Гылман Илькин - Восстание в крепости
Виктор был во власти противоречивых чувств. Демешко сильно помешал их подпольной революционной работе, но ведь это был их товарищ, и он шел на смерть.
На бледных губах осужденного опять появилась улыбка. Степан прощался с товарищами.
"Скверно ты поступил, Степан, — думал Виктор. — Но в смелости тебе не откажешь. Ты казнил палача, не выдал нас. Ты сделал все, чтобы отвести от товарищей опасность".
Он улыбнулся осужденному. Лицо у того просветлело. Отведя глаза от Виктора, он взглядом обвел товарищей, прощаясь с ними.
Телега начала спускаться по склону. Послышались слова команды. Роты двинулись следом за телегой.
Улицы, по которым проезжала телега с осужденным на казнь, наполнились народом. Многие не скрывали своего возмущения тем, что солдаты так покорно провожают своего товарища на смерть.
— Нечего сказать, хороши! Идут расстреливать своего товарища! Видно, совести нет!
— И правда. Вчера только ели-пили за одним столом, а сегодня ведут его на расстрел! — приглушенно говорили в толпе.
Виктору и его друзьям больно было слышать подобные упреки, но что они могли сделать? Они были бессильны помешать исполнению приговора. Они шли, не отрывая глаз от пыльной дороги.
Толпа горожан следовала за батальоном. Но на окраине города десятка три солдат из караульной роты с винтовками наперевес преградили ей дорогу, приказав людям вернуться в город.
Телега свернула к Талачаю, миновала мост и, проехав еще немного вдоль берега, остановилась.
Солдаты тоже перешли мост и выстроились на том берегу повзводно.
Двое солдат, из тех, что сопровождали телегу, помогли Демешко сойти на землю. Он стоял шагах в пятидесяти от батальона, невесело улыбаясь.
Один из офицеров начал громко зачитывать приговор. Когда он умолк, на берегу стояла гробовая тишина.
К Демешко подошел батальонный священник, желая исповедать его.
— Сын мой, всевышний всем нам, его рабам, велел исповедываться в смертный час. Наш создатель…
Степан перебил его:
— Уйдите, батюшка, прошу вас!
Он продолжал смотреть в ту сторону, где стояла седьмая рота. Ему хорошо были видны лица Виктора и Григорий.
Священник отошел от него и, приблизившись к капитану Гассэ, что-то тихо сказал. Тот кивнул головой Варламову.
Послышались громкие слова команды. Вперед вышли десять солдат с карабинами в руках и стали шагах в десяти от Демешко.
— Прощайте, товарищи! Я…
Возглас Варламова оборвал его:
— Огонь!
Раздался залп. Горы ответили эхом.
Демешко даже не покачнулся, упал как подкошенный.
Двое солдат за руки стащили тело в заранее вырытую могилу, над которой через несколько минут вырос небольшой холм.
Капитан Гассэ приказал батальону выстроиться в три шеренги и пройти прямо по могиле. Он хотел, чтобы солдатские сапоги сровняли могилу с землей.
Под грохот барабана батальон покидал место казни. Когда он вступил в город, Гассэ подал команду затянуть песню. Но солдаты шагали молча. Ни угрозы, ни уговоры младших командиров не помогли.
Утром поручик Варламов доложил ему, что кто-то положил на могилу свежие цветы.
Разгневанный капитан сообщил об этом приставу Кукиеву. Тот послал на берег Талачая городовых, и они убрали с могилы цветы.
Однако на следующее утро на могиле Демешко вновь оказались цветы.
Несколько дней подряд городовые убирали цветы с могилы Демешко, но каждое утро могила опять украшалась цветами.
Капитану Гассэ и приставу Кукиеву пришлось махнуть на это рукой.
Глава двадцать седьмая
Капитан Гассэ строжайше запретил командирам рот отпускать солдат в город. Усилилась слежка за бывшими матросами.
Пристав Кукиев и его помощник Тайтс получили из Тифлиса новые указания. Им было приказано арестовывать каждого, кто вызывает хоть малейшее подозрение.
Бахрам и Аршак предупредили всех товарищей, что надо временно приостановить активную деятельность. В Баку было сообщено, чтобы товарищи повременили с присылкой новой партии оружия.
Люди в Закаталах ходили притихшие, испуганные.
Хорошо себя чувствовали лишь такие, как Гаджи Хейри. После того как его принудили оказать помощь семье покойного Кара Насира, он ходил как побитый. Дружные, согласованные действия рабочих напугали его. Забастовки грозили большими убытками, а Гаджи Хейри был очень жаден. После расстрела Демешко у него сразу поднялось настроение.
— Вот так надо расправляться с бунтарями! Вы видели? — то и дело спрашивал он рабочих. — Больше вы от меня поблажек не дождетесь! Пусть хоть один попробует не выйти на работу! Увидите, что я с ним сделаю! Аллах — свидетель моих слов!
