Марк Еленин - Семь смертных грехов. Роман-хроника. Книга первая. Изгнание
От грустных мыслей Коновалова отвлек тихий стук в дверь каюты. Вошел полковник. Вероятно, дежурный по оперативному отделу. Увидев лежащего генерала, который не сделал и попытки подняться, он замялся.
— Что у вас там? — прервал его сомнения Коновалов.
— Осмелюсь доложить. Пришел французский катер за пакетом. А исходящего номера нет. Все делопроизводство брошено в Севастополе, как вы изволите знать. Считаю, отправлять пакет без номера невозможно. Поэтому позволил себе побеспокоить ваше превосходительство.
Коновалов поморщился: черт бы побрал этих службистов! Этих аккуратистов, на которых даже эвакуационная паника не действует. Подумаешь, очередное сочинение Врангеля пойдет без номера!
— Что тут думать! — сказал он невесело. — Вы какой одеколон предпочитаете употреблять, полковник?
Тот стоял вытянувшись и глупо моргал круглыми детски-голубыми глазами, в которых стыло недоумение.
— Вам непонятен вопрос, полковник? — генерал-квартирмейстер встал.
— Глубина его, ваше превосходительство. Простите: второй смысл, так сказать.
— Второго смысла нет. Номер одеколона?
— Сорок семь одиннадцать, ваше превосходительство.
— Ну и отлично! Ставьте этот номер и отправляйте пакет, черт его дери! Мы сейчас снимаемся с якоря, вам хоть это известно?
— Точно так, ваше превосходительство! — полковник принял под козырек и, щелкнув каблуками, вышел.
«Нет, русская армия непобедима, — подумал Коновалов. — Ведь в каждом из нас сидит такой неистребимый полковник. Он слышит стук — это его бьют по голове, а он говорит: «Входите». — Он походил по узкой каюте, собираясь с мыслями, но, услышав звук заработавших корабельных машин, вновь покойно улегся в койку: считал, что для него наступает благоприятное время, и думал, как встретить его...
«Генерал Корнилов» брал курс на Ялту. Следом, как тени, шли французский миноносец и крейсер под флагом адмирала Дюмениля. Зачем? Чтобы оказать помощь Врангелю или задержать бывшего главнокомандующего, если тот предпримет что-то не оговоренное с союзниками — решит сдаться большевикам, захочет удрать в Констанцу или через проливы? «Мало ли что могут придумать эти неожиданные русские», — решил щуплый адмирал Дюмениль, информируя о своих приказах корабли графа де Мартеля.
«Действуйте согласно возникшим обстоятельствам и интересам Франции, — немедленно ответил Верховный комиссар. — И не забудьте отдать строгий приказ: чтоб ни одного, даже ружейного выстрела не последовало от нас в сторону большевиков и чтоб никто не посмел отвечать на их огонь, если таковой и последует».
По пути в Ялту Врангель продолжал консультации с Шатиловым — ему доверял полностью, ближе человека в армии у него не было. И все же оба чуть-чуть хитрили, считая необходимым приукрашивать положение, в котором оказалась предводительствуемая ими армия.
— Надо срочно упростить организацию армии, — предлагал Шатилов. — Собрать ее в кулак, сделать мобильной, легкоуправляемой. Заодно пересмотреть весь начальствующий состав.
— Да, да, — кивал Врангель. — Много дряни а-ля Слащев накопилось. Оставим три корпуса: бывшие добровольцы, Донской и Кубанский. Все лишние учреждения сократим, тылы расформируем. Правительственные учреждения — к черту! Пусть господа титулованные сами устраиваются — не больно и они с нами считались!
— Следует не забывать про Кубанское и Донское правительства, — подсказывал Шатилов. — Это, конечно, мертвецы, но ведь и с мертвецами порой хлопот не меньше, чем с живыми. Насколько я информирован, они не расстались со своими самостийными идеями.
— Как показывает история, с подобными идеями никто никогда добровольно не расстается. Я-то знаю это, Павлуша: столько воевал с ними, большевики могут позавидовать. Кубанцев разгонять надо в первую очередь. А донцов — следом. В связи со всем вышесказанным необходимо всемерно укреплять роль наших военно-полевых судов, как особого органа по поддержанию дисциплины. Сейчас нас могут спасти только строгость и железная дисциплина, повиновение любому нашему распоряжению. Позаботься, пожалуйста, о соответствующем приказе, Павлуша. — И усмехнулся: — Только не надо, чтоб он был первым послекрымским.
— Даст бог, мы еще много приказов объявим вместе, — смиренно ответил Шатилов. — С нами армия.
— Дай-то бог, — вздохнул Врангель. — Армией надо руководить умно.
— Да, — поддержал его Шатилов. — Но для этого нужны деньги. Много денег.
— Бернацкий обещает все возможное.
