Джон О'Хара - Время, чтобы вспомнить все
— Я этого не знала, — сказала Мариан.
— Ох и не нравится мне это, — сказал Гарри. — Не успел он забраться в коляску, как сразу за кнут и давай их хлестать. И хлестал, пока я не отобрал у него кнут. А этот пони, наш шетландец, он же, сукин сын, может так взбелениться, что не приведи господи. И лягается. Ох, помяни мое слово, когда-нибудь…
Это случилось буквально несколько дней спустя. Энн сидела в коляске, держа в руках вожжи. По установленному отцом правилу пони следовало вывести из конюшни и провести по деревянному настилу к переулку.
— Я хочу его вывести, — сказал Джоби.
— Залезай в коляску, — сказал Гарри. — Я сам выведу.
— Давай, Джоби, залезай, — сказала Энн.
— Я хочу вывести его! — выкрикнул мальчик.
Он ринулся к Гарри, чтобы отобрать у него вожжи. Пони рванулся с места и укусил Джоби за предплечье, разодрав рукав его матроски и прокусив кожу. Гарри слегка ударил пони по морде.
— Энн, выйди из коляски и займись своим братом, — сказал Гарри.
Пока Гарри распрягал пони и отводил назад в стойло, Джоби сидел на булыжном полу и вопил во весь голос. Гарри взял на руки перепуганного мальчика и понес в дом.
— Его укусил пони, пошли за доктором, — сказал он Мариан. — А ты, Энн, пойди и расскажи о том, что случилось, матери.
Гарри смочил чистую тряпочку в виски и приложил к ране. Мальчик орал без передышки, взвывая при каждом новом прикосновении и каждой попытке его утешить.
Вечером Джо вызвал Гарри к себе в кабинет, чтобы услышать его версию случившегося. Гарри рассказал ему все как было.
— Да, боюсь, что он получил по заслугам, — сказал Джо.
— Я думаю не об этом, сэр, — сказал Гарри.
— О чем же вы думаете, Гарри?
— Не знаю, как и сказать. Мне трудно…
— Говорите, Гарри, говорите, — сказал Джо. — Вы поступили так, как следовало.
— Спасибо, сэр. Но я это о будущем.
— О чем же?
— Ну и о прошлом тоже.
— Это о Джоби. Это касается его, и вам неприятно об этом рассказывать?
— Да, сэр, — сказал Гарри. — Это… Некоторые дети не понимают животных. Энн может зайти к пони или лошади в стойло, и ничего не случится. Но пони уже сердился на мальчика.
— То есть мальчик сам на это напросился?
— Да, сэр. Боюсь, что так оно и было.
— И это учитывая то, что некоторые шетландские пони довольно злобные.
— Да, учитывая это.
Джо задумался.
— Вы хотите сказать, что Джоби вел себя жестоко?
— Мне бы не хотелось употреблять такого именно слова.
— Вам не хочется этого говорить, но если бы вы поклялись говорить правду, вы бы именно это и сказали, верно?
— Ну… да.
Джо кивнул.
— А что насчет будущего?
— Я сделаю все, что возможно, но не могу обещать, что это не повторится.
— В таком случае нам придется избавиться от пони. Мы найдем для него хорошего хозяина.
— Нет, мистер Чапин. Это не поможет, — сказал Гарри. — Вы меня вынудили сказать больше, чем я хотел, так что… а, семь бед — один ответ.
Джо улыбнулся.
— Мы не можем избавиться от мальчика.
— Конечно, вы не можете, но, будь он моим сыном, я бы его несколько годочков не подпускал к животным, пока он немного не подрастет.
— Вы считаете, что это… часть его натуры.
— Если бы не пони, то была бы лошадь. Я никогда не пускаю его в стойло к мерину — никогда. Знаете, как бывает, когда кто-то подойдет к лошади, а она начинает бить копытом и фырчать?
— Господи, неужели все настолько плохо?
— Пока мальчик в конюшне, я не смею и глаз с него спустить.
— Жаль, что вы не сказали мне об этом раньше.
— Мистер Чапин, мне и сейчас не хочется вам этого всего говорить. Я это делаю только потому, что сегодня такое случилось. А могло быть и того хуже.
— Гарри, я благодарен вам и за то, что вы мне рассказали, и за то, что вы сделали. И я прекрасно понимаю, что, если бы не вы, пони мог взбеситься и унестись вместе с коляской, в которой была моя дочь.
— Господи помилуй! — воскликнул Гарри. — Господи помилуй! Только не это!
— Да, тут, несомненно, все непросто. Но вы, Гарри, не волнуйтесь. Мы с миссис Чапин вам очень благодарны за то, что вы сделали. Не растерялись. Сделали то, что надо было. Идите и выпейте стаканчик виски.
— Премного вам благодарен, сэр, — сказал Гарри.
Так для Джо Чапина началась Детская Эра.
