Август Стриндберг - Полное собрание сочинений. Том 4. Красная комната
Левин. Острым взглядом Фальк оценил, какую пользу он может извлечь из такого человека, как Левин, который, кроме того, развел колоссальные знакомства своими займами. Но чтобы подготовить его как следует и ознакомить его со всеми закоулками дела, он опротестовал один его вексель. Потом он выступил в качестве спасителя и сделал его чем-то в роде советника с титулом секретаря правления. И теперь этот Левин сидит в маленькой отдельной комнате, но не смеет показываться в банке.
Исаак Леви кассиром в этом банке. Он сдал экзамен (с латынью, греческим и еврейским) так же, как и юридические предметы и философские, с высшей отметкой; конечно, «Серый Колпачок» оповестил об его экзамене. Теперь он продолжает изучать право и делает гешефты на собственный счет. Он, как угорь, у него девять жизней, и он живет ничем. Он не употребляет спиртных напитков и никотина ни в каком виде; есть ли у него другие пороки, не знаю, но он плодовит! У него железная лавка в Гернозунде, сигарный магазин в Гельсингфорсе и галантерейная лавка в Седертелье; кроме того, у него несколько домиков на юге Стокгольма! Он человек с будущим, говорят люди. Он человек с настоящим, скажу я.
Брат его Леви после ликвидации «Тритона» ушел в частные дела, как говорят, с хорошим капиталом. Он хочет приобрести Лесной монастырь около Упсалы, который он собирается реставрировать в совсем новом стиле, который изобретен его дядей из художественной академии. Но, кажется, предложение его отвергнуто. Это очень оскорбляет Леви, и он написал заметку для «Серого Колпачка»: «Преследование евреев в XIX веке», чем привлек на свою сторону живейшие симпатии всей интеллигентной публики; благодаря этому он может стать депутатом, если захочет. Он получил также благодарственный адрес от единоверцев (как будто у Леви есть вера); в нём они благодарили его, что он защитил права евреев (в частности — купить Лесной монастырь). Адрес был передан на банкете, на который было приглашено не мало шведов (я переношу еврейский вопрос на его настоящую почву, этнографическую). Герою передали при этом случае подарок в 20.000 крон (акциями) для «приюта для падших мальчиков евангелического вероисповедания» (все-таки вероисповедание!).
— Я тоже был на банкете и видел то, чего никогда не видел, именно — пьяного Исаака! Он объявил, что ненавидит меня, Фалька и всех «белых». Он называл нас то «белыми», то «аборигенами». Потом он изливал мне свое сердце, говорил о своих страданиях ребенком в школе, когда учителя и товарищи издевались над ним, а уличные мальчишки колотили его. Что тронуло меня больше всего, так это рассказ о его солдатчине; его вызывали на зорю перед строй читать «Отче наш». И так как он его не знал, то над ним насмехались. Его рассказы побудили меня изменить взгляд на него и его племя.
Религиозное шарлатанство и благотворительная холера процветают в высокой степени и делают пребывание на родине весьма неприятным. Помнишь два чёртовых волоса, госпожу Гоман и госпожу Фальк, два мелочнейших, тщеславнейших и злейших существа. Ты помнишь их ясли и конец этого предприятия; теперь они устроили приют имени св. Магдалины — и первая, кого они приняли по моей рекомендации, была Мария! Бедняжка отдала все свои сбережения какому-то прохвосту, который с ними скрылся. Теперь она радовалась иметь всё задаром и вернуть себе гражданское доверие. Она объявила, что сможет вынести все проповеди, которые неизбежны при такой деятельности, если только ей будут давать каждое утро кофе.
Пастор Скорэ, которого ты наверно помнишь, не стал примариусом и из досады он собирает на новую церковь. Печатные листы, подписанные богатейшими магнатами Швеции, призывают всеобщее милосердие. Собранных денег уже столько, что пришлось назначить заведующего (с бесплатной квартирой и отоплением). Угадай, кто назначен заведующим? Слушай и дивись: Струвэ!
Струвэ в последнее время стал несколько религиозным — я говорю немного, но достаточно для его обстоятельств, ибо теперь он под защитой верующих. Это не мешает ему продолжать писание в газетах и пьянство. Но сердце его не смягчилось, наоборот, он так обозлен на всех, кто не опустились подобно ему, ибо, между нами говоря, он страшно опустился; поэтому он ненавидит Фалька и тебя и поклялся разнести вас, лишь только вы заставите говорить о себе. Впрочем, для того, чтобы переехать на бесплатную квартиру, ему пришлось повенчаться, что и случилось втихомолку на Белых Горах. Я был свидетелем (в пьяном виде, конечно) и присутствовал при этом обстоятельстве. Жена его стала тоже религиозной, так как она слыхала, что это принято.
