Давид Монтеагудо - Конец
— Ну какой там километр! — возражает Ньевес. — От силы полкилометра, никак не больше.
— Мне показалось, что мы шли целую вечность, — говорит Ампаро, собирая остатки еды. — Не пойму, чего им понадобилось перекрывать дорогу, ведь было так удобно… доехать на машине прямо сюда…
— Да-да, и поставить машины на территории монастыря, как мы всегда делали, — подхватывает Ньевес, — а въезжая, непременно задеть колонны… Если честно, то мы ведь особо здесь не церемонились. Тутошние стены много чего помнят.
— Это и есть великий парадокс развитых демократических обществ, — вставляет Ибаньес. — Чтобы защитить права общества… надо ставить все больше и больше запретов для отдельных лиц. Не кури, не пей, не превышай скорость — не больше восьмидесяти…
— А что дурного ты видишь в том, что останавливают машину, которую гонит как сумасшедший вдрызг пьяный водитель, угрожая жизни других людей?
— Я хочу сказать, что государство несколько перегибает палку в своем стремлении защитить мою жизнь. Оно основывается на отношении к нам как к существам незрелым, которые не способны сами принимать решения. В итоге мы благодаря его опеке можем как раз в нечто подобное и превратиться. Хотя не исключено, что именно это входит в его интересы.
— Хорошо, а зачем тебе, например, мчаться со скоростью двести километров? — спрашивает Ампаро.
— Мне — незачем, — отвечает Ибаньес. — Я боюсь другого: а вдруг стремление опекать своих граждан, решать за них, что есть плохо, а что хорошо, распространится и на другие вопросы, уже идеологического свойства…
— Аснар[4] говорил то же самое, — перебивает его Ампаро, — он говорил, что не понимает, почему ему нельзя принять несколько рюмок, а потом ехать на той скорости, на какой ему угодно.
Ибаньес медлит с ответом. Похоже, он хочет что-то возразить, но все-таки предпочитает промолчать, хотя на щеках его уже вспыхнули красные пятна.
— Ты ведь сама сказала, что не желаешь участвовать в спорах, — произносит он наконец. — Или, когда речь заходит о политической теории, у тебя сразу находятся аргументы?
— Хорошо бы, конечно, позвонить им по мобильнику, — говорит Ньевес громче, чем нужно, и явно стараясь переменить тему. — Только вот здесь это сделать невозможно.
— Но ведь они и так знали, к какому часу нужно приехать, правда? — уточняет Ибаньес.
— Знать-то они знали… Я им ясно сказала, и кроме того… Я уже сегодня разговаривала по телефону с Марибель — она как раз все готовила к отъезду. И вроде бы с большим нетерпением ждала встречи.
— Да приедут они, приедут, — успокаивает их Ибаньес. — Тут другое еще… Надеюсь, кто-нибудь сообразит захватить фонарик, а то снаружи темень смертная.
— А я вот волнуюсь, — говорит Ампаро, — и сама не знаю почему… Увидеть всех после такого перерыва! Кое с кем я не встречалась с тех самых пор.
— А ты думаешь, я не волнуюсь? — подхватывает Ньевес.
— Все мы волнуемся, — замечает Ибаньес, — но признайтесь, что в этом волнении присутствует и доля нездорового любопытства: хочется поглядеть, по кому и как прошлось время, кто и как сдал физически и нравственно.
— Кто уж точно сдал, так это ты, — бросает ему Ампаро, — по крайней мере характер стал куда более вздорным.
— Вот именно, — добавляет Ньевес, — можешь говорить лично про себя, а нас, будь добр, сюда не примазывай. Я, например, буду только рада убедиться, что все счастливы.
— Да ладно вам… — не отступает Ибаньес. — Хорошо еще, машины останутся там, внизу, — хотя бы одним поводом почувствовать себя униженным будет меньше. Это ведь главный показатель социального статуса… Но машины мы оценим много позже. В ближайшее время, по крайней мере, мужчинам не придется стоять вокруг поднятого капота, трогать руль, тыкать ногой в покрышки, как обычно случается в таких ситуациях. А завтра… Завтра все будет иначе — к тому времени мы уже проведем вместе несколько часов.
Марибель — Рафа
— Знаешь, я в полном восторге от этой девушки! Как ее зовут? Мария! Такая элегантная и вместе с тем простая! Она мне очень понравилась, честно.
— Эта железяка хорошо управляется. Это ее и спасло, и для внедорожника она не такая уж высокая; иначе они бы перевернулись.
— И Хинес выглядит отлично. Правда, появились залысины, но в целом он выглядит отлично. Прекрасная пара.
