Элейн Гудж - Последний танец
Едва Хизер ступила на порог огромной залитой солнцем гостиной, как ее личико расцвело улыбкой.
– Ой, как здесь уютно!
Китти поймала себя на том, что смотрит на свое жилище глазами юной гостьи. Лоскутный коврик у камина, индейское покрывало на диване, оловянная ваза с засушенными растениями на газетном столике, ромбики разноцветной мозаики на подоконнике, сверкающие в лучах вечернего солнца как драгоценные камни, – вся обстановка создавала радостное настроение.
Волнение ее постепенно улеглось. Быть может, встреча все-таки пройдет хорошо.
– Вы любите кошек? – Китти указала на диван, где, как парочка сфинксов, замерли Фред и Этель. – Они здесь настоящие хозяева, а меня сюда пускают только потому, что я кормлю их.
Хизер присела на краешек дивана, и Фред тут же прыгнул к ней на колени, громко мурлыча.
– Какой лапочка! – Девушка погладила его шелковистую шерстку и улыбнулась Китти. – У нас тоже был котик, но его задавила машина. Шон говорит, что мы живем слишком близко к автостраде, и в наших условиях заводить животных рискованно. – Она, покосилась на брата, который сел в кресло напротив и уставился в окно.
«В жизни многое связано с риском», – вертелось на языке у Китти, но вслух она спросила:
– Вы заканчиваете школу, да? Я сама когда-то в ней училась. С тех пор там почти ничего не менялось – так говорят мои племянницы. Может, вы знаете их? Нину и Лори Кардоса.
Хизер кивнула:
– Да, я часто вижу их. Это сестры Кардоса из девятого класса? Странно, они совсем не похожи, хоть и двойняшки. – Она смущенно взглянула на Китти из-под темной челки. – А вы давно живете в Мирамонте?
– Всю жизнь. Уезжала только на время учебы в колледже. – Почему же вы вернулись сюда? – В тоне молодого человека Китти послышался скрытый упрек.
Она попыталась представить себе, каким ее родной Мирамонте видится Шону. Для него это невзрачный захолустный городишко, гнездо застарелых предрассудков и несправедливости. Если бы ему удалось вырваться отсюда, он никогда не вернулся бы. Китти похолодела. Все идет совсем не так, как она задумала.
Но как сосредоточиться под хмурым взглядом темно-карих глаз? Шон не ребенок и многое понимает. Наверное, он никогда и не был ребенком. И дело не только в его отношении к младшей сестре, которую он опекает как заботливый отец. И Китти заметила свежие царапины на его натруженных руках.
– Простите меня за прямолинейность, – проговорил Шон, – но когда Хизер сказала мне, что собирается отдать ребенка… Послушайте, мы в состоянии сами о нем позаботиться. Правда, отец у нас инвалид, но у меня есть работа. Моей сестре не нужна социальная помощь.
Китти взглянула на потупившуюся Хизер и почувствовала себя ужасно неловко.
– Я подумала…
– Вы ошиблись, – перебил ее Шон.
Он смотрел на Китти с таким нескрываемым презрением, что ей вдруг захотелось залепить ему пощечину. Вместе с тем она понимала, чем вызвана грубость Шона: детские годы, проведенные в нищете, и перенесенные унижения закалили его гордость. Китти хорошо знала район, в котором жили Шон и Хизер: сразу за предприятием по выращиванию шампиньонов – унылый загородный пустырь, стоянка трейлеров, ветхие домишки.
Китти хотелось сказать, что ее решение усыновить ребенка Хизер продиктовано совсем другими мотивами и она не считает постыдной его бедность, но тут вмешалась Хизер:
– Прекрати, Шон! Думаешь, ты один знаешь, как лучше? Но на этот раз я сама решу, как поступить! – В глазах ее сверкнули слезы.
– Ну-ну, успокойся. – Шон сел рядом с сестрой на диван и обнял ее за плечи. Бросив на Китти виноватый взгляд, он пробормотал: – Простите. Стоит мне подумать об этом, и я становлюсь сам не свой. Этот негодяй бросил ее, как только она сказала ему, что беременна.
– Не извиняйтесь, – откликнулась Китти. – На вашем месте я бы чувствовала себя точно так же.
– Я знаю, решать предстоит Хизер, – вздохнул Шон. – Но я пошел вместе с ней, желая проверить, правда ли то, что вы написали ей в письме.
Китти затаила дыхание. Из клетки в углу комнаты донеслись выкрики попугая Байрона: «Вздоррр! Вздоррр!» Этель принялась тереться о ее ноги, требовательно мяукая. Внизу, на кухне, Уилла тихо насвистывала какой-то мотив.
Наконец Китти сказала, глядя в глаза Хизер:
– Мне тридцать шесть лет. Я не замужем и вряд ли теперь захочу иметь семью. Но моя жизнь мне нравится… хотя иногда я спрашиваю себя: как получилось, что я стала тем, чем стала? Только одно для меня непреложно: я мечтаю стать матерью.
После продолжительного молчания Шон, усмехнувшись, заметил:
– Мы тоже не можем считаться благополучной семейкой. Мать бросила нас, когда Хизер исполнилось шесть лет. С тех пор мы ничего о ней не знаем.
– А хозяйством занимается Шон, – подхватила Хизер, тут же забыв минутную размолвку с братом. – Он готовит даже лучше, чем папа и я.
Шон смутился.
– Не так уж это и сложно. – Он опустил глаза и разгладил потертые джинсы на колене.
«Ему и не надо тратиться на шмотки, чтобы хорошо выглядеть».
При этой мысли Китти покраснела. Он симпатичный парень, ну и что с того? Просто у Хизер есть брат, который опекает ее и заботится о будущем сестры.
Воспользовавшись паузой, Китти спросила:
– Вы не против… то есть вы не заняты сегодня вечером? Я бы хотела пригласить вас к себе на обед. – Она улыбнулась Шону. – Я и сама неплохо готовлю.
Просияв, Хизер с надеждой взглянула на брата. Тот нерешительно покачал головой:
– Ну не знаю…
– Пожалуйста, Шон. – Хизер потянула было руку ко рту, но вовремя отдернула ее.
«Интересно, – подумала Китти, – нет ли у нее других дурных привычек, кроме той, что она грызет ногти?»
– Не хотелось бы оставлять отца одного, – нахмурился Шон и пояснил Китти: – Спина у него побаливает – надорвался на кожевенном заводе, таская тяжелые бочки. Он и ходит-то с трудом.
– Я и его приглашаю.
– Ну что ж, спасибо, – смягчился Шон, но жесткий взгляд его непроницаемых глаз как бы говорил: «Еще ничего не решено».
Китти с облегчением кивнула. Да, решение еще не принято, но…
Но у нее появилась надежда.
Надежда, что однажды утром ее разбудит плач новорожденного младенца, а не противный писк будильника. А на каминной полке к галерее семейных фото прибавится фотография ее ребенка. И жизнь обретет смысл.
Шон и Хизер поехали за отцом, а Китти начала было с энтузиазмом хлопотать на кухне, но вдруг сообразила, что так и не позвонила отцу и не напомнила ему забрать смокинг из чистки. Правда, совесть мучила ее недолго – победу одержало врожденное упрямство.
Пусть мама и Алекс суетятся вокруг отца, как заботливые наседки – она не намерена уподобляться им. Самое забавное, что отец, кажется, уважал ее за это. Китти никогда не говорила ему о том, чему невольно стала свидетельницей в шестнадцать лет. Проезжая на мотоцикле мимо знакомого серого седана, припаркованного у Масоник-Холл, она увидела там отца, целующегося с миссис Малколм.
