Сергей Герман - Обреченность
— Прошу всех налить! — требовал изрядно захмелевший есаул Трофименко, ближайший помощник Доманова. — Я хочу выпить за войскового старшину Доманова, настоящего героя, который вывел из окружения и спас своих казаков.
К Гнутову наклонился войсковой старшина Неделько.
— Брэшет же Сашка, как кобелюка. Выслуживается перед Домановым. В окружение хлопцы и попали только благодаря Тиме.
Трофименко налил полный фужер коньяку и выпил залпом.
— Да-ааа! — ударил кулаком по столу Трофименко. - Доманов наш настоящий батька. А другим насрать на казачью кровушку,
Его пытались успокоить, но он грубо перебивал всех, кричал, толкался, пока сидевшие рядом, не усадили его на место.
Павлов встал из-за стола и хлопнув дверью вышел. За ним следом выскочил Доманов. Вышли еще несколько офицеров. Во дворе они увидели, что бледный как полотно Павлов, таскает Доманова за грудки и кричит:
— Ты хочешь свалить меня и занять мое место... в бога, в креста!.. но тебе не удастся. Ты ответишь за все!
Их оттащили друг от друга и развели в разные стороны. Походный атаман оттолкнув Доманова, пошел домой. Всем стало ясно, что конфликт зашел слишком далеко.
* * *
Усиленный казачий батальон проводил регулярные рейдовые операции против партизан на территории Смоленской, Витебской и Могилевской областей, действуя в составе немецких охранных дивизий.
Подразделения Кононова находились в армейском резерве, выполняя задачи разведывательной службы или бросались на те участки, где была угроза прорыва.
С октября 1942 года 102й батальон был преобразован в 600й казачий дивизион, состоящий из трех конных эскадронов, трех пластунских, одной пулеметной роты и двух батарей. Почти до конца 1942 года казачий дивизион в основном обеспечивал охрану железнодорожных коммуникаций по ветке Витебск — Полоцк и Борисов — Орша.
Один из командиров эскадронов рассказывал Кононову:
— Прибежала на днях ко мне бабочка из села, кричит, ваши все пограбили! Дети без куска хлеба остались! Спрашиваю:
— Какие такие наши?
— Да казаки!
Поскакали в деревню. Выяснили, что изголодавшиеся в лесу окруженцы под казаков работают.
Но на всякий случай я конечно еще своих предупредил, чтобы мирное населении трогать даже в мыслях не держали!
А однажды заскочили верхи в село, а там амбар с пособниками партизан догорает. Мы к деревенским с расспросами, а они от нас в разные стороны разбегаются. По деревне вой стоит, крики, слезы. Местные кричат: «Ваши казаки потешились. Только что ушли из села».
— Мы на коней и в догон. И хоть больше смерти боялись они погони, но достали мы их и порубали. Оказалось заброшенные парашютисты НКВДешные, но в в настоящей казачьей форме. А командиром у них — русский…
* * *
Дивизион Кононова был на особом счету у немецкого командования, считаясь одним из самых боеспособных подразделений среди «восточных частей» и неоднократно отмечался в приказах и сводках высшего командования Вермахта.
Располагался он в селе Круча, Круглянского района Могилевской области.
Штаб дивизиона находился в центре села, в крепком деревянном пятистенке под железной крышей. Над выкрашенным крыльцом висела выструганная доска. Сквозь замазанные сажей буквы читалась надпись «Правление колхоза имени товарища Ворошилова».
Казармой служила бывшая школа. В коридоре и классах пахло пылью, мелом и табаком. Казаки вытащили из шкафов и столов книги, журналы, ученические тетради. Висевший в кабинете директора портрет Сталина расстреляли и бросили в угол. Там же валялся и портрет Льва Толстого.
Муренцов поднял его. Бережно поставил на тумбочку рядом со своей кроватью.
— Это хто такой бородатый будить, Сергеич? Карла- марла?
— Да нет. Русский офицер. За Россию воевал, также как и мы.
— А-ааа! Тада ладно.
По вечерам свободные от службы казаки собирались на крыльце школы. Здесь же крутились местные мальчишки. Приходили женщины, из тех, кто побойчее.
Иногда свободные от службы казаки устраивали концерт. Оркестр состоял из немецкого аккордеона и гармошки. Иногда и Муренцов брал в руки гитару. Казаки просили его:
— Давай офицерскую, Сергеич.
