Пиримкул Кадыров - Бабур (Звездные ночи)
Во дворе слуга выметал опавшие листья из-под чинар, росших вокруг водоема. «Неужели и наша жизнь — это палые листья, и кто-то потом придет, и сметет их в кучу, и сожжет ее, и развеется ветром прах?» Бабур свернул на красивую дорожку меж двух рядов стройных густо-зеленых кипарисов. В конце дорожки его ожидали ученик Навои Хондамир, историк, и один из самых близких соратников великого поэта, уже давно опирающийся на посох старец Сахиб Даро, задушевные беседы с которым особенно любил Навои.
Сахиб Даро, здороваясь, сказал:
— Мой повелитель, с кончиною несравненного Мир Алишера Унсия стала телом, лишенным души. Вы вернули телу душу! — и низко склонился перед Бабуром.
А тридцатилетний Хондамир, человек с острыми, проницательными глазами, слегка улыбаясь, испытующе посмотрел на Бабура: как этот двадцатипятилетний андижанец ответит на столь изысканное обращение-похвалу? С достойной ли возраста скромностью или с присущей властителю привычкой принимать лесть как должное?
Сердце Бабура было переполнено щемящим чувством грусти, утраты. Не желая искать выспренне-поэтического ответа, Бабур сказал просто:
— Нет, мавляна, это жилище великого Мир Алишера подарило моему телу новую душу. О ней я раньше мечтал… только мечтал.
Хондамир удовлетворенно кивнул головой. И Сахиб Даро был доволен.
— Вы правы, мой повелитель. — Он еще раз поклонился Бабуру, — На всем, к чему прикоснулся великий дух, на всем лежит его печать. Соблаговолите взглянуть, например, на эти минареты! — и старец торжественно повел рукой сначала направо, потом налево. Бабур посмотрел вслед руке: высокие, сверкающие разноцветными изразцами минареты красовались вершинами в голубизне неба и белизне облаков.
Такие минареты обычно венчают крытой башенкой-беседкой, откуда можно не только призывать правоверных к молитвам, но и просто любоваться видами окрест. Минареты же Унсии кроме таких башенок были опоясаны посредине особыми кольцевыми террасами. Их и имел в виду Сахиб Даро.
— Душа Мир Алишера испытывала отдохновение, когда он с высоты взирал на красоту гератскую. Но в старости, повелитель, уже очень тяжело взбираться на высокую башню. Поэтому зодчие по указанию Мир Алишера сделали эти террасы-кольца посредине минаретов.
— Нельзя ли и нам взобраться туда?
— Проводим со всей радостью!.. К западному минарету, просим вас…
Правда, сам Сахиб Даро остался у подножия минарета, а молодые Бабур и Хондамир быстро поднялись по крутой винтообразной лестнице на террасу.
Какая красота открылась отсюда взгляду! Вдали — покрытые снегами горы Мухтар и Исканджа. Внизу речка Инджил — узкий серебристый клинок. На левом ее берегу возвышается знаменитое медресе Гавхаршод-бегим (воздвигнуто еще до Навои), на правом, прямо напротив, не менее знаменитое, уже при Навои построенное, медресе Ихлосия. Неподалеку от него — лечебница Шифоия, она же и медресе: тут лечат больных и одновременно мударрисы учат медицине. А еще поодаль — приют для приезжих и бездомных — Халосия, здание под огромным куполом.
Величественна красота Герата! Плодоносящей была мысль Навои!
И по другим сторонам, точно голубые горы, возносились над городом минареты и купола. Множество минаретов и куполов. Бабуру опять захотелось в Самарканд, сердце внезапно защемило от любви, тоски и боли.
— Мавляна, — обратился Бабур к Хондамиру, — среди зодчих, строивших все это великолепие, были люди из Мавераннахра?
— Повелитель, вы, кажется, чувствуете, что в красоте Герата есть нечто от красоты Самарканда?
— Да, потому И спросил.
— Многие зодчие Герата обучались в Самарканде. Они принесли в своем сердце образ Самарканда… Кроме того, многие одаренные люди… как вы знаете… оставили Мавераннахр и нашли убежище здесь, у Мир Алишера Навои… Ах, сколькими достоинствами обладал наш несравненный Мир Алишер! Но вашему покорному слуге самым удивительным из его достоинств представлялось одно — умение открывать, любить и пестовать таланты-самородки. Никто лучше Мир Алишера не понимал, что великие дела невозможно совершить без великих талантов. Близким своим людям и подобным мне ученикам Мир Алишер не раз говорил: помните — черная зависть и корысть обитают больше среди людей серых, бездарных, нищих духом. Особенно же в высоких сферах искусства никчемные преграждают путь одаренным. Не дают возможности проявиться их таланту, губят их. Самое отвратительное зло в сем мире — зависть бездарных. Самая же высокая щедрость — это щедрость людей, кто способен открыть и вырастить редкостное, талантливое.
