Пауль Куусберг - Происшествие с Андресом Лапетеусом
Их размолвка ясности не внесла.
Реэт постелила себе постель в маленькой угловой комнате внизу.
Прошел еще один день, и вечером, придя с работы, Лапетеус обнаружил, что жена унесла все свои платья из спальни. Не было больше и широкого дивана-кровати. Вместо него стояла высокая кушетка со светлыми ножками, которая до сих пор находилась внизу. В шкафах спальни Лапетеус нашел все свои вещи. И те, которые раньше были в разных комнатах…
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Реэт пришла в больницу. Только на третий день после того, как Лапетеус позвал ее. В извинение сказала, что по предписанию врачей должна была лежать. Врачи, мол, категорически запретили ей выходить. И из больницы-то выпустили ее только при условии, что она будет тщательно выполнять требования лечебного режима и не станет преждевременно чем-нибудь заниматься. А она, мол, сперва не приняла во внимание предостережений, столько накопилось всяких неотложных дел. (Андрес помнит, что прежде всего она поспешила сюда!) Ходила и хлопотала в разных местах до тех пор, пока вся спина не начала гореть, так что без стона больше и ногой шевельнуть не могла. Теперь хотя и с трудом, но все же ходит, однако если долго не ложится, то сразу же возникают острые, грызущие боли.
Лапетеус заметил, что Реэт вела себя как-то сдержанно. Больше не обвиняла себя, как раньше, и не говорила о том, что следовало бы предпринять. Словно выжидала. Хоть она и не допытывалась, для чего муж позвал ее, но по всему ощущалось, что это ее интересовало больше всего.
— Ты… тяжело пострадала, — сказал Лапетеус. — Я никак не хотел этого…
— Со спиной у меня, кажется, что-то… серьезное, — сказала Реэт. — Когда станет полегче, поеду в Тарту на консультацию. Тебе лучше?
— Немного.
— Я никогда не сомневалась, что ты поправишься.
— А я… до сих пор… не верю в это.
— Врачи подтверждают, что кризис миновал.
Реэт сказала это деловым, несколько даже равнодушным тоном.
— Как… дома? — спросил Лапетеус.
— Тихо. Никто не заходит. Мурук, правда, заглядывает. Саммасельг и его жена даже не позвонили. Брикет кончился. Разбитая машина стоит в гараже.
Он подвинулся, край одеяла соскользнул на пол. Реэт поправила его.
— Я не хотел этого, — повторил он.
Теперь торопливо заговорила Реэт:
— Когда ты сказал, что приглашаешь военных товарищей, у меня сразу появилось какое-то дурное предчувствие. Примерно такое ощущение, что теперь что-то случится. Неопределенный страх. Из-за этого-то я и возражала. Почему тебе нужно было навязываться людям, которые держались от тебя в стороне? Я не знаю, что произошло между вами, но там что-то должно было произойти. Иначе ты не потерял бы головы. Раньше ты никогда в пьяном, виде не садился за руль. Мне следовало возражать до конца, настоять на своем. Тогда ты не метался бы сейчас здесь, не мучалась бы я дома. И Виктор остался бы жив, машина была бы цела. А теперь не знаю, что делать и как жить.
Чем дольше говорила Реэт, тем пристальнее смотрел на нее Лапетеус. Слова жены сбили его с толку. Что хочет сказать Реэт? Что-то в ее словах находило отклик в его душе, но одновременно вызывало и тревожное беспокойство.
— Я пойду под суд, — очень тихо сказал он.
Реэт грустно улыбнулась.
— Я больше советовать не могу. В голове у меня все смешалось. Я хочу тебе только добра, хочу что-то для этого сделать. И когда мы поссорились, я желала тебе только добра.
— Я буду… для тебя обузой.
— Не нужно меня долго подготавливать. Я знаю, о чем ты думаешь. — И сейчас Реэт говорила быстро. — Мы долго жили вместе, и я изучила тебя… немножко. У меня было время подумать. Я пришла к убеждению, что ты прав. Когда я была у тебя прошлый раз, тогда я возражала. Мне это казалось невозможным. Но если тебе так легче, если ты считаешь, что так лучше, почему же я буду отказываться? Твое состояние тяжелее, чем мое, и для тебя это важнее, чем для меня. Я согласна. Я дам тебе свободу. Нашим разводом с моей стороны займется адвокат Дебин. Он может защищать тебя и на процессе об аварии. Как я уже говорила, он согласен.
Лапетеус смотрел на свою жену остолбенелым, ничего не понимающим взглядом.
