Давид Монтеагудо - Конец
— Знаешь… за Кову ты можешь не волноваться, точно тебе скажу. И «светскую жизнь» она себе отлично умеет устраивать. Записывается на все курсы и во все студии, какие только есть на белом свете… Главное — следить, чтобы ей в руки не попало какое-нибудь объявление.
Неожиданно Хинес едва заметно улыбается, выслушав последнее замечание Уго.
— Я вовсе не собираюсь с тобой спорить, — говорит он примирительным тоном. — Каждый сам решает, что ему делать с собственной жизнью. Вот ты… ты собирался стать актером. А разве сняться в постельной сцене… допустим, с Моникой Беллуччи… так уж неприятно?
— Это зависит от жировых отложений на талии, — отвечает с улыбкой Уго, — от твоих, разумеется, камера — она ведь безжалостна. А если серьезно… Тут совсем другое: если ты умеешь что-то делать… что-то очень трудное, исключительное, что далеко не каждому по плечу и что никто не сумеет сделать лучше тебя… тогда логично, если твою работу будут высоко ценить и ты получишь определенные привилегии… Актеры — совсем другое дело.
— А может, Кова тоже хотела стать актрисой?
— Кова?.. — недоверчиво переспрашивает Уго. — Нет, она — нет… Послушай, а к чему ты устроил мне этот допрос? Все только спрашиваешь и спрашиваешь, а сам ничего про себя не рассказываешь… Ты-то сам чем занимаешься? Судя по всему, дела у тебя идут не так уж и плохо.
— У меня? С чего ты взял?
— Ну, знаешь! «Кайен» не купить на минимальную зарплату.
— А… ты про машину.
— Рафа уже провел тут рекламную кампанию… и про машину рассказал, и про «основание черепа» бедного кабана — по-моему, повторил раз пятьдесят.
— А тебе не пришло в голову, что я мог взять машину напрокат?
— Как же, как же! Я отлично знаком с этим сектором. Такие модели никто не дает напрокат.
— Все можно взять напрокат.
— Да, когда есть деньги. А если серьезно, чем ты все-таки промышляешь?
— Я?.. Да так… Бизнес.
— Ну опять! — Уго улыбается скорее недоверчиво, чем обиженно. — К чему такая таинственность? Я же могу в конце концов подумать…
— Недвижимость…
— А! Ну вот! Это сразу все объясняет. Можешь больше ничего не добавлять.
Разговор на короткое время обрывается. Уго о чем-то задумался, Хинес стоит, опершись на стену, и глядит на дорогу, ведущую в сторону горы, словно можно хоть что-нибудь рассмотреть в ночной темноте. Вдруг он решительно отбрасывает сигарету, докуренную почти до фильтра. Окурок падает на плиты довольно далеко от них и сразу тухнет.
— Еще, глядишь, и дождь пойдет, — говорит Хинес, — если бы было хоть чуть попрохладнее, я бы сказал, что непременно пойдет дождь.
Уго, словно очнувшись, поднимает глаза и вдыхает чистый лесной воздух. За то недолгое время, что он провел снаружи, на площади, немного посвежело и ветерок стал заметнее.
— Погодка нас, конечно, подвела! Представь, до чего обидно сейчас Ньевес… столько сил она на это угрохала…
— Еще целая ночь впереди, — говорит Хинес, продолжая смотреть куда-то вперед. — Не исключено, что небо еще расчистится.
— Ага! Когда мы уснем. Неужели ты думаешь, что мы и сейчас способны гулять ночь напролет, как раньше? Раньше-то нам все было нипочем — могли вытерпеть что угодно, ждать часами, если имелась хоть какая надежда, что потом девица разрешит потискать ее.
— А ты хоть раз тискал наших девушек?
— Нет, конечно, нет, наших девушек… ни Ирен, ни других… Я имел в виду атмосферу — это висело в воздухе; и Рафа, например, добился своего.
— Да, но… по-настоящему они не сошлись, пока компания наша не распалась окончательно. А до тех пор — ни-ни! Это, я бы сказал, было почти невозможно.
— Еще бы! Наш Пророк строго следил, чтобы не случалось никаких нечистых касаний…
— Не преувеличивай, он никогда ничего подобного не говорил.
— Разве? Разве он не корчил из себя святошу и… не внушал нам, что хорошо, а что плохо? Вспомни-ка! Это было смешно.
— Разумеется смешно, для молодого человека, да еще в те времена, но… нет… У него… у него это было позой. Он просто не решался приоткрыть свою подлинную личность, быть на людях самим собой, в нем гнездилась какая-то внутренняя проблема… он надевал маску… и таким образом чувствовал себя значительнее, выделялся в нашей компании.
— Ну ты… прям психоаналитик! — говорит Уго, доставая новую сигарету и закуривая. Все это он делает быстро и почти механически. — В таких науках все настолько сложно, что и в самом себе не разберешься.
