Марк Еленин - Семь смертных грехов. Роман-хроника. Соль чужбины. Книга третья
— Первая добавка к характеристике героя принимается, — в тон Грибовскому серьезно сказал Анохин. — Выясним, все, касаемое второй разновидности.
— Вторых большинство. Они серьезно заняты игрой в партийные распри. При этом настолько заигрались, столько претерпели метаморфоз, разделений, размежеваний и слияний, что забыли, «кто есть кто», кто с кем блокируется, кто против кого борется. Связи и противоречия настолько тонки, что порой с трудом поддаются классификации. В этой партийной сумятице, в этом мутном болоте, хорошо выводятся и начинающие фашисты.
В этот миг вошла Ксения. Приятели сразу же замолчали.
— Простите, у вас была раскрыта дверь и вы так кричали. Я слышала конец разговора. Продолжайте, я не помешаю, надеюсь.
— А у вас есть что добавить? — спросил Грибовский недовольно. — Вы с кем? С ним? Со мной?
— Прежде всего — я сама по себе, — ответила Ксения с вызовом.
— Собственно, мы и не кричали, — добавил мирно Анохин. — Как истые дарвинисты, мы занимались классификацией эмиграции.
— И ее эволюцией. Вы признаете ее эволюцию? — Грибовский галантно подал Белопольской стул. Он всегда делал это раньше Анохина. — Но!.. Можете не отвечать, если не хочется.
— В качестве эволюциониста могу предложить вам лишь моего отца, господа. Вы знаете его путь. Я нисколько не удивлюсь, если услышу, что князь Белопольский свободно и легко, став завтра другом, скажем, Бискупского, придет вместе с ним к фашистам.
— Ваш пример не исключение, — сказал Грибовский с торжеством. — Он подтверждает правило. Не сбегать ли нам в бистро: погода мерзейшая! Там и поговорим полчасика. Обстановка вполне располагает к философии.
— Как Ксения Николаевна, — неопределенно сказал Анохин, у которого, конечно, не было и су.
— Я — как солдат, отпущенный на два часа.
— Ну и отлично. Идем!..
Они сидели в бистро, в дальнем полупустом углу. Народу в этот рабочий час было еще немного и только возле «цинка» толпились забежавшие пропустить стаканчик. Дождь то переходил в мокрый мелкий снег, то усиливался, становился сплошной дождевой стеной. Посетители, чертыхаясь, стряхивали мокрые пальто, куртки и кепки, кляня «чертову зиму», начавшуюся беспрестанными ливнями и изрядно уже всем надоевшую.
— А мне до смерти надоела американка. Я не выдерживаю, друзья. Убить ее? Не хватает решимости. Убить себя?.. Или искать другую работу — идти хоть в судомойки?
— Не теряйте своего реноме, Ксения, — Грибовский улыбнулся одобряюще. — И моего. Поскольку я протежирую вам.
— Он прав, пожалуй, — добавил Анохин.
— Дайте время... Да найду я вам что-нибудь, — дружески пожал ей ладонь Анатолий. И не удержался, чтоб не сострить: — Разве мне впервой... Знаете, мы совершенно не принимали в расчет удачный брак. Разрешите, Ксения, я выдам вас замуж? Нынче очень модным стало жениться на русских. Начали, как всегда, эту моду великие люди — писатели, художники. Теперь — общее явление. Так как этот вариант?
Ксения промолчала.
— Я должен уточнить, Толя, — решительно вступил Лев, чувствуя, что поворот разговора неприятен Ксении и пора «отводить удар», приходить к ней на выручку: — Ты говоришь, жениться. Точнее сказать: выходить замуж. Наши мужики тоже пошли нарасхват. Вспомните историю трех братьев Мдивани, нашедших выгодные партии. Где? Среди звезд Голливуда! Или того кавалергардского офицера, который увлек принцессу Бонапарт. Забыл его фамилию, черт бы меня побрал!
— Его фамилия тщательно скрывалась. Поэтому и забыл.
— Если найдете приличного принца чистых королевских кровей — я, пожалуй, соглашусь, — сказала Ксения бесшабашно. — Но свободные принцы остались только в сказках.
— Это как сказать! — Анатолий вздрогнул, точно встрепенулся, глаза хитро блеснули. За этим обязательно следовала какая-нибудь находка: анекдот, история, сенсация. — Вам что-нибудь говорит фамилия Зубов, Александр Зубов?
— Что-то я читал, — неуверенно ответил Лев.
— Впервые слышу, — сказала Ксения.
— Ну, так слушайте внимательно, жалкие вы, оторвавшиеся от жизни люди! И запоминайте...
— А-а, да, вспоминаю!
