Валерий Поволяев - ЕСЛИ СУЖДЕНО ПОГИБНУТЬ
Высоту, на которой у красных стояли пулеметы, надо было взять во что бы то ни стало, иначе «максимы» выкосят без остатка всех людей, что еще имелись у капитана.
И другое тревожило капитана: в батальоне у него активно работали большевистские агитаторы, несколько человек. Это Трошин-два знал точно — доложили проверенные люди, только вот все попытки обнаружить агитаторов оканчивались неудачей. Батальон не выдавал их.
Трошина это коробило, он матерился, хотя по натуре был человеком незлобивым и до фронта мата не знал совсем — совершенно не умел материться, — захватывал в кулак горсть земли и давил, давил, давил ее, словно хотел выжать сок. И сок этот наверняка будет иметь красный цвет — это Трошин знал точно.
Из солдат своих, перекрашенных в белый цвет — бывших красных, Трошин выбрал проворного цепкого Юрченко, хорошо знавшего штаб Тухачевского. Юрченко верой и правдой служил красному командарму, сопровождал Машу Игнатьеву в ее «продуктовых» поездках, но потом оплошал и угодил в плен, стал теперь служить верой и правдой белым. Так, во всяком случае, казалось Трошину.
Вечером, в сизом задымленном сумраке в деревню прискакал полковник Синюков, пронесся низами мимо заскорузлых старых домов, слепо пяливших на него крохотные окна, чуть не угодил под пулеметную очередь. Слава Богу, она прошла в нескольких сантиметрах выше головы, полковник лишь почувствовал опасный жар ее и спрыгнул с коня около землянки, которую занимал командир батальона.
Следом принесся конь с упавшим поводом, без всадника.
— Николай Сергеевич, а где же ординарец? — удивленно спросил Трошин.
— Убило по дороге. Это его конь. Поймайте, привяжите. Не то попадет под шальную пулю... Жалко будет.
Коня поймали, завели за стену баньки, куда не доставали пули, повод привязали к скобе, вбитой в бревно.
— Хорошо научились красные воевать,— похвалил Синюков противника, отер платком лоб, — раньше они были менее напористыми.
Трошин молчал: это он знал не хуже полковника.
— Надо выбивать красных с этой выгодной позиции, с высоты, — сказал Синюков, — иначе они весь батальон выкосят.
— Силы нужны, Николай Сергеевич, — прохрипел Трошин, — а сил нету. Выдохлись.
— Все равно надо выбивать. Скоро сделается темно, под прикрытием темноты и надо будет взять высоту.
В вышине над их головами прогудела пулеметная очередь. Синюков мельком глянул вверх, умолк.
— Осторожнее, Николай Сергеевич, — предупредил Трошин, будто Синюков сам ничего не видел.
— Патронов не жалеют, — пробормотал Синюков, — бьют без счета. Будьте готовы к атаке, капитан.
Атаковать красных не удалось. Едва Трошин отозвался на команду ржавым сипеннем «Есть», как в спину ему уперся штык винтовки.
Трошин-два удивленно оглянулся. Сзади стоял Юрченко, острием штыка щекотал капитану спину и, поймав его взгляд, нажал штыком посильнее, разрезал гимнастерку.
За спиной полковника тоже стояли солдаты — двое, с винтовками на изготовку.
— Ну что, белые суки, попались? — довольно прокашлял Юрченко, расставил пошире ноги, словно собирался нанести удар, и вновь кольнул Трошина штыком. Изношенное лицо Юрченко расплылось в улыбке, под глазами появились гусиные лапки.
Из-за избы вынырнул еще один солдат с винтовкой, тщедушный, разбитной, приблизившись к полковнику, выдернул у него из кобуры револьвер, потом сдернул с мундира эмалевый Георгиевский крест:
— Хватит царские цацки носить.
Полковник угрюмо молчал.
— Что же вы делаете, мужики? — горько и тихо проговорил Трошин. — Мы же ведь с вами делили все... — Усталое лицо его, грязное, с коричневой вокруг глаз, задергалось.
— Все, да не все. — Юрченко коротко хохотнул.— У вас своя кубышка, господа хорошие, у нас своя. Вам охота воевать, а нам неохота. — Он вытащил у Трошина из кобуры револьвер. — Все, Юдин, подавай на гору сигнал — господ взяли... Боя не будет.
— Боя не будет, — эхом повторил Трошин-два, согнулся старчески и сплюнул себе под ноги.
Из-за черной, обваренной огнем избы показался еще один человек, здоровенный, под самый конек крыши, в маленьких железных очках, смешно выглядевших на его длинном лошадином лице, спросил, подозрительно сощурившись:
— Что тут происходит?
— Да вот, Митяй, их благородий решили арестовать, а они сопротивляются...
— Кто велел арестовать? Каппель?
— Пожалуй, совсем наоборот.
