Неверный муж моей подруги (СИ) - Хаан Ашира

Но я слишком хорошо успела его узнать.

Чем тверже оболочка, тем яростнее пожар внутри.

— Что ж… — постукиваю длинными ногтями по столу и вижу, как его передергивает от этого звука. — Помнишь, однажды ты сказал, что все это — только секс? Помнишь?

— Помню.

— Ты приехал тогда. Ты приехал ко мне домой, хотя я не пошла на работу, чтобы не видеть тебя! Ты все равно приехал!

— Поставить точку.

Я не спрашивала — зачем. Вообще-то я совсем о другом спрашивала, но на тот вопрос он так и не ответил.

В его низком голосе змеятся трещины хрипотцы. Они разбегаются в стороны, обнажая в разломах пылающий огонь.

— Поставил точку, да? — передразниваю его. — Три часа прощался, чуть кровать не сломал. Супружескую мою кровать — это твою совесть не смущало! Ты был просто животным, бешеным зверем, я тебя даже боялась. А потом ушел в душ — и вернулся уже человеком. Сказал, что теперь точно уходишь навсегда. Все так делают, да? Все приличные люди.

Он снова молчит.

Я бы тоже замолчала, если бы могла.

Что на это ответить?

— А знаешь, что было потом? Думаешь, я закрыла за тобой дверь и пошла готовить ужин? Или созваниваться с бухгалером, чтобы обсудить налоги? Все же понятно — навсегда так навсегда! Встала, отряхнулась, забыла!

— Что было потом? — спрашивает он.

Неужели ему и правда интересно?

Внезапно я понимаю, что не хочу ему говорить.

Не хочу рассказывать, что было тем страшным вечером.

Как я собрала измятые простыни и спрятала в дальний ящик гардероба от домработницы. Чтобы иногда, когда больше никого нет дома, доставать их оттуда и вдыхать наш запах.

Его.

Как меня выламывало физической болью в мышцах, в костях, пока я курила первую за десять лет сигарету, которую стрельнула у соседа по этажу.

Как на следующий день я смотрела на телефон — в девять утра Герман всегда звонил мне из машины, каждое утро, просто чтобы сказать привет — и знала, что теперь он больше НИКОГДА не зазвонит.

У меня на него стояла особенная мелодия. Только на него.

Я ее поставила давно, когда еще не знала, как часто он будет мне звонить.

И потом, каждый раз, как я слышала ее на звонке, внутри меня что-то умирало от пронзительного горячего счастья — он все-таки со мной.

Теперь я знала — больше я ее не услышу.

Но услышала.

— Потом ты снова сдался, слабак! — выплевываю я боль, обернутую в злость.

Я подскакиваю к креслу так быстро, что Герман не успевает среагировать.

Только отшатывается, когда я наклоняюсь к нему.

Слишком близко.

Говорю тихо и очень спокойно:

— И сейчас сдашься. Потому что я тебя не отпущу. Ни вообще, ни сейчас. Просто никуда не отпущу.

Упираюсь ладонями в его плечи, наклоняясь все ниже, вдыхая его запах — розмарина, холодного моря, мшистых камней. Запах, который будет преследовать меня даже в аду, куда я попаду за все, что сделала.

— В такие моменты… — говорит он медленно и прямо мне в губы, глядя в глаза пронзительным черным взглядом. — Я начинаю верить, что ты меня действительно любишь.

Тогда. А чего кольцо не носит?

Германа с момента нашего столкновения на открытии банка я видела еще несколько раз, когда поднималась на третий этаж, в администрацию ТРЦ.

Он постоянно был занят: что-то с кем-то обсуждал, листал толстые стопки бумаг, разговаривал по телефону, поэтому я даже не здоровалась. Он меня все равно не замечал.

Над вывеской его банка появилась надпись «Головной офис», и на входе посетителей теперь встречали исключительно высоченные блондинки скандинавского вида, от которых сложно было оторвать взгляд — настолько они были совершенны и холодны, словно клонированные Снежные Королевы.

В таких условиях подходить поздороваться было еще более неуместно, поэтому я каждый раз пробегала мимо, пряча глаза, разрываемая сразу двумя социальными неловкостями: поздороваться и помешать, или не здороваться и чувствовать себя невежливой.