Муренцов мягко, осторожно трогал струны. Запевал:
Я увидел его сквозь прицел трехлинейки,
Но не стал нажимать на курок.
Не стрелять же в того, кто спасал вас от смерти,
И сегодня я отдал должок.
Казаки подсаживались ближе, закуривали.
На германской войне
Братство было в цене
Дни летели в кровавом галопе.
Бывший штабс-капитан,
Почему же Вы там?!
Почему Вы не в нашем окопе?
Гитара плакала и рыдала. Муренцов пел и спрашивал.
Нас октябрь разметал, как жемчужные бусы.
Оборвавши истории нить.
Бывший штабс-капитан, Вы же не были трусом!
Что ж заставило Вас изменить?
Вместе с красной ордой Вы-могильщик державы,
Почему Вы среди воронья?
Под кровавой звездой нет ни чести ни славы.
Но господь Вам судья, а не я.
Затихали последние аккорды, оцепеневшие казаки и местные жители долго молчали вздыхая, не желая освобождаться от волшебства гитарных струн и пронизывающего душу голоса.
Муренцов долго смотрел вдаль. В памяти вставал запах степной пыли, тротила, горелого мяса и гари.
— Сколько? - спрашивал он сам себя. - Сколько это будет еще продолжаться? Кровь... Война... Слезы. И есть ли во всем этом хоть какой-нибудь смысл?
* * *
Ночь прошла спокойно, без стрельбы и тревоги. Утро выдалось тихим, воздух был влажен и прохладен. Расстилался волнами молочный туман. Поскрипывали суставами старые березы. По унавоженной улице казаки вели к озеру лошадей.
К крыльцу подошла старуха. Нерешительно потопталась на месте, отошла.
Часовой, скрытый кустами, лениво окликнул.
— Чего тебе старая?
Старуха испуганно завертела головой в платке, пытаясь понять, откуда доносится голос.
— Атамана вашего самого главного, который с усами.
— Не могу мать. Он занят.
На деревянное крыльцо из плохо оструганных щелястых досок, брякнув щеколдой вышел ординарец Кононова.
— Чего тут у вас?
— Да вот, старая, к батьке просится.
— Ты по какому вопросу мать?.. А-ааа! Казенному? - ординарец усмехнулся. - Ну тогда проходи.
Войдя в избу старуха стала креститься на передний угол.
— Здравствуйте, крещены которы. Здорово живете.
Кононов пригладил усы.
— Слава Богу, мать. Что случилось? Обидел кто?
— Обидели! Обидели касатик. Еще в 30м годе арестовали и расстреляли мужа. А дом конфисковали. Одна с детьми малыми осталась на улице.
Сейчас сыновья в армии, где-то воюют. А я так и живу в соседской баньке.
Кононов выслушал, кивнул ординарцу.
— Собери через час людей. Говорить буду.
Регулярно Кононов проводил собрания, выслушивал жалобы и просьбы местного населения. В эти дни народ валил к школе.
На школьное крыльцо вышел Иван Никитич. Он стоял, не сходя к толпе, поглаживая рукой прокуренные усы.
Лицо у него было веселое, глаза блестели, усы торчали как пики. Весь ладный, подтянутый, как знак новой прочной власти.
Крыльцо окружила толпа крестьян и деревенских баб.
Ординарец махнул рукой старухе. Та поднялась на крыльцо стала что-то говорить.
— Громче говори! — крикнул чей-то молодой голос.
Кононов поднял вверх руку.
— Тихо граждане крестьяне!
Селяне затаили дыхание.
— Вы все знаете вопрос данной гражданки. Советская власть расстреляла ее мужа, отобрала все имущество и дом, оставив босой и сирой с малыми детьми на руках. Перво- наперво скажу так. Конфискация имущества и смертная казнь без приговора суда является незаконной. Потому требование вдовы о возврате ей дома было признаю обоснованным.
Собравшийся народ встретил это решение одобрительным гулом.
В это время к Кононову протиснулся крестьянин, которому продали этот дом. Он размахивал документами о том, что заплатил за дом сто рублей и настаивал на том, что он приобрел его на законных основаниях.
Крестьяне и казаки выжидающе смотрели на Кононова. Он сунул руку в карман, вынул банкноту в сто рейхсмарок и отдал ее крестьянину со словами:
— Это тебе компенсация! Не огорчайся.
Толпа загудела. Женщины одобрительно зашушукались. По мнению крестьян было принято справедливое решение.
