Татьяна Лунина - Забытый плен, или Роман с тенью
– М-м-м? – вопросительно промычал Гуревич, перекатывая во рту вишню от торта. Сорокадвухлетний банкир обожал сладкое, видно, не досластился в детстве.
– И ты не помнишь, Андрюша? – удивился нефтяник. – Я ж тебе, дорогой, эту наводку давал, забыл?
– Когда?
– Когда рак на горе свистал, – вмешался сластена, с сожалением глядя на остатки пышного крема, размазанные по пустой тарелке.
– Шутковать будешь, когда тебя ЦБ прищучит, – добродушно огрызнулся Ветрянов. – Память у вас, соколы мои, ни к черту! Ладно Лева, ему петушок на палочке покажи, он и мать родную забудет, но ты-то, Ильич, уж, кажется, должен бы помнить.
– Эх, – с сожалением вздохнул сладкоежка, – и почему чем слаще, тем меньше? – потом досадливо поморщился и заявил: – Да помню я все прекрасно! Два года назад, а точнее, в ноябре две тысячи третьего ты, дорогой, выбросил на воздух пятьсот тысяч американских денежных знаков. Банковские реквизиты, куда денежки полетели, дал твой приятель, который таким же путем что-то там покупал и остался доволен. Мне ли не помнить, когда все проходило через мой банк! Не знаю, Ростислав Игоревич, что прикупил ваш драгоценный дружок, но твоя покупка явно не материальна, ибо не видно ее воплощения. – Он посмотрел на часы и поднялся со стула. – Мне пора, как говорят англичане, east or west, home is best.
– Толковый мужик, – проводил банкира взглядом Ветрянов, – но уж очень на сладкое падок, точно ребенок, ей-богу!
– Говорят, от сладкого человек добреет.
– Ну да, ну да, – пробормотал машинально Ростислав Игоревич, взял свой бокал, прищурился, рассматривая янтарный напиток. – А я, Андрюша, ничуть не жалею, что пятьсот кусков тогда выложил, ей-богу! Перевернула она меня всего, чертовка рыжая.
– Кто?
– Да девочка эта, из-за которой я скинул лет двадцать и снова почувствовал себя мужиком.
– Влюбился?
Ветрянов задумался, покручивая в руках бокал с коньяком.
– Не то чтобы влюбился, – сделал последний глоток, посмаковал послевкусие, вернул столу пустой пузатый бокал, вытащил сигару, поводил перед носом, вставил в крепкие зубы, чиркнул спичкой и с наслаждением задымил. – Не влюбился я, Андрюша, а жизнь полюбил. Не посчитай меня сентиментальным идиотом, но эта малышка пробуравила мою душу, как лунку во льду. А после удочку закинула и подсекла рыбца.
– Если речь о тебе, лучше сказать – осетра.
– Я же эмоции покупал, – не заметил шутку Ветрянов. – Блажь у меня, Андрюха, появилась: опять ощутить себя наивным да молодым. Перед кем-то гоголем походить, кому-то поверить, ночами мечтать, а по утрам вскакивать как огурец и радоваться каждому новому дню, восхищаться какой-нибудь ерундой, строить иллюзии, ревновать; короче, зуд жизнелюбия задолбал, понимаешь? До одури захотелось снова побывать в плену щенячьих восторгов.
Чешусь, как блохастая старая псина, и мечтаю стать молодым кобелем, перед которым течные сучки отводят в сторону хвосты... Между нами, Андрюша, у меня внутри уже давно как выжженная степь, ни живой былинки. Как-то проснулся среди ночи и думаю: человек я или труп ходячий? Веришь, до рассвета почти провалялся, но так про себя ни хрена не понял. Здоровьем вроде Бог не обидел, семья обеспечена до седьмого колена, народ вокруг в рот заглядывает, вроде я оракул какой, из моей руки кормятся тысячи. Захочу – в Госдуму пройду, захочу – сам куплю депутатов. А интереса к жизни нет, обрыдло все, понимаешь?
– Может, проще было любовницу поменять?
– Так ведь долго с чертом в душе не проходишь, хочется Бога туда впустить. У меня в свое время баб этих было – что гвоздей на стройке, каждую по самую шляпку вбивал. Баба, Андрюша, ценит не ум, не верность, даже не силу мужичью, а деньги да кураж, остальное – сказки для сопливых дураков. Уж я-то знаю, насладился этим бабьем по самую маковку, – указательным пальцем постучал себя по макушке, – из ушей стали течь мои сладенькие.
К столу подошел официант:
– Что-нибудь желаете еще?
– Повтори-ка нам, Ваня, два коньячку по пятьдесят, – не спрашивая приятеля, заказал Ростислав Игоревич. – Мы же русские люди, – подмигнул он Андрею, – нам под задушевную беседу не сладкое подавай, а крепкое, верно?
– Наверно, – улыбнулся Лебедев.
– Что-то меня сегодня понесло, разоткровенничался я с тобой. Не надоел?
– Нет.
Официант принес коньяк, как будто не ходил за ним, а летал.
– Задурил я, Андрюха. Не спал по ночам, жрал как на откорм, правда, не толстел, видно, с этой нервотрепкой не впрок шло, всякое дерьмо стал себе позволять. В общем, начал стремительно худшеть, как покойная мать говорила. Жена тайком позвонила корешу моему, попросила под любым предлогом приехать, пока я не загрыз нашу Феню и ее хозяйку в придачу. Кстати, Фенька должна вот-вот ощениться, не хочешь щенка? Голубых кровей будет, предки – сплошные чемпионы.
– Спасибо, нет.
– Ну, как знаешь. Короче, раздавили мы с приятелем бутылку, и дружок раскололся, оказывается, он и сам побывал в моей шкуре. Когда все остохренело: и бабло, и бабы – все. Это теперь у него, как в молодости, глаз горит, руки чешутся – не мужик, огурец! А раньше корчился, что тебе червяк на крючке. Когда слишком все хорошо, это, брат, плохо, – усмехнулся Ветрянов. – В общем, кореш поделился со мной, как можно обновиться. – Он прищурился и вдруг стал удивительно похож на сытого добродушного пса, подставлявшего брюхо для ласки, сходство портили лишь очки в золотой оправе да бокал с золотистым напитком в загорелой руке. – Обновился... – мечтательно проурчал особаченный нефтяник и с наслаждением глотнул коньяк. – Какая женщина, Андрюха, – богиня! Не могу забыть.
– Так хороша?
– Немыслимо!
– В койке?
– Все бы вам, молодым, опошлить. Говорю же тебе: это как первая любовь!
– Может, опишешь свою богиню?
И Ветрянов описал. Он оказался докой не только по нефтяной части, такой точный словесный портрет дал бы далеко не каждый. Андрей узнал ветряновскую «богиню» сразу, после первого же дифирамба родинке на правой щеке рыжей смуглянки. Вот только раньше не замечалось, что клубный приятель страдал дальтонизмом.
...Домой он гнал как сумасшедший, благо пробок на дорогах поздним вечером нет. В кабинете первым делом кинулся к письменному столу, где-то там, в одном из ящиков завалялся старый еженедельник с давно забытой записью. Лихорадочно пролистал страницы, вцепился мертвой хваткой в одну, бросился с ней к компьютеру, вошел в Интернет, набрал бесконечные цифры, внес одним словом назначение смехотворного платежа, щелкнул «отправить», получил подтверждение. Получатель не провалился в ад, не сгорел со стыда, не потрудился замести следы – по-прежнему играл в свои заманчивые игры, умный, расчетливый, хитрый ловчила. Только вот отправитель оказался лохом.