— Истинная правда! — воскликнул восторженно Бабур.
Хондамира этот возглас воодушевил еще сильнее:
— Если мы, ученики, возвращались из какого-нибудь путешествия или приходили к Мир Алишеру после нескольких дней отсутствия, то первым делом он спрашивал нас: «Так, добро, что вернулись, но какой же редкостный талант отыскали вы?» Некоторые, найденные нами, были подростками лет пятнадцати — шестнадцати, а то и моложе. Мы смущались говорить о таких «находках». Но Мир Алишер учил: «Талант и в пятнадцать лет проявится, а тупой и в сорок лет останется тупым… Давайте-ка его ко мне, зовите вашего несмышленого, но талантливого!» Сахиб Даро привел к Мир Алишеру таджика Занниддина Васифи — как раз тогда было тому пятнадцать лет. И сей Зайниддин, питаясь из щедрого источника мудрости Навои, очень скоро стал знаменит на весь Герат, стал мастером муамми… И великий художник Камалиддин Бехзад достиг совершенства, будучи с детства воспитанником Мир Алишера… И таланты поэта Хилоли и каллиграфа Султана Али Машхади были открыты и выпестованы также Мир Алишером… Благодаря всему этому Герат, сверкающий сейчас перед нашими глазами, в последние тридцать лет стал вдесятеро величественней и прекрасней прежнего. Не так ли?
— Правду сказали, мавляна. Во всей виденной мной части мира правоверных не знаю города более великого, чем Герат!
— И разве сегодняшний Герат сделали столь прекрасным и великим не таланты, рожденные в народе?
— И это правда! Предстающие нашему взору редкостные здания — жемчужины, явленные миру из сокровищницы души людей талантливых.
— Мир Алишер владел самым великим талантом открывать такие сокровищницы, открывать и направлять на истинный путь одаренных. Это признавал и рожденный под счастливой звездой Хусейн Байкара. Слышали, наверное, мой повелитель, что было много корыстных злодеев, сеявших рознь между Мир Алишером и Султаном Сохибкироном… И то сказать, — голос Хондамира дрогнул, — чист и воздержан был великий Мир Алишер, развращен Султан Сохибкирон, пьяным творил премного отвратного… Но в дни воздержания, когда разум его был светел, Султан Сохибкирон оказывал Мир Алишеру такие почести, что все диву давались…
И, точно вспомнив какое-то особо забавное событие, Хондамир улыбнулся несколько загадочно. Бабур в ожидании разгадки изобразил на лице чрезвычайный интерес.
Хондамир был довольно молод, роста среднего, но портила его преждевременная тучность — следствие постоянной сидячей работы. Мясистыми пальцами он погладил надбровье и начал рассказывать — солидно и с удовольствием:
— Мир Алишер осчастливил нас — закончил «Хамсу» и дал книгу для прочтения султану Хусейну, который был, как вам о том ведомо, утонченным ценителем поэзии. Прочитав «Хамсу», наш повелитель призвал Мир Алишера во дворец и во всеуслышанье поздравил его. У Хусейна Байкары… был очень дорогой конь, он любил его больше остальных. Вот он и повелевает: «Главный конюший, приведите нам белого коня!» Мир Алишер с удивлением подумал: «Неужели хотят подарить мне такого коня?» Султан Хусейн, глянув на Мир Алишера, молвит: «Вы в поэзии с этой поры мой наставник, я же хочу быть вашим мюридом». Мир Алишер в смятении отвечает: «Повелитель, наставник наш — вы, я ваш мюрид». Тут приводят белого коня в раззолоченном убранстве. Хусейн Байкара, улыбаясь, спрашивает: «Должен мюрид выполнять волю своего мюршида?» Мир Алишер, конечно, отвечает утвердительно. Тогда первый приказывает: «Садитесь на этого коня!» Противиться воле падишаха — нельзя. Мир Алишер приблизился к коню. Но у этого белого злой норов, — никому, кроме султана, не давал садиться на себя, тотчас сбрасывал с седла. Только Мир Алишер подошел — конь начал храпеть, крутиться и подниматься на дыбы. Султан Хусейн намотал на руку поводья, окликнул коня: «Стой спокойно!» И вот когда конь успокоился, Мир Алишер сел в седло. Придворные замерли, — ну, начнет сейчас выплясывать. Что будет, что будет? А было вот что: султан Хусейн, не отпуская поводьев, зашагал по двору, ведя лошадь. Все впали в изумление, конечно, а Султан Сохибкирон обратился к Навои, сидевшему в седле: «За великую „Хамсу“, написанную по-нашему, по-тюркски, да буду я всегда поводырем вашего коня!» Все онемели, сам Мир Алишер был до того поражен, что чуть ли не лишился чувства: пришлось слугам снять его с коня… Вот ведь и так бывало, повелитель…
