Уильям Блум - Кентерберийская сказочка
– И что?
– То, что она не знала, с какой стати он взялся и откуда. И мужа у нее не было.
Тристрам почесал в затылке.
– Аист оставил в капусте, – уверенно произнес он. Они захихикали, тела их пришли в движение, плечи соприкоснулись и потерлись одно о другое. Как по команде, они перестали смеяться и несколько секунд сидели молча, чуть касаясь друг друга боками.
Тут Тристраму понадобилось идти домой – внезапно, безотлагательно, срочно. Он еще уроки не доделал, завтра надо сдавать сочинение, к тому же, он обещал подсобить по хозяйству маме.
Скотина, сволочь, сопляк, дубина стоеросовая! Куда тебя несет, что ты забыл дома? Вернись! Сядь на кровать. Прижмись щекой к ее щеке. Снова к ней прикоснись. А ты! Не смей его отпускать! Ты, крошка Дженни, неужели ты не понимаешь, что происходит?
Я же видел, что к этому идет – как они избегали друг друга вначале, отводили взгляды, как внезапно подружились, сблизились – то ли еще будет! Все уже на мази, и вдруг этот дурень, несчастный тупица Тристрам, как последний заяц поджимает хвост и собирается дать стрекача. И ведь, небось, какую-нибудь отговорку придумал, чтобы смыться. Ну, вообще! Не иначе как его вояка – это его утолщеньице на штанах в обтяжку – проснулся и зашевелился. Проснулся и запросился наружу… он поднимается, поднимается… черт! Не он поднимается, а этот сосунок Тристрам что-то говорит на прощание, взаимные улыбки – и он выходит из комнаты.
А я? Какой выбор вы оставляете мне, дорогие дети? Сидеть и ждать: то ли она бухнется в обморок от избытка чувств, то ли кинется из дому, якобы случайно наткнется на маленького Тристрама и спросит, как делишки? Я остался на крыше.
Дженни продолжала сидеть на кровати, глядя прямо перед собой, изредка кивая в такт музыке. Потом подсела к туалетному столику – справа от окна – и принялась расчесывать волосы. До этой минуты телескоп не был мне сильно нужен. Меня интересовали не крупные планы, а сценарное развитие сюжета, но тут я навел телескоп на ее лицо. Можно было поклясться, что она мурлычет под музыку, хотя губы не двигались, глаза следили за рукой со щеткой. Мурлычет, мурлычет. Через минуту она встала, явно довольная собой. Встряхнула головой – и волосы разлетелись в стороны, но тут же вновь собрались в густую копну. Расстегнула верхнюю пуговицу блузки… Моему взору открылось нежное ущелье в верхней части грудей. Уф! Изображение вдруг стало нерезким. Я стал лихорадочно крутить кольцо настройки. Наверное, она уже расстегнула вторую пуговицу! Ладони мои вспотели, руки панически тряслись, пальцы словно одеревенели. Ну же! Уже наверняка пошла третья или даже четвертая! Вот, вот, наконец выплывает из тумана. Все, почти поймал, вижу ее. То-то и оно, что почти, мне же нужна ее грудь!
Картинка стала совсем четкой, мелькнула лямочка бюстгальтера. Это правое плечо или левое? И тут занавески наглухо задернулись. Представление окончено – хоть ложись и умирай.
Я бросился в свою комнату. Два раза в месяц, раз в две недели, не чаще – я дал себе такое обещание. На моем сентябрьском календаре уже стоят две красных галочки, а сегодня только пятнадцатое. Норма на сентябрь выполнена. В свое время я твердо сказал себе – потакать своим прихотям нельзя. Дело не в том, что чаще двух раз в месяц вредно для здоровья – это ерунда. Тут другое – ты как бы жадничаешь, проявляешь невоздержанность, а это уже не дело. Ладно – пометим этот раз октябрем. И еще один заход на октябрь останется. Только надо быстро, не рассусоливать. И не упиваться этим. Ружье навскидку – и выстрелил, без блаженного кайфа, без доведения себя до экстаза, иначе можно втянуться, как бывает с наркоманами. Я вытащил экземпляр «Плейбоя» и раскрыл его на центральном развороте. Вот где товар! Какие сиськи, ошалеть можно! Я на эту красотку онанирую вот уже три месяца. И все еще балдею от нее. Но какие потрясные, немыслимые, офигительные сиськи! Онанирую – и кончаю в старый футбольный носок, всех дел – максимум минута. Моя рука свой маневр знает отлично, она такая мягкая, нежная, будто кожа на лице. Раз-два, раз-два, крепче, крепче, еще крепче… бах-трах – и все кончено. Никакого смакования, никаких раздумий. Чем быстрее, тем лучше. Да и чего смаковать – она хоть и красотка, но удовольствие все равно вторичное. Вторичное? Ничего, Мохнатый Джим, когда-нибудь и на твоей улице наступит праздник, и вокруг тебя, сгорая от вожделения, сомкнется грот Венеры. Обещаю. Когда-нибудь. С гримасой наслаждения я излился в носок, запихнул его подальше в ящик стола, натянул трусы и брюки, убрал с глаз «Плейбой» и перевел дух. Финито. Капут. Теперь в октябре – только один заход.
Я бревном рухнул на постель, вытянулся, поднял ноги, потом стал их постепенно опускать, пока до простыни не осталось несколько дюймов. В бедрах – ломота, в животе – тупая боль. Надо избавляться от лишнего веса. Тяжело, пресса никакого… я отпустил ноги, и они упали на кровать. Тристрам… Вообще-то говоря, совсем не обязательно, чтобы все случилось в первый же вечер. Пусть вожделеют, пусть наливаются страстью – это вполне естественно и пристойно. А, может, ничего такого у них и в мыслях нет. Тут их надо направить, им нужен старший товарищ. Я взглянул на свои брюки. Справа от ширинки появилось небольшое влажное пятно. Оборудование дает течь… так бывало всегда, но я всегда об этом забывал, и приходилось украдкой идти в туалет, мимо кухни, сбрасывать остатки драгоценной жидкости. Господи. Я посмотрел на свое распростертое тело сверху вниз. Позорное, несчастное вздувшееся пузо, сходит на нет к ногам эдаким клином. Объект насмешек. А пошли вы все, дуроломы безмозглые! Погодите, я еще заведу себе шикарную тачку и приеду на ней к вам в школу, а рядом, склонившись над рычагом коробки передач, будет постанывать от удовольствия королева красоты… Соберется вся школа, и я буду рассказывать о том, как стать счастливым и знаменитым… Посмотрю я тогда на ваши рожи! Детишки-рукоблуды, которые хвастаются мнимыми подвигами у входа в школьный буфет, будут кончать в потные кулачки, а учителя будут пялиться с раскрытыми ртами на мою королеву и умирать от зависти, потому что их собственные женушки – простота простотой. А потом, когда я еще буду распинаться у микрофона, она промяукает мне: дорогой, пора домой, потому что… Но я лишь улыбнусь в ответ.
ГЛАВА 9
Ровно в десять сорок пять я стоял на посту у входа в школьный буфет. Туда уже просочилась первая струйка этих онанистов-любителей – придет время, как они будут лебезить передо мной, как будут заискивать! – и я стоял и бдил: кто знает, какой номер может выкинуть эта шатия? Кто-то пролил мне на ботинки молоко. Я ухмыльнулся, записал его фамилию и произнес приговор: «останешься после уроков». Он тут же заныл: «я не виноват, ну правда, это не я». Но я стоял недвижно, будто прирос к полу, с ухмылкой на лице.
