Валерий Поволяев - ЕСЛИ СУЖДЕНО ПОГИБНУТЬ
Надо с грустью заметить, что жить к той поре и тому, и другому оставалось меньше года.
В приемной адмирал сказал Каппелю:
— Владимир Оскарович, если что-то нужно будет для вашего корпуса — сообщите. Все будет исполнено.
Это слышали все. Как и все видели, что Колчак проникся к Каппелю особым уважением.
Больше ни один человек не приходил к адмиралу наушничать на Каппеля: это могло кончиться плохо.
Вечером к омскому перрону с шипением и резкими веселыми гудками подкатил пассажирский состав, ведомый мощным «микстом», не раз доставлявшим скорые поезда в Париж. Каппель, одетый в шубу, покрытую обычным солдатским сукном, ловко вспрыгнул на заснеженную ступеньку — дожидаться, когда кондуктор сметет с нее белый мусор и обколет лед, не стал, — быстро прошел в свое купе.
Там сбросил шубу. Некоторое время неподвижно сидел у окна, опершись локтями о столик, разглядывал людей, суетившихся на перроне.
Он находился под впечатлением, оставшимся после разговора с адмиралом.
По перрону с важным видом ходил старший кондуктор — степенный старик с пушистыми серыми бакенбардами и тоненькими погончиками, прилаженными к черному «романовскому» полушубку. За ним неотвязно, будто собачонка, бегал большеухий носатый паренек с фонарем в руке — ученик.
Старик втолковывал молодому человеку, как надо жить, вскидывал поочередно руки, окутывался паром, иногда тыкал пальцем в пространство. Носатый паренек внимал ему, заглядывал в рот. Выдав очередную порцию наставлений, старик умолкал и продолжал неспешное движение туда-сюда по перрону.
Каппель улыбнулся: слишком уж забавно это выглядело из купе вагона, куда с перрона не доносился ни один звук.
Мысли его снова унеслись в кабинет адмирала, в его штаб: Каппель никак не мог понять, почему Лебедев, покорно сгибая тонкий, как у девицы, стан перед адмиралом, поступает во вред своему шефу? Это что, глупость? Впечатление глупого человека Лебедев не производил. Вхож в высшие академические круги... Неужто все дело в обычной зависти к успехам Каппеля, в ревности, в нежелании допускать других людей к Александру Васильевичу Колчаку? Губы у Каппеля недоуменно дрогнули.
Сейчас, когда колчаковские войска ведут успешные боевые действия, берут город за городом, Лебедев ни с кем не желает делить славу победителя... Бред какой-то.
Через семь минут вагон дернулся, и омский перрон неторопливо поплыл назад, в темноту мутной холодной ночи.
Утром Каппель оказался в Екатеринбурге. Город был не столь оживлен, как, допустим, Омск или Курган, стены домов покрыты пороховой копотью — здесь шли тяжелые уличные бои. На вокзальной площади, заснеженной, с крутыми отвалами, своими макушками достигающими фонарей, прикрепленных к столбам, Каппель взял возок и поехал по адресу, по которому должны были находиться старики Строльманы.
Увидев зятя-генерала, старик прослезился, покрутил головой, давя в себе жалобный скулеж, пытаясь сладить с собою, но не смог, это оказалось выше его сил. Плечи у Строльмана задергались, как в припадке. Каппель обнял старика:
— Полноте... полноте.
— А Олечка... Олюшка... Ты знаешь о нашей беде, Володя?
— Знаю.
— Не уберег я ее. — Плечи у старика затряслись сильнее. — Прости меня, ради Бога.
— Я пробовал отыскать ее в Москве — бесполезно.
Спина старика была худой, костистой, лопатки углами выпирали из-под жилета.
— Надо собираться, — сказал Каппель, — у нас мало времени.
Старик перестал плакать, достал из кармана большой, как полотенце, платок, вытер им лицо.
— Куда собираться?
— Я увожу вас с собой.
— Прости, Володя, но — куда?
— В Курган. Там сейчас формируется мой корпус. Через четыре часа будет поезд из Перми, нам надо на него успеть.
Строльман глянул на часы:
— Я не успею.
— Надо успеть.
Старик заохал, засуетился, движения его сделались бестолковыми, в них было много лишнего.
— Ох, я не успею, — горестно пробормотал он.
— Надо успеть,— повторил Каппель, прислушался к тишине, стоявшей в доме. — Дети спят?
— Спят. Они поднимаются поздно. Пусть спят. Им самая пора набираться сил, самый возраст... — В голосе Строльмана появились ворчливые нотки, и он стал похож на дряхлую, с облезающим пером наседку.
Строльман вновь заохал, заквохтал, заметался по квартире.
— А может, лучше поедем завтра, а, Володя?
— Лучше сегодня. Яне могу оставлять часть надолго.
