Холли Габбер - Новая методика обольщения
Через десять минут Полин молча положила готовые полосы перед Николасом, вернувшим себе обычный непроницаемый вид, и уселась в кресло. Он поднес к носу очки и, как через лорнет, стремительно начал проглядывать один лист за другим. Он еще никогда не изучал представленные материалы с такой скоростью: можно было подумать, что ему дела нет до качества будущих буклетов. Наконец он отбросил в сторону последний лист, положил очки, испытующе посмотрел на Полин и побарабанил пальцами по столу. Она уже знала эту его привычку: Николас обдумывал некую тираду.
— Просто замечательно. Лучше, я потом посмотрю повнимательнее, — время терпит. Уж, коль скоро мы сегодня так… неформально общаемся, я хотел бы сказать о другом. В последние дни я много думал о вашей теории этапов в истории музыки. Я ведь увлекаюсь классическим джазом, в особенности творчеством Гершвина. Но, поговорив с вами, я понял, что мои знания однобоки, — я совершенно не знаю танцевальных мелодий тридцатых годов, о которых вы с таким увлечением рассказывали. Понимаете? Мне кажется, вам следует восполнить пробел в моем музыкальном образовании.
— С удовольствием. У меня есть диск с этими мелодиями — на нем примерно двадцать популярных танцев. Хотите, я вам его принесу в следующий раз?
— Конечно, спасибо. Но вряд ли этого будет достаточно. Вы поражаете меня многогранностью своих познаний, Полин. Вы прекрасный дизайнер, вы великолепно разбираетесь в музыке…
— …А в живописи еще лучше.
— Да? Ну, вот видите. Здесь у нас совершенно нет времени общаться, а если признаться честно, тот разговор в машине произвел на меня неизгладимое впечатление. Понимаете? Я все думаю: может, нам стоит встретиться, посидеть в каком-нибудь уютном заведении и поболтать на разные темы?
Полин была готова завопить от радости.
— Я второй раз скажу: с удовольствием.
— Суббота вас устроит?
— Нет, только не в субботу. Моя дочь учится в пансионе, она бывает дома с середины пятницы до середины воскресенья. Давайте в воскресенье, в пять?
— Отлично. А где?
— Может быть, для начала просто погуляем? Свежий воздух располагает к разговорам. Мы могли бы встретиться в Королевском парке.
— Если погода позволит, то у меня нет никаких возражений. Я позвоню вам в воскресенье утром, Полин, хорошо?
— Только не очень рано: мы с Кати любим поспать.
* * *В воскресенье днем Полин разнервничалась. Провожая Кати, она пыталась заглушить волнение болтовней и подробно пересказывала дочери недавно прочитанное интервью со знаменитым фигуристом прошлых лет. Наконец Кати не выдержала:
— Мама, мне это совершенно неинтересно.
Полин осеклась:
— Да? Но ты вроде интересуешься фигурным катанием.
— Я знаю тех, кто выступает сейчас. Что мне за дело до какого-то типа, катавшегося в семидесятые годы?
— В восьмидесятые. Но это не важно, согласна… Кати, умоляю, звони мне ежедневно, я ведь беспокоюсь.
— Хорошо.
— Ты каждый раз говоришь «хорошо», а потом опять не звонишь. Ты обещаешь?
— Обещаю. Нечего беспокоиться. Я, как и мои подружки, не курю травку и не сплю с мальчиками.
— Кати! Не говори всякие ужасы.
— Что тут ужасного? Линда уверяет, что занимается и тем и другим. Про второе врет, наверное, — она такая страшная. У нее физиономия всегда лоснится, как будто она ее маслом мажет. Она ведь плохо видит, а очки принципиально не носит, поэтому все время щурится. А глазки у нее и так маленькие, поэтому наша Линда очень напоминает свинью. Я говорила, что она покрасила волосы в красный цвет? Теперь она похожа еще на головку сыра, политую кетчупом…
Полин посмотрела на часы:
— Детка, давай прощаться. Мне надо бежать. И ради бога, не бери пример с Линды.
— Я похожа на чокнутую? Умру, но не возьму пример с этой мерзкой уродины.
— Ты меня успокоила. Пока, милая.
Полин чмокнула дочь, получила ответный поцелуй и постояла у ворот школы, пока Кати не скрылась в дверях. Потом отошла в сторону, чтобы не столкнуться с другими учениками, вытащила из сумочки пудреницу, аккуратно стерла со щеки жирный след от дешевой клубничной помады и старательно напудрилась. Рассказ про Линду, только усугубил ее волнение. Полин пробормотала нечто малопристойное, сочно характеризующее юную распутницу, и резво устремилась в Королевский парк.
Торопиться совершенно не стоило. Оказавшись в парке за двадцать минут до назначенного срока, Полин обвинила себя в извечном неумении точно рассчитывать время. Она отыскала укромную боковую аллею и уселась на скамью рядом с молоденькой девицей, сосредоточенно изучавшей толстую тетрадь.
Можно было ни секунды не сомневаться: это студентка, штудирующая очередную порцию лекций. Полин искоса разглядывала девушку — ее видавшие виды джинсы, толстый свитер, грубые ботинки. Неровно подстриженные ногти покрывал слой яркого, наполовину облупившегося лака, из двух нелепых косичек выбивались короткие пряди. Однако невыразительное лицо без капли косметики определенно было отмечено печатью особого одухотворения, присущего почти всем университетским питомцам. Полин попыталась незаметно заглянуть в тетрадь, желая понять, что за предмет изучает ее соседка, но не сумела. Вскоре в конце аллеи появился худосочный патлато-бородатый парень, одетый в том же псевдобродяжническом стиле. Он приблизился почти бегом и, запыхавшись, остановился возле скамьи.
— Привет… Прости, я замотался… Давно ждешь?
— Пошел к черту.
— Ну, прости… Я не успел.
— К черту, к черту.
Выдержка девицы, даже не поднимавшей глаз, заслуживала всяческого одобрения. Парень присел рядом и заискивающе заглянул ей в лицо.
— Уф-ф-ф… Ну, пожалуйста… Извини. Я так бежал… Пойдем, а?
Девица молча захлопнула тетрадь, затолкала ее в рюкзачок, украшенный многочисленными значками, потом неожиданно обвила шею парня руками и одарила его страстным поцелуем, на который последовал столь же пламенный ответ. Полин, несколько обескураженная, столь внезапным поворотом событий, деликатно отвернулась. Эти молокососы могут одеваться, словно оборванцы, совершенно не следить за своей внешностью, вытворять что угодно — а все равно будут желанны и любимы. Господи, каким бескрайним игристым счастьем напоена жизнь в двадцать лет! Но молодость утечет, все развалится, рассыплется, простое начнет казаться сложным, потом неразрешимым. Блаженные парочки обратятся в сварливых одиночек — от превратностей судьбы никто не застрахован. Давно ли она сама была юной студенткой, и грядущая жизнь рисовалась сплошным триумфом? Ну почему годы промчались с такой пугающей скоростью? Она и опомниться не успела. Ведь до сих пор в идущих навстречу молодых людях ей порой мерещатся бывшие соученики. И только потом приходит осознание факта, что те, кого она знала, тоже должны были… возмужать. Немного измениться.
