Марк Еленин - Семь смертных грехов. Роман-хроника. Книга первая. Изгнание
...В час дня буксир вывел на рейд крейсер «Генерал Корнилов», который должен был идти в Константинополь под флагом главнокомандующего. Вид могучего стального утюга подействовал на Врангеля успокаивающе. Незадолго до обеда главнокомандующему доложили, что на английском миноносце прибыла в Севастополь баронесса Врангель — маленькая, хрупкая женщина с приятным лицом и высокой прической... Рассерженный главком отдал строжайший приказ: ни под каким видом, категорически не выпускать жену на берег. Послав баронессе Ольге посыльного с успокаивающей запиской — хотя и несколько холодной по тону за своеволие и несогласованность действий, чего он не терпел, — главнокомандующий удалился с начальником штаба составлять приказ о завершении эвакуации. Первая фраза была придумана еще рано утром: «Я решил эвакуировать в течение 1 ноября Севастополь...»
Вечером прибыл Кутепов со своим штабом. Он сразу проехал в гостиницу Киста и явился к Врангелю и Шатилову. Беседа протекала очень долго. Велено было никого не пускать. О чем они совещались, осталось тайной. И много лет спустя никто из троих не вспоминал даже о теме того разговора, не упоминал о беседе в своих мемуарах, не передавал ее содержания своим близким...
Врангель вышел из кабинета величественный и замкнутый более обычного. Велел подать катер и с Графской пристани отправился на крейсер «Корнилов», для совещания с начальником флота адмиралом Кедровым.
Все отделы штаба из гостиницы «Бристоль», начальник связи со своими подразделениями, конвой и ординарцы тем временем переводились в Кисту. По возвращении Врангеля с моря было созвано широкое совещание военных начальников, на котором Шатилов огласил приказ главнокомандующего № 008180, начинающийся знаменательной фразой: «Я решил...» Весь белый фронт сжимался до границ города. Директиву на 1 ноября собравшиеся выслушали растерянно, недоуменно. Она требовала новых боев, крови, но каждый знал: его часть уже неуправляема. Требовать от людей, переставших быть солдатами и офицерами, охваченных паникой, бегущих к причалам, выполнения каких-то осмысленных приказов — безумие. Одно неосторожное действие начальников, одно слово — и все может взорваться разом, как пороховые погреба.
Шатилов читал ровным, бесстрастным голосом. И все делали вид, что слушают. Только Александр Павлович Кутепов демонстративно смотрел на рейд, поблескивая монгольскими глазами, поглаживая расчесанную надвое квадратную бородку. Врангель внимательно следил за каждым, словно определяя сейчас, на кого он сможет положиться в будущем.
Согласно директиве генералу Скалону поручалось защищать Севастополь от моря и до линии железной дороги; Кутепову — от железнодорожного вокзала вдоль Южной бухты и далее к морю, прикрывая эвакуацию. Командующему флотом вменялось в обязанность закончить погрузку к двенадцати часам дня. Затем посадить все заставы и к тринадцати часам вывести суда на рейд. На ста двадцати шести судах должны эвакуироваться примерно сто пятьдесят тысяч человек — не считая судовых команд. Боевые суда флота обеспечивали охрану береговой полосы. Выходило все весьма мотивированно: следуйте приказу № 008180, и вы сможете спокойно покинуть Крым. Однако присутствовавшие на совещании знали, это не так: жизнь уже давно вмешалась в диспозицию, предложенную главнокомандующим, бои шли на окраинах города.
И точно в подтверждение этой мысли раздался близкий разрыв — шальной снаряд ударил в крышу гостиницы. Все переглянулись, готовые вскочить. Врангель, приготовивший короткую, энергичную речь о долге каждого командира перед своими людьми и высшим командованием, раздумал говорить и отпустил всех. Хотел было попрощаться с каждым за руку (день предстоял тревожный, опасный, да и дорога длинная. Кто пройдет ее? Неизвестно, придется ли свидеться...), но и тут передумал и лишь взял под козырек.
Расходились молча, как с поминок.
2
Уже шли бои на перешейках, красные прогрызали Перекоп, а капитан Орлов не торопился с отъездом из Евпатории. Дубинин утверждал, что их «атаман» задумал какой-то фортель и лишь ждет случая, чтобы привести его в исполнение. Кэт поняла, что она обязана быть наготове: Орлов ведь предупредил ее, что она — его собственность. Все восстало в Кэт против «атамана» — женское самолюбие, дворянская гордость, упрямство. Она поклялась, что умрет, но никогда не станет вещью этого бандита. Кэт завела себе второй револьвер — маленький, женский, который прятала за лифом, и не расставалась с ним даже во время сна.
Внезапно, в одну из дождливых ночей, исчез капитан Дубинин. Бежал он, пытаясь порвать с отрядом, или убил его Орлов во время попытки украсть неизвестно где хранившуюся «казну», осталось невыясненным.
Через два дня, на рассвете, Кэт осторожно разбудил Дузик.
— Не шумите, — сказал он шепотом, прижимая ее руку с револьвером к одеялу. — Одевайтесь. Бежим!
«Куда?»