— Бернацкий всегда тихо втирал нам очки в отношении наших блистательных перспектив. Еще бы! Это ведь результаты его мудрейшей финансовой политики! Тем и держался при власти. Но при этом никогда не забывал, что он член Франко-русского общества, которое субсидировал, естественно, в первую голову.
— Мой бог! — театрально воскликнул Врангель. — Как мне надоели все эти мудрые дипломаты, финансисты, законники, землемеры, дельцы!
Кутепов, получив в подчинение Слащева, пришел в неистовство: части бегут с позиций, командиры не выполняют приказов, не хватает транспорта, дисциплину приходится поддерживать крайними мерами — а тут навязали ему этого полудурка, сумасшедшего, который готов по каждому поводу устраивать истерики и во всеуслышание кричит, что в разгроме у Перекопа виноваты те, кто его не послушал: он-де неоднократно с меньшими силами удерживал Крым. Несколько раз Кутепов использовал военный опыт и интуицию Слащева, особое доверие, которым тот пользовался в офицерских кругах, и посылал его в дело, на самые опасные участки, где отступление вот-вот должно было превратиться в паническое бегство. Однако даже появление Слащева перед большевистскими цепями на вороном дончаке под белой буркой — ни дать ни взять генерал Скобелев! — положения не меняло. Личная его храбрость не спасала обороняющихся. Но и пуля его не брала. Слащев был точно заговоренный и совсем сатанел от сознания этого (поверил предсказаниям ялтинской гадалки, утверждавшей, что умрет он не от пули). Кутепов не знал, как от него избавиться. И уже при погрузке на суда смекнул: мятежный генерал может не просто пригодиться, но и определенную роль сыграть, если умно использовать его старую ненависть к Врангелю. Кутепов умело вызвал Слащева на доверительный разговор, подвел к острой теме. «Генерал Яша» вспыхнул мгновенно.
— Один Врангель виновен в разгроме! — кричал он. — Один! Надо возмущаться! Реагировать!
— Как же? — подлил масла в огонь Кутепов.
— Как?! Конечно, его вина больше, чем твоя! — Слащева заносило. Теперь он обрушился и на своего собеседника, начал поносить его за безынициативность, отсутствие гибкости и неожиданно закончил тем, что ему теперь все безразлично, он подает рапорт о выходе из армии — его семь ранений дают ему на это полное право.
— Раз все равно, ты обязан сделать доброе дело.
— Для кого?! — как конь над пропастью, вскинулся Слащев. — Я никому не обязан!
— Армии.
— Армии — да. Для русской армии все сделаю!
— Почему бы тебе не написать Врангелю, что и ему пора уйти? Как он в свое время писал Деникину. Помнишь?.. Надо выставить новую кандидатуру.
— Кого? — снова вскинулся Слащев.
— Да хоть меня, как старшего из остающихся. Тебя ведь не будет?
— Надо подумать. — Слащев вдруг замкнулся. — На том берегу решать будем. Спокойно, без паники.
— А я и не тороплюсь, — хитрил Кутепов. — Решил, чтоб ты был в курсе дела, чтоб сообща действовать.
— На том спасибо, Александр Павлович.
— Ничего не стоит, Яков Александрович.
Так и расстались. Кутепов ругался: свои карты раскрыл, а слащевскую позицию не смог прояснить. Из армии он уйдет? Как же! Его хлебом не корми — дай покомандовать. Натворит дел, неврастеник!..
«Генерал Корнилов», прибыв рано утром в Ялту и простояв там около часа, отправился в Феодосию.
По пути встретился им ставший уже печально известным транспорт «Дон». Представители Кубанского правительства, немедля запросившие, куда везут казаков, стали требовать аудиенции. Однако Врангель категорически отказался принять их на крейсере и сам отправился на «Дон», где, волнуясь, ждал его с докладом Фостиков, изрядно наломавший дров при эвакуации Феодосии и вызвавший всеобщее возмущение.
Под уничтожающим взглядом ненавидящих выпуклых глаз Врангеля боевой генерал слинял окончательно. Доклад его был чрезвычайно краток: снял с погрузки тыловые части, дал приказ грузиться строевым. Но Врангель знал из донесений: на берегу остались весьма значительные группы кубанских и терских казаков, которые, не зная ничего о продолжающейся эвакуации в Керчи, ушли в горы и, вероятно, уже сдались красным. Брошены были и семьи многих офицеров. Но самое постыдное состояло в том, что Фостиков погрузился одним из первых. Тут уж и отговориться было нечем, а надеяться лишь на сложность общей ситуации. Она-то, как и надеялся Фостиков, спасла его: Врангель, выслушав доклад равнодушно, сказал, что собирается по прибытии на место дислокации предать Фостикова суду, и отослал его, словно провинившегося юнкеришку, передав через адъютанта (новое оскорбление!), чтобы пригласили «это кубанское дрянцо» — одного-двух представителей, не более.