— Теперь уж помолчи, Лев, опоздал! Живописную все в подробностях, как Немирович-Данченко... Итак, в одном из берлинских дансингов прозябает двадцатилетний Саша Зубов, рядовой танцор, бедный и ничем не выделяющийся из прочих. Внезапно образ жизни его кардинальном меняется. Абсолютно и во всем! Шикарно одетый Зубов появляется в модных ресторанах, сорит деньгами, посещает игорные притоны, где делает крупные ставки и, как правило, проигрывает, что, впрочем, не производит на него никакого впечатления. Новоявленным русским богачом заинтересовывается берлинская полиция. Кто он? Может, грабитель, убийца? На допросе в полиции милейший Саша без тени смущения называет себя... женихом принцессы Виктории Шаумберг-Липпе. Она, мол, и заботилась о том, чтобы жених представительницы столь знатного рода был прилично одет, находился при деньгах и вел соответствующую его положению жизнь. Проверив все, полиция отпускает танцора.
— А кто эта принцесса Виктория Липпе?
— Это шестидесятитрехлетняя сестра экс-кайзера Вильгельма. Во!
— О-о-о-о... — разом потрясенно вздохнули слушателя.
— Вот так, — Грибовский сделал паузу, наслаждаясь произведенным эффектом. — Любовь, ничего не поделаешь, господа. Ей все возрасты покорны, как сказал поэт. Принцесса Липпе жила в Бонне и всегда отличалась эксцентричностью. Правда, ее последняя любовь несколько лет содержалась в тайне. Потом экстравагантная Виктория объявила о своем твердом желании выйти замуж. В доме Гогенцоллернов, понятно, паника. Экс-кайзер Вильгельм грозит карами, но невеста непреклонна: подайте ей Сашу и никого больше! Приходится соглашаться. Почему — не знаю и врать не хочу. Кажется, чего проще: объявить сумасшедшей — и в психиатрическую клинику на год! Ну, не знаю... Итак, назначается уже и дата венчания в русской церкви в Висбадене. И вдруг выясняется: у милого танцора в Париже имеется любовница. Одетта-манекенщица, красавица, отнюдь не отличающаяся светскими манерами. Она — представьте себе! — предъявила даже письма своего возлюбленного, когда какой-то репортер нашел ее и прибежал покупать пикантные подробности для прессы.
— Очень интересно, — сказал без всякого интереса Анохин.
— И свадьба расстроилась? Занимательно, — сказала Ксения, не скрывая любопытства.
— Ничего подобного! Старушка оказалась неколебимой. «Я любима и люблю, — заявила она. — Я чувствую себя теперь так, как если б мне было двадцать пять лет».
— Почему именно двадцать пять? Не двадцать, не тридцать?
— Да кто это может понять?! Вечно ты со своей логикой ученого, Лев. А на принцесс твоя логика не распространяется, пойми, наконец.
— Понял! Волнующая история. У нее близок конец, надеюсь?
— Ну, Лев! Почему вы все время перебиваете? Может, дальше самое интересное.
— Больше ни слова, если вам угодно, Ксения Николаевна. Молчу.
— Нет уж, продолжайте. Я заинтригована.
— Спасибо, Ксения. Просто черт знает что! Наш тишайший Лев стал агрессивным... Зубов громогласно заявил, чтобы его и принцессу оставили в покое. Короче, муниципалитет Бонна брак зарегистрировал. Жених родных не имел. То есть, конечно, имел, но потерял где-то. Родные невесты — дом Гогенцоллернов — брак дружно игнорировали. И ни одного штрейкбрехера! Вильгельм Второй, правда, не удержался от свадебного подарка. Он презентовал любимой сестрице книгу «Революция сверху, переворот снизу», стоимостью в десять марок.
— Старик не лишен остроумия, — заметил Лев.
— Которого не хватает всей немецкой аристократии, — сказал Грибовский. — Во всяком случае, авторам только что вышедшей в Германии книжонки «Любовные приключения принцессы Виктории и Александра Зубова», глупой и пошлой. Супруги обратились к судебным властям с просьбой о наложении ареста на это сочинение.
— И что же?
— Я считаю, все. Дальше Саша активно начнет разорять свою престарелую супругу, а потом бросит ее. Но пока что, считайте, ему подфартило, как не многим молодым эмигрантам.
— Вот-вот на арене появятся вчерашние гимназисты, кадеты, девочки из благородных семейств — наше второе поколение. Каким станет оно? К кому примкнет, под какие знамена встанет? Вот что самое важное, — задумчиво сказал Анохин.
— Разве у них есть выбор? — спросила Ксения.
— Безусловно. Прежде всего в плане духовном. Они станут свободнее нас, раскованней. У них нет ни наших знамен, ни икон.
— Они уже лишены тех обязательств, которые вяжут нас по рукам и ногам. Ты, пожалуй, прав, Лев. А вот за кем они пойдут? Диапазон очень широк. От фашизма до коммунизма.
— Но если предположить, что они останутся вообще вне политики?
— Ты меня все более потрясаешь, Лев. Человек нигде не может остаться вне политики.
— Ты упрощаешь, Грибовский. Если наука, есть искусство. Масса сфер, где человек может быть абсолютно свободен.