В ответ раздалось квохтанье.
На сборы потребовалось всего три часа — крупных вещей не было, — все осталось там, в доме при пушечном заводе.
— Чем меньше вещей — тем лучше, — окинув имущество строгим взором, кратко произнес Каппель.
— Как же это, Володя? — жалобно проговорил Строльман, поднял вопросительно брови. — Всю жизнь собирал, копил, обрастал имуществом, считал, что так надо, и вдруг... Нищий я стал, совершенно нищий. — Он вновь всхлипнул.
Каппель обнял его:
— Успокойтесь, пожалуйста. Прошу вас!
Через час они уже сидели в купе пермского поезда. К ним заглянул кондуктор, увидел генерала, козырнул, проговорил жалобным тоном:
— Это что же такое получается, господин генерал! Железная дорога работает все хуже и хуже. Ни один поезд уже не приходит по расписанию — все опаздывают.
Каппель сделал неопределенный жест: в делах железной дороги он не разбирался.
В Кургане штабс-капитан Павлов был счастлив. Варечка дала согласие выйти за него замуж. Павлов прижал к губам тоненькие Варины пальцы, прошептал благодарно:
— Варечка, спасибо вам. Вы никогда не пожалеете, что решили стать моей женой.
Варя была растеряна: все происходящее казалось ей неким сном. Она глядела влюбленными глазами на Павлова и спрашивала себя: счастлива ли?
Она была счастлива.
Венчание происходило в небольшой, с темной игрушечной колокольней церкви, рано утром, поскольку днем батюшка — доброжелательный, с лучистыми глазами иерей — собирался отбыть в Тобольск, в епархию. Варя была тиха и растеряна. Павлов пробовал шутить, но оттого, что сам был оглушен свалившимся на него счастьем, шутки у него не очень удавались.
Павлов сумел даже достать золотые обручальные колечки — нашлись подходящие в бывшей ювелирной лавке, хоть та и была закрыта, но штабс-капитан сумел отыскать ее хозяина — он снимал частную квартиру, прятался от всех, боялся грабежей. Ювелир и вынес из темного потайного закутка на белый свет кожаный баул с драгоценностями. Варе обручальные колечки понравились.
А потом молодожены на быстрой тройке, в кошеве, застеленной двумя хорошо выделанными медвежьими шкурами, катались по окрестностям Кургана, дышали снежным простором, морозом, останавливались у Тобола, накрытого толстым белым одеялом, целовались под соснами и удивлялись — неужели они всего полтора месяца назад находились в горячем пекле, кланялись пулям и совершенно не обращали внимания на красный от крови снег? Тогда казалось, что так все и должно быть, сама природа снега — красная, кровянистая. А на самом деле снег, оказывается, — белый... Пушистый, нежный, толстый, лежит на земле горностаевой шубой.
— Я бы здесь осталась навсегда, — неожиданно заявила мужу Варя, обвела рукой пространство. — Мне здесь очень нравится.
— Варя, вам здесь скоро станет скучно. — Павлов никак не мог перейти на «ты», продолжал обращаться на «вы» — так было проще и привычнее.
— Саша, меня можно звать на «ты». Можно и нужно.
— Понимаю, но... — Павлов развел руки в стороны.
— А скучно мне не станет... Я в этом уверена.
— В Кургане нет даже десяти тысяч жителей, я недавно прочитал в путеводителе. По сравнению с Москвой это не город, а городок, конопляное зернышко... Нет, Варюша, жить надо в большом городе. Москва златоглавая, Санкт-Петербург — вот что надо.
— Почему этот город называется так странно — Курган?
Павлов, не отвечая на вопрос, прыгнул в кошеву, приподнял меховой полог:
— Поехали!
— Куда?
— Поехали! Это недалеко, версты четыре отсюда... Поехали!
Через четыре версты они увидели огромный заснеженный холм, ровный, как лысина какого-нибудь почтенного старца; ветер сдувал с макушки холма белые кудрявые космы, сбрасывал вниз, швырнул охапку под ноги и молодоженам. Варя прижалась к мужу.
— Это и есть тот курган, от которого пошло название города, — сказал Павлов.
— Он насыпной?
Наверняка насыпной. Тут было становище какого-то татарского князька, какого именно, история уже не помнит — имя его не сохранилось. Князька этого, по- моему, убил Кучум.
Тихо было, таинственно в этом месте, ни стука дятлов, ни птичьих скриков, словно место это заколдовано и стало оно необитаемым, очень недобрым, лишь шумели здесь росшие неподалеку сосны, роняли с макушек сор, сдуваемый ветром.
Варя поежилась:
— Неуютно здесь как-то.
Штабс-капитан притянул жену к себе.
— Не бойся, — произнес он тихо, успокаивающе, отметил про себя, что впервые в жизни обратился к Варе на «ты».