Лундель совсем покинул религиозную почву и пишет только портреты директоров; они сделали его ассистентом в академии художеств. Он теперь тоже бессмертный, ибо ему удалось провести контрабандой картину в национальный музей. Способ прост и достоин подражания. Смит подарил национальному музею жанровую картину Лунделя, который за это бесплатно написал его портрет! Разве это не хорошо? А?
Конец романа. Однажды утром в воскресенье я сидел в своей комнате и курил. Раздался стук в мою дверь, и вошел красивый рослый мужчина, который показался мне знакомым, — Ренгьельм! Взаимные расспросы. Он управляющий большой фабрикой и доволен.
Опять постучали. Вошел Фальк (ниже подробнее о нём.).
Поговорили о старых воспоминаниях и общих знакомых! Потом наступил этот столь знакомый момент после оживленного разговора, когда всё стихает и происходит странная пауза. Ренгьельм схватил книгу, лежавшую вблизи него, полистал в ней и начал громко читать:
«Кесарево сечение. Диссертация, публично защищаемая в малой аудитории университета». Вот страшные вещи; кто эта несчастная?
— Посмотри, — сказал я, — на второй странице.
Он стал читать дальше.
— «Таз, хранящийся под номером 38 в патологической коллекции академии…» Нет, это не то. «Незамужняя Агнеса Рундгрен…»
Ренгьельм стал бледен, как известь, и ему пришлось встать и пить воду.
— Ты знал ее? — спросил я, чтобы рассеять его.
— Знал ли я ее? Она была в театре в X—кеппинге и потом переселилась сюда, в Стокгольм, в одно кафе, где называлась Бэда Петерсон.
Теперь ты посмотрел бы на Фалька! Разразилась сцена, которая кончилась тем, что Ренгьельм проклинал женщину вообще, на что фальк возбужденно ответил, что существует два рода женщин; он хочет сказать, что между женщиной и женщиной может быть разница, как между ангелом и чёртом. И он говорил с таким волнением, что у Ренгьельма слезы навернулись на глаза.
Фальк. Да! Его я приберег напоследок. Он обручен! Как это произошло? Он сам рассказывал это так: «Мы виделись!»
Как тебе известно, у меня нет предвзятых мнений, я жду опыта; но после того, что я видел, едва ли можно отрицать, что любовь есть нечто, о чём мы, холостяки, не можем судить. То, что мы называем этим именем, есть только легкомыслие. Смейся, старый насмешник!
Я видел только в плохих пьесах такое развитие характера, как у Фалька. Можешь себе вообразить, с обручением пошло не так гладко. Отец, старый вдовец, эгоист, пенсионер, — глядевший на свою дочь, как на капитал, и желавший, чтобы она богатой партией приготовила ему приятную старость. (Это нечто весьма повседневное!) Он, значит, наотрез сказал нет! Тут бы ты посмотрел на Фалька! Он вновь и вновь приходил к старику, и тот каждый раз выгонял его, но он опять приходил, заявлял старику прямо в лицо, что они поженятся без его согласия; не знаю, но кажется мне, что они дрались.
Однажды вечером Фальк провожал свою невесту от родных, которым он сам себя представил. Когда они пришли в их улицу, они увидели при свете фонаря старика в окне — у него маленький дом, в котором он живет один. Фальк стучит в калитку; он стучит четверть часа, но никто не открывает. Он перелезает через ворота, при чём на него нападает большая собака, которую он побеждает и запирает в мусорный ящик. Затем он заставляет дворника встать и отпереть. Так они проникли во двор; оставалось еще проникнуть в дом. Он ударяет большим камнем в дверь, но изнутри не слыхать ни звука; тогда он достает из сада лестницу, взбирается к окну старика (совсем так же сделал бы и я) и кричит:
— Откройте дверь, не то я окно выбью!
Тогда раздался голос старика:
— Если ты это сделаешь, негодяй, я пристрелю тебя!
Фальк выбил окошко!
Минуту царила мертвая тишина. Наконец, раздалось за разбитым стеклом:
— Это стильно! (Старик был военным). Ты мне нравишься, малый!
— Я неохотно бью стекла, — сказал Фальк, — но для вашей дочери я готов на всё.
Этим положение было выяснено, и они обручились.
К тому же риксдаг провел свою реорганизацию ведомств и удвоил количество мест и оклады, так что молодой человек, получающий оклад первой категории, уже может жениться! Таким образом, осенью Фальк женится.
Она останется учительницей. Я мало интересуюсь женским вопросом, но думается мне, что наше поколение выведет из брака всё то азиатское, что в нём еще осталось. Обе стороны заключают свободный союз, никто не жертвует своей самостоятельностью, один не стремится воспитать другого, каждый уважает слабость другого, и у обоих товарищество на всю жизнь.