— После, Кэт, после! Одевайтесь, быстро. Я не хотел бы встретиться сейчас с Орловым.
«Его нет у Септара».
— Ошибаетесь, он здесь.
Еще висел над морем стылый туманный рассвет, когда Дузик привел Кэт, дрожащую от холода и возбуждении, к пристани, где стояла закопченная «Лида» — маленький низкосидящий кораблик с длинной трубой на корме. Они увидели лейтенанта Гетмана.
Вскоре появился неопрятный лысый человек, осведомился, что угодно господам. Представился капитаном. Узнав о намерении гостей, капитан помрачнел: «Лида» — грузовик, непригодный к перевозкам людей. К тому же весьма неподходящий груз — корабль по клотик загружен снарядами.
— Как снарядами? — мрачно спросил Гетман. — Интересно, кому вы их везете?
— Врангелю. В Феодосию.
— Как в Феодосию?! — ахнули все.
— Но нам надо в Константинополь, — неприязненно сказал Дузик. — За границу куда-нибудь, одним словом.
Вид потрясенной, не успевшей ничего решить Кэт смягчил и капитана.
— Не хочу быть душегубом. — сказал он. — Возьму. До Феодосии-то, бог даст, мы дойдем, а оттуда много больших судов за море бегут. И вам легко будет пристроиться. Считайте, повезло: из Евпатории никто не вырвется, большевики рядом.
Капитан, расщедрившись, уступил Кэт свою каюту на носу «Лиды» — маленькую каморку из плохо тесанных и сшитых досок и толя, под железным навесом. Из щелей дуло. По крыше барабанил мелкий дождь. Ксению знобило. Начиналась новая, неведомая полоса в ее жизни. Она плыла куда-то. Зачем? Она не могла ответить себе, у нее не осталось даже любопытства...
В Феодосию они добрались к середине дня тридцатого, в разгар самых непредвиденных событий. В городе было объявлено осадное положение. Порт оцепили какие-то части. На двух больших транспортах заканчивалась погрузка. «,,Донˮ и ,,Владимирˮ», — прочел поручик Дузик, когда «Лида», захватывая низким бортом волну, проходила мимо.
Торопливо лезли по трапам, как муравьи, солдаты, войсковые штабы, тыловые части вперемежку с беженцами, войсковое имущество вперемежку с баулами, узлами и чемоданами, старающиеся сохранить важность многочисленные члены Кубанского правительства вместе с нуворишами, проститутками, отставными генералами. Часовые у трапов и судовые команды не могли наладить порядок. В толчее слышались крики, проклятья, летели в воду вещи, люди. Ксения смотрела на все это с ужасом.
Они сошли с «Лиды», путешествие на которой по случайности окончилось благополучно — не взорвались, не сели на мель, не были захвачены партизанами, пока ползли, огибая Форос, боясь уйти мористее, чтобы волны не утопили перегруженное низкосидящее корыто. Делать было нечего: орловцы, как они мысленно еще называли себя, пошли к «Дону» попытать счастья. Но о счастье не стоило и думать. Плотная очередь на посадку змеилась чуть не по всей пристани.
В четыре часа дня, в окружении свиты, прибыл генерал Фостиков, назначенный начальником обороны Феодосийского района. Он бегом поднялся по трапу на борт «Дона», закричал, надсаживаясь:
— Кто старший? Ко мне! — Увидел Гулыгу и поманил его: — Это вы член правительства по военным делам? — И добавил откровенно издевательски: — Пожалуйте-ка ближе. Еще ближе!
Гулыга подошел, взял под козырек.
— С парохода всех вон! — четко выговаривая каждое слово, приказал Фостиков.
— То есть как? — не понял Гулыга.
— Всех вон! — топнув ногой, закричал Фостиков. — За полчаса, за десять минут! Чтоб никого! Я гружу войска в первую очередь. Никого другого! Казаков! Фронтовиков! Все!.. Ясно?
Началась паническая разгрузка.
Орловцы вышли из порта за проволочную ограду. Приморская, Итальянская, Генуэзская и другие улицы и площади были запружены войсками. Все пути к порту оказались закрыты.
— Обратно попасть будет труднее, — сказал грустно лейтенант Гетман. — Зря вышли. — Его лицо викинга отвердело.
Войска стояли вдоль улиц — тихо и, казалось, безучастно ждали распоряжений. Стояли обозы, кухни, телеги с ранеными и тифозными, тачанки, легкие батареи — все это предстояло бросить. Электростанция не работала, и серые сумерки быстро накрывали город. Толпа неистовствующих беженцев осаждала центральные портовые ворота. Навстречу потоком устремлялись группы штатских, высаженных с кораблей. В полутьме обе лавины сшибались, закручивались водоворотом, стараясь перебороть одна другую. Люди давили друг друга, дрались, орали. Время от времени раздавались выстрелы, стоны, проклятья, ругательства. Внезапно кинулась к воротам полусотня казаков, крутя над головами плетьми, разрезая толпу и оттесняя ее от ворот некормлеными, злыми конями. На какое-то мгновение площадь перед входом, мощенная лобастым булыжником, оказалась свободной, и туда с винтовками наперевес вошли две шеренги пластунов с примкнутыми штыками.