Митяй Алямкин все понял, сморщился жалобно и, неожиданно сделав широкий шаг, вырвал винтовку из рук тщедушного мужичка, который любовался эмалевым крестом полковника — крест нравился ему, он уже намеревался положить чужую награду себе в карман — вдруг где-нибудь удастся выменять на хлеб, — но не успел этого сделать, Митяй с силой опустил приклад ему на голову.
Внутри мужичка что-то булькнуло, и голова по уши въехала в грудную клетку.
Сделать второй замах Митяй Алямкин не успел — в него выстрелил проворный Юрченко, следом в Митяя постарался всадить пулю напарник Юрченко, державший на мушке полковника, но промахнулся.
Митяй поник головой, с его носа сорвались и шлепнулись на землю крохотные железные очочки, он с тоской посмотрел на людей, стоявших рядом с ним, перевел взгляд на рыжее закатное солнце и, вымолвив горестно «Ох!», рухнул на землю.
Трошин дернулся, попытался ухватиться за ствол винтовки, которую держал Юрченко, но тот поспешно отскочил назад, лязгнул затвором, загоняя в ствол новый патрон, проорал яростно, чужим голосом:
— Стоять на месте!
Капитан сощурился, поймал глазами красный солнечный отсвет, плавающий в воздухе, попросил неожиданно молящее, с надрывом в голосе:
— Застрели меня, Юрченко, а?!
Юрченко отрицательно мотнул головой:
— Нет, господин капитан, застрелят тебя по решению революционного суда.
— За что же?
— За все! — безжалостно произнес Юрченко.
С господствующей высоты, которую батальон Трошина так и не взял, в низину, в деревню с криками скатывались красноармейцы.
Половина пополнения, которое генерал Лебедев засунул в корпус Каппеля, вернулась назад, к красным. Все происходило точно так же, как в батальоне Трошина: доведенные до бешенства агитаторами мужики хватали за воротники своих офицеров, сдирали с них погоны и ордена, волокли через линию фронта в красные штабы — сдавали там своих командиров, будто ненужные вещи:
— Вот, чтобы претензиев к нам не было.
Мало кто из офицеров потом оставался в живых: и красные, и белые стали одинаково беспощадны, друг друга не жалели.
Каппель, узнав, что Синюков уведен к красным солдатами трошинского батальона, сжал кулаки, потом достал из объемистой сумки фляжку коньяка, налил немного в стакан:
— Жаль. Хороший был офицер. Что же касается капитана Трошина, то я его не знал.
— А если послать к красным разведку, Владимир Оскарович? Как вы на это смотрите? — предложил Вырыпаев, на некоторое время вернувшийся в корпус Каппеля — поддержать артиллерийским огнем намечавшееся на этом участке фронта наступление, — правда, генерал Волков был против этого приказа, на Волкова самого давили так, что ему нечем уже было дышать, но отдать батарею все же пришлось. — Пусть пошарит разведка по красным тылам, — добавил Вырыпаев, который был рад встрече с Каппелем.
— А толку-то?
— В расчете на «вдруг» — вдруг наткнутся на Синюкова.
Каппель отрицательно покачал головой:
— И Синюкова не выручим, и разведчиков потеряем.
— Жаль, — с огорчением произнес Вырыпаев. — Самарских становится все меньше и меньше.
— Ладно, будь по-твоему, — сказал Каппель, — посылаем разведчиков. Хоть я и не склонен действовать по принципу «вдруг», но Синюкова жалко. Далеко его увезти не могли, он наверняка где-то здесь, на реке Белой.— Лицо у Каппеля неожиданно дернулось: генерал вспомнил совещание, которое проводил черным морозным утром в Кургане, тогда ни один командир на вопрос, верит ли он своим солдатам, не ответил «да». В то далекое утро у него впервые в жизни по хребту пополз неприятный холодок. Он пополз и сейчас. — Жаль Синюкова, — повторил генерал.
На следующий день батальон Павлова — вернее, те остатки людей, что еще находились в строю, — выбили красных из деревушки, где были взяты в плен Синюков и Трошин. Бой был коротким и жестоким. В плен захватили двести человек красноармейцев и двадцать семь пулеметов.
Подобрали и Митяя Ал ямина. Целые сутки он пролежал в куче убитых солдат и выполз к своим, когда те появились в селе.
Но этот успех был едва ли не единственным среди целой череды поражений — белые начали откатываться на восток. Генерал Лебедев потерял инициативу. Ставка Верховного правителя никак не могла свести концы с концами, собраться, образовать кулак, чтобы дать отпор. Белые терпели поражение за поражением — красные били так, что от противника только перья летели. Города переходили к красным, как костяшки на счетах: р-раз! — и город, который только что держали белые, перескакивал к красным, д-два! — и второй город оказывался у кого-нибудь из талантливых красных военачальников.
