Марк Еленин - Семь смертных грехов. Роман-хроника. Книга первая. Изгнание
Кормовой нижний трюм был переполнен больше, чем все другие корабельные помещения. Со времени ухода Андрея произошли новые «уплотнения», и теперь почти на каждом матраце сидело и лежало по два-три человека. Исчезла тропочка, ведущая к выходу. Из верхнего трюма, отделенного от нижнего нетесаными досками, падал сор, труха, что-то капало, струилось. Полчаса назад наверху сломалась доска и полетела вниз вместе с мужчиной, который упал на старика и зашиб его. А еще раньше в раскрытый люк трюма свалился и поломал ногу кадет, совсем мальчик. Он страшно кричал и плакал — боялся, выгонят из училища и армии...
Мария Федоровна спала, но доктор, которого Андрей нашел, сказал, что он успел осмотреть мадам. Положение стабилизовалось, и сердце справляется со своей задачей.
Добравшись до матраца, Андрей понял, что не скоро заставит себя опять подняться наверх. Путешествие по скользким, запачканным угольной жижей и нечистотами металлическим трапам и крутым лестницам с узкими ступеньками было не только физически, но и нравственно тяжко. Руки и одежда стойко пахли фекалиями. Помыться было нечем. Приходилось ждать, пока грязь высохнет, чтобы соскоблить ее, но запах оставался, он преследовал Андрея, вызывал позывы тошноты.
После полудня стало известно: на «Надежде» кончилась питьевая вода. А еще через час оказалось, что именно вода крайне необходима сотням людей — больным, раненым, детям и старикам. Вода! Вода! Вода! Депутация была направлена к капитану. Капитан «Надежды» депутацию не принял, заградился штыками часовых. Пассажиры начали пить забортную воду. К страдающим от морской болезни прибавились желудочные больные — чуть ли не каждый второй. При страшной скученности это принимало характер стихийного бедствия; беженцы потеряли остатки человеческого достоинства и стыда.
К вечеру выяснилось, что и продукты кончились даже у самых запасливых. Впереди была вторая ночь. Смутные, тяжелые предчувствия обуревали каждого. Нижний трюм жил тревожными слухами. Говорили с полной достоверностью, что Турция отказалась повиноваться союзникам и не принимает русских, которых повезут в Африку («а там, конечно, ни воды, ни хлеба, ни картошки»); утверждали, на корабле разгорелась эпидемия тифа, люди мрут десятками, их сбрасывает в море специальная команда желтокожих, по-видимому китайцев, бывших красноармейцев, взятых на борт для выполнения самых тяжелых работ, что на корабле орудует группа известных бандитов, выдающих себя за офицеров, — богатых женщин они душат, а кольца и перстни рубят вместе с пальцами. Военные власти для поднятия духа — словно в насмешку над тысячами солдат и беженцев — собрали оркестр и заставили едва державшихся на ногах музыкантов без перерыва исполнять бодрые марши.
Мария Федоровна вновь почувствовала себя хуже, металась в жару. Старый доктор, с трудом пробравшийся вслед за Андреем к ее матрацу, сказал, что в таких условиях остается надеяться только на чудо и на скорейшее окончание их путешествия, потому как еще несколько суток — и они привезут полный корабль трупов.
Да и Андрей чувствовал себя ужасно. Хотелось пить, казалось, язык распух, стал огромен в сухом горле. Временами в желудке возникали острые боли. Болела голова, подташнивало. Необходимо было предпринять что-то, но при мысли о том, что ему придется идти по трюму, стараясь не наступить на чьи-то руки, ноги и головы, подниматься по загаженным металлическим ступеням лестниц, держась за них руками, бродить по палубам, салонам, а быть может, и каютам, чтобы потребовать для себя, офицера-первопоходника, участника борьбы с красными, глотка воды и куска хлеба, — Андрея охватывала такая апатия, брала такая оторопь, что ноги и руки отказывались повиноваться ему. Таким слабым он еще никогда себя не знал. Почувствовал, что умер уже, и не его, князя Белопольского, а какого-то иного, совсем незнакомого человека пароход со специально издевательским названием «Надежда» везет к чертовой матери неизвестно куда.
7
Крейсер «Генерал Корнилов» под флагом главнокомандующего покинул Крым утром 4 ноября.
В вечеру следующего дня, после захода солнца, показались маяки Босфора. В половине одиннадцатого крейсер вошел в Босфор и стал на якоря, — ночью пролив проходить не разрешалось. В девять двадцать «Генерал Корнилов» двинулся через пролив. На высланном вперед катере Врангеля встречали Кривошеин, генерал Лукомский, Нератов. Катер повел за собой громоздкий крейсер. Ровно в десять утра «Генерал Корнилов», отсалютовав, подошел к стоянке международной эскадры. На борт поднялись ближайшие сподвижники командующего, прибывшие в Константинополь заранее русские и иностранные корреспонденты, общественные деятели, представители военных и гражданских властей. Началась толчея: все ждали, что скажет правитель Юга России.