— Да, я, например, действительно еще много в чем сомневаюсь…
— Слушай, прекрати!.. Ты нормальный человек, всего добился в жизни… Знаю, расхожая фраза, но… черт побери!.. это ведь истинная правда! Все у тебя сложилось как надо, ты хорошо зарабатываешь, невеста — загляденье… Не понимаю, с чего ты вдруг взялся сейчас защищать этого придурка, который… который…
— Я только попытался взглянуть на вещи с иной позиции.
Уго медленно и нервно затягивается и только потом отвечает, выпуская дым одновременно через рот и нос:
— Послушай, я знаю одно: у парня был шанс — мы дали ему этот шанс. Он ведь несколько лет входил в нашу компанию — компанию нормальных людей, нормальных ребят и девчонок… Так вот, он этим шансом не воспользовался, не сумел стать нормальным человеком…
— Ага, а после той негодяйской шуточки, которую мы над ним учинили под самый конец, уж и подавно.
— Негодяйской, говоришь? Да ведь он сам напросился! Скажешь, нет? Разве ты не знаешь… не знал, что однажды он сунулся к Марибель, в смысле — распустил руки?.. Во всяком случае, попытался сунуться, и было это в пикапе Ибаньеса, на обратном пути отсюда в город.
— Нет, я ничего такого не знал.
— Ну вот, теперь знаешь… Ему еще повезло, что Марибель не подняла шума и не опозорила его перед всеми.
Хинес молчит, пристально глядя на Уго, который после паузы продолжает:
— А что касается шутки… Мы же тогда все вместе решили это сделать, Хинес, запамятовал, что ли? Если бы он отреагировал должным образом, наверное, он еще мог бы стать нормальным и так далее. Ему ведь было нужно именно что-то в этом роде: переспать с хорошей бабой, чтобы вся дурь из него разом выскочила.
— Не могу понять, как ты можешь такое говорить? Ты… ты человек, ты был… актером, ты должен тонко чувствовать, уметь сопереживать. Неужели тебе до сих пор кажется, что это подходящий способ заставить кого-то начать новую жизнь?..
— А ты рассуждаешь совсем как он! Да, именно, мне кажется, что это вполне подходящий способ! Во всяком случае, стоил он нам недешево! Да и тебе тоже, между прочим, он казался вполне подходящим, когда мы это затевали.
— Ладно, давай замнем… Ясно, что мы смотрим на ту историю по-разному. Пошли к нашим. — Хинес отделяется от стены и идет к двери. Уго следует за ним. — Кстати… ты как думаешь, он все-таки приедет?
— Кто?.. Пророк? — спрашивает Уго, резко останавливаясь. — Ну как он может приехать в такое время? Нет, он уже не приедет, не приедет! Я ведь сразу сказал, что он не приедет.
— Да, но… дело в том… меня удивляет Ньевес, она беспокоится… страшно нервничает. Ты разве не заметил?
— Заметил, но… сам знаешь, какая…
— Да, «сам знаешь, какая Ньевес», — я уже это слышал, — перебивает его Хинес, даже не стараясь скрыть раздражения, — но меня удивляет, что она так психует, что она на самом деле боится, не случилось ли чего с Андресом…
— С Андресом?
— Да, с Андресом! Не случилось ли с ним чего по дороге сюда — ну, авария какая-нибудь, или неполадка в машине, или еще что-то вроде того… Она ведет себя так, как будто знала, наверняка знала, что он приедет.
Уго делает последнюю затяжку и отшвыривает окурок, прежде чем сказать:
— Ладно, я иду к ним. Мне нужно выпить — виски, по крайней мере, хватит всем, я об этом позаботился… Да и тебе тоже пойдет на пользу хороший глоток.
— Подожди, подожди… я с тобой, — говорит Хинес, трогаясь следом за Уго, но успевает догнать того лишь у светящейся двери приюта.
Ампаро — Кова — Мария — Уго — Ибаньес — Марибель — Ньевес — Хинес — Рафа
Почти вся еда со стола уже исчезла. Только на некоторых погнутых и забытых тарелках уныло лежат какие-то остатки: самые неприглядные кружки колбасы, самые неаппетитные и блеклые квадратики сыра — то, что никто не рискует съесть, даже когда люди поглощают пищу рассеянно, от нечего делать, хотя желудок уже полон. Мало-помалу и как-то незаметно бой выиграли бутылки, и теперь они, горделиво празднуя блистательную победу, возвышаются над безжизненными тарелками и смятыми салфетками. Большие пластиковые бутылки с прохладительными напитками — красные и черные, оранжевые, лимонно-желтые — обрели особую упругость и плотность под давлением газа. Но есть и другие — скромные бутылки с вином, теперь ставшие прозрачными, а еще разной формы граненые бутылки с более крепкими напитками.
