Диана Чемберлен - Ревность
Он еще не сказал ей о своих родителях. Теперь, когда он ждал Шон в уютной комнате ее общежития, он не был уверен, что поступает правильно. Я не говорю ей об этом для ее же пользы, убеждал он самого себя. Другим девчонкам приходилось изрядно попотеть, прежде чем он соглашался представить их своим родителям. Но на этот раз Дэвид хотел, чтобы все было по-другому.
Когда она вошла в комнату, у него перехватило дыхание. Синяя юбка и белая блузка, волосы сзади стянуты заколками. Видя ее в течение месяца каждый день, он понимал, что ей было нелегко заставить себя нарядиться таким образом.
Он поцеловал ее в щеку и прижал к себе.
– Ты моя сладкая, – сказал он, вдыхая запах ее волос.
– Пришлось одолжить юбку.
– Лифчик ты тоже одолжила? – Обнимая ее, он нащупал застежку у нее на спине.
– Не думала, что это так заметно, когда я его надеваю.
– Очень заметно, когда ты не надеваешь его. Он молчал, пока они не сели в его «фольксваген».
– Я хочу сказать тебе кое-что о моих родителях. Они слепые.
Минуту она помолчала.
– Совсем слепые? Он кивнул.
– Как же они сумели воспитать двоих детей? Он пожал плечами и повернул ключ зажигания.
– Они не оставались без помощи. – У него были тети и дяди по всему штату Западная Виргиния, но главную тяжесть приняла на себя его сестра. Линн была на пять лет старше его, ей выпала на долю роль второй матери, и она играла эту роль со смешанным чувством любви и обиды. Он никогда не осуждал ее за то, что она покинула родительский дом в тот самый день, когда ей исполнился двадцать один год. Она сбежала со своим парнем, Стюартом, и отправилась в Калифорнию, чтобы быть как можно дальше от своей семьи.
Шон сидела тихо, и ее молчание беспокоило его: он боялся, что оно вызвано жалостью. Меньше всего его родители заслуживали жалости. Он нервно сжимал руль.
– Они всегда были слепыми? Он кивнул.
– У обоих это последствие родовой травмы.
– Тебе, наверное, досталось.
Одно воспоминание, не из самых приятных, тут же возникло перед его мысленным взором. Он член младшей группы бойскаутов. Вот он стоит один в углу комнаты, где проходит их собрание, зажатый между телевизором и столом. Другие мальчики сбились в кучу и смеются, дразнят его, тыча в эмблему, пришитую к рукаву его формы вверх ногами.
– Не помню дня, когда бы я ими не восхищался, – не колеблясь ни секунды, сказал он.
Его родители ждали их в вестибюле ресторана. Они сидели на низком мягком диване, придвинувшись, чтобы чувствовать присутствие друг друга. Обоим в этом году исполнилось пятьдесят. Дэвиду казалось, что это очень много, и заставляло его сильнее беспокоиться о них.
Отец был совершенно седым, но его волосы оставались мягкими и волнистыми. У него была фигура, как у Дэвида; в молодости он тоже был пловцом, но с годами тело округлилось и одряхлело. У матери волосы были до сих пор рыжеватыми, на губах играла ее обычная мягкая улыбка. Это улыбка была единственной выразительной чертой ее лица, потому что глаза всегда были закрыты черными стеклами очков.
Манди была с ними, последняя из длинного ряда собак-поводырей – золотистый ретривер светлой окраски. Она сидела напротив отца Дэвида в ожидании и тревоге.
Шон не стала дожидаться, пока Дэвид ее представит.
– Меня зовут Шон Мак-Гарри, – сказала она, взяв их за руки и задерживая в них свои ладони. Дэвид почувствовал облегчение.
Обед проходил непринужденно, более непринужденно, чем любой совместный обед родителей с его подружками. Шон была восхищена Манди. Она поделилась с собакой едой в ресторане. Она задавала вопросы о ее дрессировке – прямые вопросы, которых обычно избегают, боясь обидеть. Держалась она вежливо, но не заискивающе, и он уловил одобрение на лицах своих родителей.
Шон заказала овощи, всех этим удивив. Тогда она объяснила, почему считает для себя невозможным есть животных, и отец заказал то же самое овощное блюдо. Когда они уходили, мать Дэвида поцеловала его в щеку и шепнула:
– Дэвид, она хорошая, добрая девочка.
Дэвид улыбнулся про себя, быть может, впервые осознав, что именно такой она и была.
На обратном пути Шон снова была молчалива. Она сняла туфли и подобрала ноги на сиденье, опершись подбородком о колени. Повернувшись к ней, Дэвид увидел, что ее ресницы увлажнены слезами.
– Не надо их жалеть, – сказал он. – И меня тоже.
– Я и не жалею. Скорее завидую. Вы, все трое, так близки. Как будто завоевали что-то совместными усилиями.
Да, так оно и было. Он взял ее за руку.
– Я люблю тебя, – сказал он.
Шон прилегла на сиденье, положив голову ему на колени. Весь оставшийся путь он перебирал ее черные атласные волосы, продолжая вести машину.
Она выпрямилась, только когда они въехали на стоянку ее общежития.
– Я много думала о тебе последние несколько недель, – сказала она. – О том, как это странно, что мы с тобой сошлись. Сначала я думала, это оттого, что ты такой красивый. И только это примиряло меня с твоим консерватизмом.
– А что ты думаешь теперь? После долгой паузы она ответила:
– Я тоже не рассказывала тебе о своих родителях.
– Расскажи.
– У меня только отец. Мать умерла, когда мне было пять лет.
Это было неожиданно. Он привык думать, что родители составляют неразрывную пару.
– Извини, – сказал он.
– Я ее почти не помню. – Она потупилась, теребя застежку одолженного серебряного браслета. Когда снова заговорила, ее голос звучал приглушенно: – Я была прекрасно воспитана моим отцом, он невероятно возвышенный и благородный человек – во многом похожий на тебя. Ради меня он не задумываясь даст отрезать себе правую руку. – У Шон перехватило дыхание, и слезы потекли по ее щекам. Он был изумлен. Интересно, позволяла ли она Джуду Манделу увидеть себя плачущей? Он крепко прижал ее к себе.
– Он так старался, чтобы быть идеальным отцом, Дэвид. Он из кожи вон лез, чтобы сделать из меня благородную и ответственную личность. Но за последние несколько лет я сильно его разочаровала.
– Ты и есть благородная и ответственная личность. И ты учишься лучше всех в университете.
Она покачала головой.
– Джуд просто пустышка в сравнении с моим отцом. Я как-то запуталась. Я всегда воображала, что кончу тем, что выйду замуж за кого-нибудь вроде Джуда, бунтаря и аутсайдера. И тут вдруг появляешься ты, и мне так хорошо с тобой. Мой отец воспитывал меня, в конце концов желая выдать замуж за такого, как ты. Но я совсем не уверена, что уже освободилась от своего радикализма. Я так боюсь превратиться в самодовольную тупицу.
Он старался разгадать ход ее мыслей. Ему хотелось думать, что, говоря все это, она косвенно признается ему в любви.