Врангель, как обычно надменный и самоуверенный, тут же сделал беспрецедентные по наглости заявления.
Первое: «...С оставлением Крыма я фактически перестал быть правителем Юга России и, естественно, этот термин сам собой отпал. Но из этого не следует делать ложных выводов, это не значит, что носитель законной власти перестал быть таковым. За ненадобностью название упразднено, но идея осталась полностью. Принцип, на котором была построена власть и армия, не уничтожен фактом оставления Крыма, как и раньше, я остаюсь главой власти. При мне остаются учреждения, правительственный аппарат. Все наши дипломатические установления продолжают функционировать».
Второе: «...Моя армия состоит из 70 тысяч дисциплинированных бойцов. Они готовы к выполнению своей мировой задачи по борьбе с большевизмом. Флот находится на рейде, в полной боевой готовности выйти по назначению. Я твердо верю, что союзники, принимая во внимание красную опасность, поймут важность сохранения армии и не станут превращать ее в простую массу беженцев...»
«Плавучая Россия», как назвал это скопище судов какой-то досужий, не лишенный остроумия журналист, стала на рейд Константинополя. Армия в составе трех корпусов: Добровольческого, Донского и Кубанского — более шестидесяти пяти тысяч человек! — сидела на судах. Корабельные пушки были направлены на город и проливы. Ставка главнокомандующего на крейсере «Генерал Корнилов» функционировала с полной нагрузкой. Кривошеин, Струве, Лукомский, Бернацкий, Климович, Нератов чуть ли не ежечасно прибывали на борт, чтобы провести с правителем самые необходимые и безотлагательные консультации. Результаты их казались всем вполне обнадеживающими.
Иностранные и русские корреспонденты продолжали толпиться на трапе, старались пробиться к каюте главнокомандующего, ловили каждое его слово. Иногда Врангель появлялся. «Имейте в виду: русская армия существует и будет бороться! — бросал он им, откровенно позируя. — И я остаюсь с армией!»
С кораблей вызываются представители. Все они жалуются на бедственное положение, тихую смуту, брожение в частях и откровенные вылазки против командования. «Военно-полевые суды не упразднены, господа генералы, — несколько раз демонстративно напоминает им Врангель. — Расстреливать непокорных можно и на пароходах. Главное — дисциплина, дисциплина и снова дисциплина. А расстреливать будем столько, сколько потребуется. И могилы готовы — вот оно, Мраморное море!» Он показывает всем: и здесь он правитель, последнее слово и здесь за ним и оно для каждого — Закон...
А вскоре и знаменательное совещание на крейсере «Вальдек-Руссо» с французами. Врангель предпринял, казалось, все, чтобы пригласить их к себе на крейсер «Генерал Корнилов», но они, рассыпаясь в благодарностях, твёрдо отказали, — салатники, лягушатники. Кто мог предположить, что они готовят. И как скоро!
Присутствовали: Верховный комиссар Франции де Франс («типичный дипломат, лиса», как окрестил его про себя Врангель), граф де Мартель и генерал де Бургонь («Премилый человек! Настоящий солдат!»), командующий оккупационным корпусом адмирал де Бон, который производил неопределенное, двойственное впечатление, главнокомандующий армией Юга России и его начальник штаба. Присутствие остальных, даже из ближайшего окружения Врангеля, было сочтено нежелательным. Военное совещание походило на откровенные торги. Спорили до хрипоты, но все же добились подтверждения прежнего соглашения: армия сохранялась,
Франция вновь брала русских воинов под свое покровительство, а в обеспечение расходов принимала в залог военный и торговый флот, уведенный из Крыма. Попытки французов навязать свой план расположения русских частей были решительно отклонены. Врангель и Шатилов настояли на проведении в жизнь своей диспозиции. Первый корпус Кутепова располагался на Галлиполийском полуострове, донцы генерала Абрамова — в Чаталджи, Кубанский корпус Фостикова — на острове Лемнос в Эгейском море. Штаб сокращался до минимума, многие тыловые учреждения упразднены, правительство переформировано. На борту крейсера «Генерал Корнилов» Врангель подписал и свой первый по прибытии на чужбину приказ армии и беженцам, в котором провозглашал: «...главная задача сохранить ядро русской армии и флота до того часа, когда Европа учтет необходимость борьбы с мировой тиранией большевиков...» Пока оружие будет сложено, на охране его останутся русские солдаты. Вся работа по устройству армии, согласно приказу, была возложена на начальника штаба, флота — на командующего флотом, по заботе о беженцах — на заведующего беженской частью, по упорядочению материальных средств и изысканию новых — на заведующего финансовой частью, по сношению с иностранными державами — на заведующего иностранными сношениями. Врангель строго предписывал всем русским представителям за границей оставаться на своих постах, и незамедлительно вступать в подчинение к его начальнику штаба. Разумеется, Шатилов и Струве получили подробнейшие инструкции.