— А что же ты сделаешь, Гаджи? — спросил его однажды Аршак. Он чувствовал, что угрозы хозяина прежде всего относятся к нему.
— Это не твоего ума дело! Что сделаю, то и сделаю!
— Нам тоже интересно знать!
Гаджи Хейри вспыхнул, как порох.
— Ты опять взялся за свое, выскочка? Забыл, видно, что произошло на том берегу Талачая?! Все еще нос задираешь?!
Аршак рассмеялся.
— Ах, Гаджи, ведь мы-то пока не убили своего хозяина! Что же ты нам угрожаешь смертной казнью?
Гаджи Хейри не дал ему договорить.
— Не спеши, Аршак! Клянусь аллахом, я дождусь того дня, когда ты и твой друг Бахрам будете валяться на земле точно так же, как тот солдат! Думаешь, власти слепые? Они все видят. Ждут только момента, чтобы поймать вас в капкан! Солдатам долго спускали, а потом поставили перед строем — и все!
— Говоришь, Гаджи, власти все видят? А что мы сделали такое, что нас надо наказывать? Ты оставил голодными детей Кара Насира. Мы сказали тебе, что не выйдем на работу, пока ты не поможешь им. Разве мы плохо поступили? В конце концов ты сам убедился, что поступаешь скверно. Тебе пришлось протянуть сиротам руку помощи. Что власти могут найти в этом предосудительного?!
Но Гаджи Хейри лишь махнул рукой и поспешил к выходу. Рабочие, посмеиваясь, внимательно прислушивались к этому разговору.
— Хорошо, что ты упомянул имя Кара Насира, — сказал один из них. — Иначе хозяин не отстал бы от тебя. Кара Насир — покойник, но Гаджи до сих пор побаивается его.
В разговор вмешался еще один рабочий:
— Погодите, еще не то будет! Я отрекусь от своего имени, если Гачаг Мухаммед не отомстит ему за Насира. Рано или поздно, но он рассчитается с ним!
Аршак, работавший у окна, заметил вдруг Бахрама; он шел мимо, поглядывая на окна.
После работы Аршак пришел к Бахраму в кузницу.
— На днях из Тифлиса к нам направили оружие! — сразу же ошеломил его Бахрам.
— Неужели тифлисские товарищи не знают, какая у нас тут обстановка? — удивился Аршак.
— Знают. В Тифлисе знают все не хуже нас. Но, очевидно, необходимо, чтобы мы выступили именно теперь. Обрати внимание, на этот раз оружие идет не из Баку, а из Тифлиса. Значит, Бакинский и Тифлисский комитеты действуют согласованно.
— Оружие доставит Дружин?
— Неизвестно. Прибывший из Тифлиса товарищ не знает этого. Завтра, в воскресенье, оружие будет здесь. Подвода подъедет к городу ночью. Мы должны встретить ее у двух больших чинар.
— Ты говоришь про чинары у развалившегося хлева?
— Да. Место неплохое. Завтра ложись пораньше, отдохни, а в полночь будь у хлева. Гасан-киши и я, скорей всего, там, в хлеву, и заночуем. Но надо сделать так, чтобы, кроме нас троих, никто ничего не знал! Ты ведь знаешь, у Тайтса чутье, как у собаки!..
Первым из кузницы ушел Аршак, немного погодя — Бахрам.
Дойдя до центра города, Бахрам взглянул на небо: с гор надвигались черные тучи.
"Как некстати! — подумал Бахрам. — Дождь нам здорово гложет помешать!.. А может, наоборот, к лучшему? Не увидит никто?"
Когда Бахрам вышел на церковную площадь, начало накрапывать. Люди спешили добраться до своих домов. Капли дождя забарабанили по листьям чинар, каши под ногами заблестели.
Бахрам ускорил шаги. Дождь все усиливался. В сердце Бахрама росло беспокойство.
"Непохоже, чтобы дождь перестал к утру, — думал он. — Если завтра весь день будет лить, телега с оружием не проедет. Горные потоки размоют дорогу…"
В ненастную погоду тоскливо сидеть дома. Бахрам, поужинав похлебкой, которую подала ему мать, решил пойти б чайхану.
В чайхане было многолюдно. Дождь загнал сюда даже тех, кто не был большим любителем чая.
Чайхана — единственное место, где жители квартала могут развлечься в ненастье зимой и летом. Впрочем, развлечения здесь своеобразные. Старики собираются сюда, чтобы поговорить, молодые — посмеяться, почесать языки. Чего здесь только не услышишь! Разговор начинается от времен шаха Аббаса, затем постепенно переходит к сегодняшнему дню, и тогда собеседники принимаются перемывать кости уряднику Алибеку и… мало ли еще кому! А стаканы тем временем опорожняются и вновь наполняются чаем. Пока один самовар опустошается, другой — закипает. Ни на секунду не затихает звон стаканов. Много курят — кто цигарку, кто чубук. От дыма не видно лиц.