2
После ухода Реэт его охватило безразличие. О себе, о своих отношениях с женой и о том, в каком он сейчас положении, Лапетеус думал как посторонний человек. Как будто решение Реэт о разводе затрагивало не его, а кого-то совсем другого. Словно это не он все еще прикован к постели и не ему сразу же после больницы предстоит отправиться в прокуратуру и в народный суд. В том случае, конечно, если он вообще будет в состоянии самостоятельно передвигаться.
Обо всем Лапетеус думал равнодушно и отрешенно. О том, что развод — неизбежное продолжение предыдущего. Что Реэт осталась верна себе. Что он, Андрес Лапетеус, теперь совсем один и чертовски хорошо, что на его имени в сберкассе лежит четыреста двадцать рублей. Что в любом случае его привлекут к ответственности и что тюрьма — естественный исход дела. Такой же естественный, как то, что похоронили Хаавика.
Да, обо всем Лапетеус думал равнодушно. Проблемы потеряли свою остроту, все словно отступило куда-то вдаль. Только одно волновало его. То, что Реэт сказала о его военных товарищах и о своем предчувствии. Волновало, несмотря на то, что Реэт говорила это из хитрости. Она старается обелиться от людских подозрений, пытается снять с себя ответственность.
Почему Лапетеус пригласил в гости своих военных товарищей? Он это очень хорошо помнил. Ему опротивели знакомые жены, надоели люди, с которыми он встречался у себя дома. Ему казалось все более важным восстановление хороших отношений со старыми друзьями. Настолько важным, как будто от этого зависело все: самочувствие, дееспособность, будущее. Правда, он побаивался, что после их встречи дело может обернуться еще хуже. Что бывшие товарищи не поймут его. Тот же Пыдрус бросил ему год назад в лицо: «К чему ты все это мне говоришь?» А ведь именно Пыдрусу следовало бы знать, как важно, чтобы человека правильно поняли. Разве он мало пострадал оттого, что его превратно поняли?! Лапетеус обдумывал так и сяк и наконец решил, что не нужно придавать большого значения скептическому замечанию Пыдруса. Если понадобится, то он, Лапетеус, объяснит, почему он пригласил их в гости. В конце концов, разве не он утверждал еще во время демобилизации, что те, кто подружились в дни войны, должны остаться друзьями до конца жизни? Это не только его вина, что они стали чужими друг другу. Просто жизнь раскидала их. Не кто-нибудь, а именно он и раньше собирал их вместе, они должны бы помнить это. Помогал Роогасу! Кто бы другой осмелился в те годы поступать так, как поступал он? Поставить на ответственный пост человека с более чем подозрительной анкетой! В те времена анкета значила больше, чем сам человек. И разве не сказал он Роогасу в пятидесятом году, что, прежде чем подавать заявление об уходе, сперва все хорошенько взвесь. Разве карьерист сделал бы так? Конъюнктурщик поступил бы совсем по-другому.
А в чем может упрекнуть его Пыдрус? Что он мог сделать? Пойти против всего партийного актива? Даже те, кто при голосовании не поддержали предложения Юрвена, не сказали ни слова. А они знали явно больше о деятельности Пыдруса, чем он. Например, Хельви. Как инструктор райкома, она ведь знала все. Ей было легче решить. Лапетеус и теперь уверял себя, что он просто не мог поступать иначе, чем поступал. Пыдрус работал по линии народного образования, он в системе лесной промышленности — откуда ему было знать, что правильно, что неправильно. Он должен был верить мнениям авторитетных, ответственных товарищей. Его воспитывали доверять им, и он привык к этому. Неужели Пыдрус не поймет? Ведь он же не голосовал за то, чтобы выгнать его. В зале поднялся лес рук, но он, Лапетеус, своей руки не поднял. Тогда многие косо поглядывали на него. Требовалось большое мужество, чтобы не поплыть по течению. И перед Юрвеном он защищал фронтового товарища. «И моих родителей не убили!» Сам Пыдрус признал, что ему за эти слова нужно отдать должное… А когда он работал в облисполкоме, было уже поздно что-то улаживать. И области ликвидировали раньше, чем он успел завоевать там крепкие позиции.
Что касается Паювийдика, то он никогда не просил помощи в личных делах. Они одинаково забыли друг друга. То, что как-то ночью произошло на перроне вокзала, ничего не значит. Пьяный человек сам не знает, что делает или говорит. Он, Лапетеус, хотел пойти пешком, воспоминание о фронтовых походах словно подталкивало его. Паювийдик предпочел ожидать утреннюю электричку. Разве он мог насильно тащить его за собой? Да и сам Паювийдик! Вспомнил о фронтовом собрате только тогда, когда прижали хвост за слишком распущенный язык. И он, Лапетеус, пошел бы на объект Паювийдика, ко раньше перестали существовать области и должности заместителей председателя.
