Ричард Хилдрет - Белый раб
Когда шум несколько улёгся, я достал данное мне мистером Колтером рекомендательное письмо и, протянув его буфетчику, спросил, знакомо ли ему имя адресата.
Едва взглянув на конверт, буфетчик побледнел, лица его выразило смертельный ужас.
— Вы что, знакомы с этим человеком? — воскликнул он в волнении.
Я ответил ему, что в этом городе я впервые и что письмо мне дал джентльмен, с которым я познакомился в Августе.
— Ради бога не упоминайте его имени! — с дрожью в голосе произнёс буфетчик. — Это письмо адресовано одному из тех, кого вы видели на виселице. Он, правда, держал рулетку, и кое-что за ним водилось. Но человек-то он был хороший и, во всяком случае, более заслуживал права называться джентльменом, чем добрая половина тех, кто накинул ему на шею петлю. Стоит вам только имя его произнести, как вас схватят, обвинят в том, что вы состояли в его шайке, и повесят.
Радуясь тому, что мне удалось избегнуть такой опасности, я всё же рискнул спросить буфетчика, не знает ли он в окрестности плантатора по имени Томас.
Он ответил, что такой плантатор действительно существует; всё, что он рассказал мне, подтвердило, что это и есть тот человек, которого я искал; жил он в нескольких милях отсюда, но вот уже года два-три как переехал миль за пять — десять дальше, вверх по реке Биг-Блэк, в округе Мэдисон.
Благожелательный буфетчик постарался на следующий день достать для меня лошадь, и я двинулся в путь по направлению к Мэдисону, мимо виселицы, на которой всё ещё качались пять трупов.
Проезжая вдоль реки Биг-Блэк, я убедился, что обычай вздёргивать людей на виселицы без суда существовал не в одном только Виксбурге и, подобно эпидемии, охватил весь штат Миссисипи.
В округе Хайндс и Мэдисон носились слухи о каком-то заговоре, о якобы готовящемся восстании рабов, и страх перед этим воображаемым бедствием перешёл в настоящее безумие. Местные управляющие подслушали какие-то подозрительные разговоры в негритянских хижинах, а двое белых, странствующие лекари, явившиеся сюда из Теннеси, возбудили зависть и негодование нескольких врачей, которые стали уверять, что это просто-напросто переодетые конокрады; по их доносу лекари были арестованы, а вместе с ними и несколько человек негров.
Тут же на месте были учреждены Комитет бдительности и самочинный суд, всех арестованных — как белых, так и негров — приговорили к смертной казни. Перед тем как их повесить, у них вынудили какие-то признания, на которые они пошли, надеясь, по-видимому, спасти этим жизнь. Богатое воображение судей и присутствующей толпы увидело в этом признании план заговора, и — вне зависимости от того, был этот заговор действительным или мнимым, — известие о нём повергло всех в панику.
Из этих признаний явствовало, что это не просто заговор негров или рабов вообще, но что во главе его стоит целая шайка разных белых проходимцев, похитителей негров, конокрадов и разных других действующих на свой страх и риск ловкачей; считалось, что они-то и провозгласили права сильного и хитрого, то есть именно тех, которые всегда торжествуют в рабовладельческом обществе. Ждали, что они возглавят восставших негров, ограбят банки и, подобно Катилине,[60] захватят в свои руки власть.
Видя, что до наступления темноты я вряд ли доберусь до места назначения, я попросил одного владельца плантации приютить меня на ночь. Это был, как я потом узнал, один из самых уважаемых людей всей округи, который, однако, вместо того чтобы возглавить раскрытие заговора и расправиться с его участниками, как этого от него ожидали, предпочёл в это время спокойно сидеть у себя дома.
Он сказал мне, что сильно сомневается, действительно ли этот заговор существует и не есть ли всё это один лишь бред воображения, что страх перед заговором негров, вызванный сомнительными сообщениями о каких-то подслушанных разговорах, легко переходит в настоящую панику, особенно действуя при этом на женщин и детей. По его словам, это явление эпидемическое, вроде осенней лихорадки. К таким вспышкам паники, которые обычно кончались или ничем, или тем, что каких-нибудь бывших на подозрении негров вздёргивали на виселицу,1 он слишком привык, чтобы обращать на них внимание. Он, однако, допускал, что всё растущее число разных белых бродяг и смутьянов, людей, у которых нет ни собственности, ни средств обзавестись ею и которым не приходится рассчитывать выкроить себе плантацию за счёт государственных земель, может в дальнейшем привести к ужасным потрясениям.