К концу второго десятилетия двадцатого века в Гиббсвилле все еще не было частного клуба. Правда, в городе был теннисный клуб, который по строгости отбора членов превосходил любые частные клубы Пенсильвании, но его наличие, увы, не оправдывало того, что джентльменам Гиббсвилля для игры в гольф приходилось ездить в соседний округ. Всем членам теннисного клуба была предоставлена возможность вступить в новый частный клуб «Лэнтененго», и почти все члены теннисного клуба в него вступили. Все члены теннисного клуба могли быть членами любого частного клуба в Гиббсвилле. Среди членов клуба «Гиббсвилль» были такие, которых не принимали в теннисный клуб потому, что их жены не достигли того социального положения, которого достигли их мужья в профессиональном мире и бизнесе. И членство в клубе «Гиббсвилль» вовсе не обязательно давало право на вступление в новый, более дорогой гольф-клуб. Почти каждый платежеспособный христианин, заработавший свое состояние приличным путем и не славившийся привычкой парковать свою машину перед публичными домами, мог быть почти уверен, что в течение двух лет после подачи им заявления с приложенной к нему рекомендацией он будет принят в клуб «Гиббсвилль». Единственным длинным списком лиц, которых автоматически могли принять и в частный клуб, был список приглашенных на «Ассамблею» Гиббсвилля, и каждого человека в этом списке руководители нового клуба рассматривали в самую первую очередь. Мужчину, не явившегося на последние пять «Ассамблей» — так же как и его супругу, — могли вычеркнуть из списка приглашенных, однако это правило применялось лишь в том случае, когда этот человек совершал чрезвычайно неблаговидный проступок. Соответственно мужчинам и женщинам, не числившимся в списке приглашенных на «Ассамблею», возможность вступить в новый частный клуб предлагалась лишь в исключительных случаях. Главную роль в открытии нового клуба в Гиббсвилле фактически сыграли две группы людей. Если бы его создание не одобрило большинство комитета «Ассамблеи», дальше разговоров дело просто бы не пошло, и то же самое было справедливо в отношении «Второго четверга» — группы, которая в конечном счете приобрела самую мощную социальную власть в Гиббсвилле. О существовании «Второго четверга» не знали не только большинство граждан Гиббсвилля, но не знали и многие приглашенные на «Ассамблею». За всю историю существования «Второго четверга» в него ни разу не допускались посторонние, у него не было филиалов, не было Конституции или писаных законов, не было правил, руководителей, постоянных взносов (хотя допускались сборы на дополнительные нужды), не было официальных бланков, штаб-квартиры и не было списка кандидатов на вступление в клуб, за исключением прямых наследников членов клуба. На собрания клуба каждый мужчина надевал накрахмаленную белую рубашку, а по диагонали — красную, два дюйма шириной, ленту, а каждой даме выдавался букет для корсажа. Среди тех, кто знал о существовании «Второго четверга», не было глупцов, которые стали бы заговаривать о нем с уважаемыми членами этого клуба. Список членов клуба никогда не публиковался, и он не стал общественным достоянием, однако время от времени молодые люди, не состоявшие его членами, пытались раскрыть его тайны. Они пристраивались возле дома предполагаемого члена клуба и следили за всеми дамами и господами, входившими в этот дом. Но всякий раз составленный ими список отличался от предыдущих, и потому эти любопытствующие не могли с уверенностью сказать, что хотя бы один из их списков действительно был списком членов «Второго четверга». Эти собрания с таким же успехом могли оказаться обычными вечеринками. Любопытные могли бы расспросить слуг предполагаемых членов клуба, но цель расспросов стала бы тут же очевидной любому повару и любой служанке и достоверность их ответа была весьма сомнительной, так как они могли солгать из преданности хозяевам или из вредности. Поначалу у этой таинственности было вполне добродетельное оправдание: членам клуба не хотелось обижать тех из своих сограждан, которых на эти вечеринки не приглашали, — но с годами у секретности появились две другие причины: во-первых, членов клуба эта секретность забавляла, а во-вторых, «кому какое до этого, черт подери, дело?».
Джо Чапин стал членом «Второго четверга» после смерти своего отца, несмотря на то что его родители ни разу не пришли ни на одно из собраний клуба. Было решено, что, поскольку старшие Чапины были включены в первоначальный список, Джо следует принять в члены, даже несмотря на то что болезнь его матери помешала его родителям быть активными членами клуба. Перед первым посещением клуба Эдит сгорала от любопытства и была крайне возбуждена. И хотя она знала членов клуба всю свою жизнь, они благодаря таинственности своих собраний казались ей необычайно важными. Она испытывала трепет от одной мысли о том, что благодаря своему замужеству сможет на равных общаться с теми, кто мог бы еще годами наслаждаться своим тайным превосходством над ней. В этом даже таилось нечто вроде опасности. «Представить только, что Джозефина Лобэк могла смотреть на меня свысока, а я об этом даже не знала, — думала Эдит. — Представить только, что Уит Хофман не является членом клуба или что я столько раз сидела рядом с Артуром Мак-Генри и не знала, член он клуба или нет. Интересно, что бы отдала Пег Слэттери для того, чтобы стать членом этого клуба?» И Эдит пусть и неохотно, но гордилась Джо, который, надев свою алую ленту, держался легко и свободно — так, будто это событие для него ничего не значило.
