиграла так, что я даже не заметил. Она снова расставила фигуры.
— Расскажи мне о Карне! — повторила она.
— Мы встретились в полевом лазарете во время осады Дюббеля. Она была сильная, ловкая… Все парни были влюблены в нее. Но они…
— А ты?
— Не знаю! Господи, прости меня! Как раз этого я и не знаю!
— Но ведь ребенок твой?
— Не знаю!
— Чей же он еще может быть? Одну мою пешку она уже съела.
— Тебе не все известно.
— Я понимаю, иначе и быть не может.
Я немного отодвинулся. Дина сидела слишком близко. Она встала, пошла и открыла дверь, словно я попросил ее об этом. Море переливалось серебром. Морские птицы над ним повелевали светом и воздухом.
— Вениамин, я тебя слушаю. — Дина стояла ко мне спиной.
Тогда я привел сюда Карну. В одной руке она несла сверток, в другой — рваный зонт. Наконец-то она пришла. И Дина приняла ее. Сверток развернули и осмотрели. «Ребенок твой», — изрекла Дина. Это испугало меня. Показалось немыслимым. Но чувство стыда, как ни странно, немного уменьшилось.
Тем временем выкатилось солнце. Большой белый щит, вокруг которого плескалось море. Свет поглотил нас. Сделал бесплотными. Лишил лиц и кожи. Мы прислонились друг к другу. Сдались. Наши слова и тела как будто слились друг с другом, когда я выплеснул в комнату жизнь Карны. Потом все стихло.
Вот тогда-то Дина решительно пересекла комнату, открыла футляр с виолончелью, внимательно осмотрела ее и вынула из футляра.
Ветер шуршал метлой, стоявшей у двери.
Неповторимым волнообразным движением Дина села на стул, поставила виолончель между коленями, склонилась к ней и взяла смычок. Она долго и тщательно настраивала инструмент. Это было странное зрелище. Виолончель и Дина плакали вместе. Дина дарила слезы, виолончель — звук.
Я вдруг вспомнил вычитанные где-то слова: «Чудеса существуют все время. Но только для того, кто готов их принять».
Старинные псалмы Петтера Дасса. Моцарт. Рождественские гимны. Веселые танцевальные мелодии. Один раз Дина прервала игру и негромко чертыхнулась по-немецки.
— Бах! — объявила она потом, как будто что-то объясняла.
Мелодия звучала неровно, словно спотыкалась. Но Дина начинала снова и снова. Всхлипывая, точно запертое в клетку животное.
Я искупался в соленой воде и оделся за стеной нашего домика. И все время слышал голос виолончели. Успокоившись и согревшись, я вернулся в дом и начал жарить свинину. Нарезал ее тонкими ломтиками и уложил на сковородке. Чад вытягивало в открытую дверь.
Дина играла, следя за мной глазами. Она была босая, в одной сорочке.
Потом мы молча поели, и она снова стала играть. По-прежнему не одеваясь.
После полудня мне пришлось перевязать ей тряпкой пальцы на левой руке. Кожи на них практически не осталось.
— Мне следовало захватить с собой мой чемоданчик. Мазь…
Она улыбнулась:
— И так зарастет!
Словно это был пароль. А может, испугавшись, что Дина снова предпочтет мне виолончель, я сказал без всякого вступления:
— Есть другая женщина.
— Другая?
— Да. Ее зовут Анна.
— Вот как? — Дина посмотрела на свою повязку.
Конечно, я поступил глупо. Но ничего не поделаешь. Рано или поздно это все равно всплыло бы наружу.
— Понимаешь… Понимаешь… Черт, это все так запутано!
Я попытался засмеяться. Сейчас смех не повредил бы.
— И теперь эта Анна не желает тебя знать, потому что ты стал отцом? — мягко спросила Дина, словно разговаривала с ребенком, стащившим кусочек сахара.
— Анна обручена с Акселем!
— Кто этот Аксель?
— Мой единственный друг. Тот, который ест сырые яйца… Я говорил тебе про него…
Я ждал, что она засмеется. Это было бы уместно. Но Дина не засмеялась. Она сказала:
— Я вижу, ты не терял времени даром!
Мне хотелось провалиться сквозь землю, скрыться где-нибудь в темноте.
— Анна? И что же она собой представляет?
Я попался на крючок и подробно рассказал об обеде у профессора и о том, что Анна ездила в Лондон. Дина кивнула и тут же поставила мне второй мат:
— Выходит, это прекрасная партия! Я сам был виноват.
— Не в этом дело! — воскликнул я. — Господи, Дина…
— Легко любить того, кому много дано. Это я понимаю, — сухо сказала она.
— Дина!
— А что на это скажет Аксель?
— Нетрудно себе представить. Скорей всего он…
Я был не в силах вдаваться в подробности. Да они Дину и не интересовали. Мне не следовало ничего говорить ей. Не следовало впадать в сентиментальность только по той причине, что моя мать вернулась ко мне. Я умолчал о том, что произошло в комнате Акселя. И о том, что Аксель раздобыл денег, чтобы помочь мне поехать в Берлин.
Но вскоре я не выдержал охватившего меня одиночества и прямо спросил:
— Что ты об этом думаешь?
Дина поправила повязки на пальцах. Одну за другой. Сплела пальцы, словно речь шла о жизни и смерти.
— Это как раз то, что не украшает ни одного мужчину, — честно сказала она.
Во всяком случае, это был открытый ход.
— А что говорит Анна? — спросила она немного погодя.
— Не знаю.
— Поинтересуйся. Не исключено, что из вас двоих она хочет получить именно тебя.
— Но что мне делать? Не могу же я застрелить Акселя!
Только встретившись с ней глазами, я понял смысл своих слов.
— Конечно. Но Анна может застрелить Акселя ради тебя, — сказала она.
— Или меня…
— Или тебя, — согласилась Дина.
Она пошевелилась, и ее колени коснулись моих. Я выпрямился, чтобы избежать этого прикосновения.
— Анна так важна для тебя?
— Иногда мне так кажется… Но и Аксель тоже… Дина кивнула:
— Самое плохое в этой истории то, что ты сам не знаешь, чего хочешь. А Карна… Ее ты будешь нести в себе всю жизнь.
Еще один мат. Но никакого совета она мне так и не дала.
Дни и ночи переплелись друг с другом. Потом я вспоминал уже только обрывки разговоров, образы, звуки. Все переплелось, перемешалось, наложилось друг на друга и показывало друг друга с новой стороны.
Во время прогулок по берегу Дина принюхивалась и вздыхала. Иногда она наклонялась и что-нибудь поднимала с земли. Ракушку, щепку, сухой стебелек. Осколок бутылки. Мы почти не говорили. Я думал о Карне.
Когда нам хотелось есть, мы шли к хозяину в его трактир и ели там, беседуя о том, что нас окружало. Однажды я спросил:
