Казимеж Брандыс - Граждане
Он постоял, вслушиваясь в отголоски, долетавшие сюда из вестибюля. Скоро окончится первый урок, звонок возвестит перерыв. В классах ученики уже, наверное, нетерпеливо ерзают на местах и перемигиваются. Первые часы проходят обычно скучнее всего, и только после большой перемены, когда в раскрытые окна впустят весенний ветер, на всех этажах слышен тихий, возбужденный говор, в классах носится запах потных молодых тел, и мальчики шопотом толкуют о матчах, разыгранных на школьном дворе.
Ярош подошел к окну и услышал монотонный, хрипловатый голос Гелертовича, который давал урок в одном из классов на первом этаже:
— Это мы называем колебанием… Прошу записать…
«Сколько еще среди них таких, как Кнаке?» — думал Ярош. Им овладело странное ощущение оторванности от окружающей жизни, которая доходила до него только в каких-то обрывистых звуках, голосах, шагах за стеной, в едва уловимом шуме движений. Пришли на память дни в тюремной камере, которую он мерил шагами наискось, совсем как сейчас меряет этот холодный, пустой кабинет. И так же он тогда останавливался каждый раз, чтобы послушать шорох за дверью или за стеной…
Ярошу вдруг подумалось, что тогда в тюрьме ему было легче: борьба была проще, враг маскировался не так хитро и коварно.
«Ну, не всегда!» — возразил он сам себе, вспомнив пережитое за время оккупации. Его ужалило знакомое чувство стыда, от которого он за столько лет все еще не мог отделаться. И так живо вспомнилось бренчание ключей и шаги тюремщика, что он невольно посмотрел на дверь… Но вошел только сторож Реськевич и доложил:
— Товарищ директор, зетемповцы из одиннадцатого «А» пришли к вам по какому-то делу.
Из вестибюля донесся галдеж, крики, топот, свист. Большая перемена.
— Зовите их! — сказал Ярош, садясь за стол.
Первым вошел Кузьнар, за ним гуськом трое: гордость школы, угрюмый толстяк Свенцкий, стройный брюнет Вейс с задумчивыми глазами, а позади всех — самый маленький, Збоинский, с рыжим чубом, свисавшим на лоб. «Целых четверо!» — удивился про себя Ярош.
Вся четверка поклонилась почти одновременно. Ярош указал им на два стула, стоявшие у его письменного стола, а еще два притащил от стены рыжий малыш, причем по дороге зацепился ногой за ковер, чертыхнулся и потом пробормотал: — Извините…
— Садитесь. Слушаю вас, — сказал Ярощ, раздавив в пепельнице дымящийся окурок.
Антек Кузьнар нагнулся вперед и уперся руками в колени.
— Важные новости, пан директор, — начал он вполголоса. — Перед первым уроком…
— За пять минут до звонка, — вставил Збоинский и потряс головой так, что рыжий вихор опять свесился ему на глаза.
Толстяк так и подскочил на стуле:
— Извини, это несущественно!
— Было ровно пять минут до звонка, пан директор, — повторил малыш, покраснев от гнева. — Он всегда так…
Ярош постучал карандашом по столу. Оба притихли.
— Ну, так какие же новости? — спросил Ярош, глядя на Кузьнара.
— Перед первым уроком, — не спеша начал опять Антек. — Мы стояли около аквариума…
— Экзаменовали друг друга по всему курсу, — пояснил Збоинский. — И вдруг…
— Слушайте, пусть кто-нибудь один расскажет! — Вейс нервно закачал ногой.
— Враг не выдержал психического натиска и сдался, — важно произнес Свенцкий. — Я с самого начала предсказывал, что так будет.
Ярош поднял голову. Обвел мальчиков зорким, испытующим взглядом. Все четверо молчали.
— Враг? — переспросил он.
— Да, пан директор. Тот, кто подбрасывал листовки, — ответил Кузьнар тихо.
А Вейс тоже шопотом добавил:
— Томаля из седьмого «Б».
— Сам пришел с повинной! — возбужденно пропищал Збоинский, наклоняясь вперед со стула. — Весь зарёванный… и как трясся! Кто бы подумал, пан директор!
— То-ма-ля… — шопотом выговорил Ярош. Он сидел неподвижно, прикрыв глаза набрякшими веками. — Томаля!
— Такой карапузик из седьмого «Б». Мне и до плеча не достает, — объяснял Збоинский. — Посмотришь, — кажется, до трех сосчитать не сумеет. И от страха изревелся!
Ярош встал и начал ходить по комнате между окном и дверью. Мальчики провожали его глазами.
— Кто ему давал листовки? — Ярош остановился у стола.
— Кнаке, — ответил Кузьнар. — Вот как дело было. Кнаке как-то раз поймал Томалю в библиотеке: Томаля и раньше уже крал книги, а деньги, вырученные от их продажи, копил на покупку велосипеда. Он умолял Кнаке не выдавать его. И тот обещал молчать, а через некоторое время позвал его и велел подбросить листовки. Томаля говорит, что он не хотел этого делать, просил пожалеть его. Но в конце концов испугался угроз Кнаке и согласился. И с тех пор выполнял все его поручения. Только в последние дни он побоялся, что Кнаке на допросе расскажет о нем следователю, и решил сам во всем сознаться.
— Уходящий класс не сдается без борьбы! — изрек Свенцкий, когда Кузьнар замолчал. — Кто же этого не знает? Я это тебе давно твержу, малыш, — обратился он к Збоинскому.
— Значит, листовки ему давал Кнаке? Только Кнаке? — переспросил Ярош.
— По его словам, выходит, что так, — ответил Кузьнар. — И все листовки, которые найдены в школе, подбросил он один. И в библиотеке, и в учительской…
— Значит, никто больше к этому делу не причастен, пан директор, — тихо вставил Вейс.
— Это очень важно, — сказал Ярош.
Зетемповцы переглянулись, и все четверо одновременно закивали головами.
— Когда зетемповская организация активно выполняет свои обязанности, враг может пробраться разве только через щели, — с расстановкой произнес Свенцкий. — О более широкой его деятельности не могло быть и речи, я это говорил с самого начала. И если бы наше заявление о вредительских вылазках одного из учителей в свое время было принято во внимание…
Свенцкий охнул и замолк на полуслове, так как Збоинский украдкой пнул его ногой.
— Томаля… — повторял Ярош. — Кнаке и Томаля… Почему же вы не привели его сюда? — с неожиданной живостью спросил он у мальчиков. — Я хотел бы задать ему несколько вопросов.
— Ни за что не хотел идти! — воскликнул Збоинский. — Дрожал от страха, вообще вел себя, как дерьм… как безответственная личность. И до звонка удрал домой.
— Пан директор, — тихо сказал Вейс. — Мы считаем, что дело Томали должна решать наша организация ЗМП.
— Педагогический совет вместе с зетемповцами, — поправил его Кузьнар. — Томале тринадцать лет.
Ярош вернулся на свое место за столом. Он с интересом смотрел на учеников. Встретил устремленные на него четыре пары взволнованно горящих глаз. У всех четырех мальчиков на щеках пробивался нежный юношеский пушок, а пальцы были в чернилах. Они глядели на него выжидательно, с горячей надеждой, но непреклонно. Ярош улыбнулся уголками губ:
— Об этом мы потолкуем после. Сейчас вам надо идти в класс. А за сообщение спасибо!
Они еще секунду помедлили, немного разочарованные. Первым поднялся Кузьнар, за ним остальные, и все поклонились, толкая друг друга. Збоинский опять споткнулся о ковер.
— Расширяйте зетемповский актив, — сказал им вслед Ярош, когда они были уже у двери.
— Это делается, пан директор, — отозвался Свенцкий обиженным тоном.
Когда они ушли, Ярош позвонил. Реськевич появился на звонок немедленно, как будто ожидал его.
— Попросите ко мне профессора Моравецкого, — отрывисто сказал Ярош.
И видя, что сторож не двинулся с места, повторил приказ громче.
— Нет его, товарищ, — вымолвил, наконец, Реськевич, зажмурив глаза и удивительно высоко подняв брови. — Не придет.
— Что? — пробормотал пораженный Ярош.
— Не придет, — Реськевич тяжело вздохнул. — Он звонил по телефону после первого урока. Жена у него померла вчера, так просил освободить его на сегодня. Великое несчастье, товарищ директор!
4Мальчики держались в стороне. Стояли тесной группой у дорожки между могилами. Пахло хвоей и свежей разрытой землей. День был пасмурный, теплый, в душной тишине раздавалось только карканье ворон да глухой, бормочущий голос ксендза. Народу было немного. Время от времени проходила какая-нибудь набожная старушка в черном, из тех, что любят посещать кладбища, и, останавливаясь, спрашивала, кого хоронят.
— А который из них — ее муж? — прошептала одна из них с жалостливым любопытством. Мальчики не ответили. Издали им видна была голова Моравецкого, возвышавшаяся над всеми другими. Давно нестриженные волосы свисали на воротник пальто. — Еще нестарый! — сказала женщина в черном. — Года не пройдет, как возьмет другую. — Она хмыкнула покрасневшим носом и отошла.
Теперь в тишине яснее слышно было, как шуршит, осыпаясь, земля и бормочет ксендз. Вот глухо застучало что-то, и группа людей у могилы сгрудилась теснее, а стоявшие позади вставали на цыпочки.