— Ему надо было тормозить, как только он увидел зверя; с АБС[5] нет никаких проблем, даже если едешь по грунтовой дороге, достаточно выжать педаль до конца и покрепче держать руль.
— А тебе разве не кажется, что они прекрасная пара?
— Кажется… Но она здорово моложе, ей, по моей прикидке, нет и тридцати.
— Что касается мужчины, то он может этим только гордиться. Плохо, когда наоборот.
— Зверюга-то, видать, был что надо! Машину просто развернуло, я это видел своими глазами; сперва решил, что они попали в очень глубокую рытвину или случилось еще что-то вроде того…
— А мне было страшно стоять на дороге… зверь-то бегает где-то поблизости!
— Он уже сдох, это точно, ты разве не видела кровавый след — и довольно внушительный? А столько кровищи бывает, только если пробит череп.
— Не знаю, не знаю… Если он был способен сдвинуть с места такую машину… К тому же здесь могут быть и другие кабаны. Вдруг они захотят отомстить?
— Кабаны — вегетарианцы, они атакуют, только когда у них нет другого выхода. Впрочем… не советовал бы я тебе встретиться с таким кабаном, особенно если он ранен…
— Замолчи! Зачем ты меня пугаешь? Стоит мне подумать, что мы всю ночь проведем там, среди леса…
— В молодости нам очень даже там нравилось.
— Но тогда не было никаких кабанов. Я, по крайней мере, никогда ни одного не видала.
— А машине хоть бы что! Только тот удар… по бамперу. Я сразу подумал: радиатор! Потому что он первый в таких случаях принимает удар на себя… но ничего подобного, с ним все в порядке. Видно, удар пришелся выше. Зверя так шарахнуло, что черепушку проломило…
— То есть благодаря тому, что машина хорошая, да? Ты ведь сказал, это «кайен»?
— Да, только представь… Люди платят за то, что…
— Восемьдесят тысяч евро.
— Да, именно столько. Люди платят за марку и за прихоть иметь внедорожник, который способен забабахать двести пятьдесят в час, но уверяю тебя: чтобы ехать в гору, куда лучше «дефендер», а стоит он в три раза меньше… К тому же сейчас этим никого особо не удивишь — на улице видишь больше «кайенов», чем «опелей корса».
— Нам это не по карману.
— А я и не больно хотел бы! За такие деньжищи можно купить «девятьсот одиннадцатый», а он за пять секунд набирает сто километров.
— Ага!.. А куда ты воткнешь детей в своем «девятьсот одиннадцатом»?
— Детей мы стали бы возить в подержанной маленькой машине, которую я купил бы специально для таких случаев. Стояла бы себе в гараже, всегда чистенькая, и мы пользовались бы ею время от времени, чтобы… Что он делает? Почему едет так медленно? Что толку иметь такую машину, если…
— Они, наверно, сверяются с планом или… Зажги-ка лампочку.
— Не думаю, что Хинесу нужен еще какой-то план. Он столько раз здесь бывал!
— А если мы заблудились? И едем не туда…
— Как мы можем ехать не туда? Не пори чепухи.
— Ну не знаю! У меня очень плохая память, но… по моим воспоминаниям, здесь все было по-другому, не было… такого леса, такой чащобы.
— Деревья выросли, и появился заасфальтированный кусок дороги. В остальном все по-прежнему. Я помню каждый поворот.
— А дома? Разве тут не было домов? А сейчас я их вроде бы не видела… Ну скажи, ты видел хоть один дом?
— Дорогая моя, мне ведь, между прочим, приходится следить за дорогой. Не забывай: раньше мы приезжали засветло, а при свете дня все выглядит иначе. Скорее всего, тот поселок просто ликвидировали.
— Ликвидировали?
— Ну, снесли дома или… Да откуда мне знать! По-моему, он был построен самовольно.
— Слава богу, что впереди едет Хинес.
— А что тебе Хинес?
— Ну… не знаю… Мы хотя бы не одни здесь. Все это меня пугает… Так далеко и так темно! И небо затянуто тучами, правда ведь?
— Правда. А вообще, ничего умнее придумать было нельзя! Это я про Ньевес с этим ее романтическим юбилеем.
— Только не говори теперь, что сначала и тебе идея не пришлась по душе.
— Просто… есть во всей этой истории какой-то выпендреж. В двадцать лет еще ладно, но…
— А я еду с большим удовольствием. Волнуюсь, конечно, и так далее при мысли, что опять всех увижу.
— Всех?.. Ты полагаешь, что и Пророк рискнет пожаловать?
— Ньевес уверяет, что он приедет, она говорила с ним и он обещал быть. Но, признаться, плохо себе представляю…
— Может, и явится. Может, ему мало того, что он получил, и захочет добавки.