Между этим небожителем в дорогом костюме и мраморных интерьерах и Германом в домашних штанах и заляпанной детским пюре футболке была гигантская пропасть.

Преодолевать ее не тянуло.

Изменилось это в один не самый прекрасный день, когда я волоклась на очередное собрание арендаторов в компании Натали, Маринки и своих детей.

Няня закинула Никиту с Макаром мне на работу — ей надо было к врачу. Я пообещала им, что мы поедим мороженого в пузырчатых вафлях и поедем домой на такси, если они будут вести себя хорошо до конца рабочего дня.

Оставалось совсем немного, я уже закрывала агентство, когда прибежал гонец от администрации и строго велел всем с этажа пройти в офис для обсуждения вывоза мусора.

Маринка с Натали тоже с мрачным видом запирали свои магазинчики, и я обрадовалась — втроем моих неугомонных детей ловить будет проще.

Германа я заметила в длинном коридоре, ведущем к двери с надписью «Вход только для сотрудников торгово-развлекательного центра». Он выхаживал по нему взад-вперед и о чем-то разговаривал по телефону. По-немецки.

— Ого, какой мужик породистый! — восхитилась Маринка вполголоса. — Это откуда такие красивые дяденьки к нам залетели?

В этот момент «красивый дяденька» оторвался от разговора, заметил нашу процессию и кивнул мне:

— Привет, Лана!

Маринка яростно пихнула меня в бок.

С другой стороны меня в бок не менее яростно пихнула Натали.

— Привет, Гер, — кивнула я, натянуто улыбаясь с отбитой печенью и селезенкой.

Мои прекрасные дети, которым я с младенчества вдалбливала, что надо здороваться с теми, с кем здоровается мама, выбрали именно этот момент, чтобы внезапно продемонстрировать результаты дрессировки, и рванули к Герману с воплями:

— Здравствуйте! Здравствуйте! Как поживаете?!

Мне захотелось провалиться под землю.

Воспитание — это самая неблагодарная работа на свете.

Герман повернулся к ним, дергающим его за рукава и полы пиджака и удивленно поднял брови.

— Разбойники! Быстро ко мне! — скомандовала я.

А вот этот фокус сейчас не сработал.

Макар и Никита уже потеряли интерес к Герману, зато заметили на стене очень красивую стеклянную витрину с огнетушителем и топором и начали громко строить планы, как их оттуда добыть.

— Так, дети! — я рванула к ним. Витрина — не сейф, а сейф они однажды уже взламывали. Папин. В четыре года. — Мы сейчас пойдем в очень важное место! Там надо вести себя очень-очень тихо. Сидеть смирно и ничего не трогать. Хотя бы минут десять.

— А десять минут — это много? — Макар попытался сосчитать на пальцах, даже дошел до девятого, но сбился.

— Много! — закричал Никита, мгновенно забывший про «очень тихо».

— Идите пока, я сейчас догоню, — бросила я Маринке с Натали, и они, тайком стреляя взглядами в Германа, скрылись за дверью администрации.

— Мам, а достань топор, — предложил мне Макар. — Мы тогда с ним тихо посидим.

— Чур, он будет у меня! — тут же внес предложение Никита, и сыновья тут же загалдели как чайки, выясняя, кому будет принадлежать топор, который я, без всяких сомнений, немедленно им добуду.

Добыла бы, если бы это помогло. Но боюсь, мои разбойники на собрании, да еще с топором — это не самая лучшая идея.

Как теперь их успокоить-то… Собрание уже началось.

— Давай я за ними присмотрю.

От неожиданно прозвучавшего мужского голоса за спиной я аж вздрогнула. За время возни с сыновьями я успела забыть о присутствии Германа, а он все это время, оказывается, оставался здесь.

— Серьезно? — изумилась я.

Обычно нормальные люди стараются держаться подальше от моих детей — после общения с ними потом три дня в ушах звенит.

— Ну ты же недолго, — пожал он плечами. — Не бойся, не украду.

— Вот уж чего я точно не боюсь! — засмеялась я. — Я боюсь, что не смогу тебе всю жизнь выплачивать компенсацию за разрушенную психику.