Мы мирно беседовали на эту тему, сидя за чайным столом, когда вдруг заметили нескольких всадников, приближавшихся к дому. Это были белые; вид у них был очень свирепый. Соскочив с лошади, один из них предъявил хозяину какой-то смятый и грязный листок бумаги.
Пробежав первые строки, мой хозяин нахмурился. Это была повестка Комитета бдительности. Ему приказывали явиться в комитет и доставить туда приезжего, который, как видно было по следам, остановился у него в доме.
Когда мой хозяин осведомился, чего, собственно, хочет от него Комитет бдительности, ему сообщили, что его отказ принять участие в мерах, направленных к защите общественного спокойствия, представляется комитету подозрительным, и, кроме того, показания некоторых арестованных дают основание считать, что он сам замешан в заговоре.
На это мой хозяин хладнокровно заявил, что готов за своё поведение отвечать перед любым законным органом власти, но что Комитет бдительности он таким органом не признает.
— Что же касается джентльмена, присутствующего здесь, — добавил он, — то, принимая во внимание, что я занимаю должность мирового судьи, я немедленно подпишу приказ об его аресте, если вы предъявите мне какие-либо доказательства совершенного им преступления. Но без предъявления формального обвинения и без законного приказа об аресте я не допущу, чтобы его потревожили в моём доме.
Единственным основанием для подозрений против меня послужил факт, что я осмелился в такое беспокойное время проехать через весь округ и ни разу не предъявил своих документов. Мой хозяин, однако, нашёл, что этого обстоятельства ещё недостаточно для того, чтобы издавать приказ об аресте. И посланцы Комитета бдительности удалились в ярости, угрожая, что скоро вернутся с подкреплением и заберут нас обоих силой. Вместе с тем они ясно дали нам понять, что такое сопротивление власти в лице Комитета бдительности уже само по себе доказывает наше несомненное участие в заговоре и что нас, безусловно, ждёт виселица. Они добавили к этому, что шестеро белых и восемнадцать негров уже повешены, арестовано же ещё больше.
Как только посланцы комитета скрылись с глаз, мой хозяин, не обращая внимания на выражения благодарности, с которыми я обратился к нему, приказал оседлать двух лошадей.
— Я хотел бы защитить вас, — сказал он, — мне, вероятно, предстоит выдержать здесь осаду, но, если меня даже и заставят сдаться, у меня много друзей и знакомых, и я не сомневаюсь, что они вступятся за меня. Для вас же оставаться здесь рискованно. Ваша лошадь, вероятно, выбилась из сил, поэтому я отошлю её обратно в Виксбург, а вам дам другую. Мой негр Самбо вас проводит. Он хорошо знает местность и, надо полагать, благополучно доставит вас к берегам Миссисипи, куда вам лучше всего отправиться кратчайшим путём. Садитесь там на любой пароход и поезжайте хоть вверх, хоть вниз — это всё равно — только воздержитесь от всяких новых поездок по нашей стране, во всяком случае в настоящее время.
Сказано — сделано. Через четверть часа я уже был в пути и скакал всю ночь, сопровождаемый Самбо, который оказался опытным проводником. Мы выбирали самые уединённые тропинки, перебираясь вброд через небольшие ручейки и речки, пересекали болота. К утру мы добрались до заброшенного дровяного склада, расположенного на берегу реки: здесь останавливались пароходы для пополнения запаса топлива. Вскоре появился пароход, который шёл в Новый Орлеан. По нашему сигналу судно замедлило ход, и спущенная с него лодка доставила нас на борт.
Несколько дней спустя, пробегая газету, я узнал, что на мистера Хупера — так звали моего великодушного хозяина — было произведено нападение. Он забаррикадировал все окна и двери, завернул в перину своего маленького ребёнка и, не желая рисковать своими рабами, подставив их под удар, защищался один. Ему удалось довольно долго не подпускать противников на близкое расстояние, и он тяжело ранил одного из них. В конце концов, однако, он сам был ранен в плечо и вынужден был уступить силе, так как не мог уже ни стрелять, ни зарядить ружьё. Его дело, разбиравшееся в Комитете бдительности, как я узнал впоследствии, послужило поводом к бурным дебатам, но так как у мистера Хупера были многочисленные влиятельные связи, комитет не решился принять против него слишком крутые меры.
Глава пятьдесят пятая
