Валерий Поволяев - ЕСЛИ СУЖДЕНО ПОГИБНУТЬ
— Охо-хо, — поохал дед удрученно.
Он вернулся к телеге, взял яйцо, тихонько кокнул его о железный обод колеса, очистил. Яйцо не имело вкуса. Дед вновь поморщился: сейчас все, что он ни возьмет в рот, не будет иметь вкуса.
Пока старик не отыщет обоз.
— Что-нибудь случилось, Игнатий Игнатьевич? — спросила Варя.
— Ничего особенного не случилось... Кроме одного... Мы потеряли следы обоза. Здесь он, во всяком случае, не проходил.
— Мы его найдем?
— Обязательно найдем, — твердым голосом пообещал старик, — никуда он от нас не денется.
Тем временем в телеге зашевелился поручик, застонал. Варя стремительно вскинулась, шагнула к нему. Поручик открыл глаза:
— Где мы?
— В дороге. Остановились у ручья перекусить. Как вы себя чувствуете?
Поручик неожиданно приподнялся на локте.
— Чувствую себя много лучше... много лучше.— Оглядевшись, поручик покачал головой: — Мы с обозом, кажется, шли?
— С обозом.
— Где обоз? Мы от него отстали? Или, наоборот, оторвались и оказались впереди?
— Отстали, ваше благородие, — виновато поговорил старик. — Поломка у нас случилась. Чуть без колеса не остались. — Он взял с лоскута, на котором была разложена еда, яйцо, стукнул носиком об обод, протянул Павлову: — Держи, ваше благородие. Могу и очистить, если есть желание. Вот соль, вот лук, вот хлеб... Другой еды нет.
— Другой еды и не надо. Яйцо очищу сам. — Поручик пристроил его у себя на груди, очистил довольно легко одной рукой. Попробовал пошевелить пальцами второй руки, туго перетянутой, почти безжизненной, удовлетворенно кивнул: пальцы шевелились. Подцепил из крохотного, протянутого ему Еропкиным туеска щепотку соли, высыпал на яйцо, вновь кивнул удовлетворенно.
В следующий момент что-то привлекло внимание поручика. Он зорко, цепляясь глазами за каждый куст, огляделся. Проговорил медленно, как-то нехотя, то ли .интересуясь, то ли констатируя то, что он знал:
— Оружие у нас, я так понимаю, имеется...
— Есть. Карабин и винтовка.
— А патроны?
— И патроны есть. Вдоволь. — Дед хвастливо поднял голову и хихикнул: — Я этого богатства достал столько, что все на телегу не смог погрузить...
— С винтовкой мне не справиться, а с карабином можно попробовать. Дайте-ка мне карабин на всякий случай. Варя, вы, ежели что, будете перезаряжать мне карабин... На тот случай, если я не справлюсь с затвором.
— Конечно, конечно, — поспешно проговорила Варя.
— А где мой маузер?
— Здесь он. Под вами, ваше благородие, спрятан.
— Это совсем хорошо. — Павлов повеселел.
— Себе я винтовку возьму, — сказал старик Еропкин. — Для меня это самое милое дело — быть с винтовкой.
— Набираем воды в дорогу и — поехали, — скомандовал поручик.
Дед обрадованно засмеялся, сказал Варе:
— Раз командовать начал — значит, на поправку пошел.
Уехать не успели — на берегу ручья возник всадник, увидев людей, он прогорланил что-то гортанно, сдернул с плеча карабин. Был наряжен он диковинно: в папаху, перехваченную под подбородком резинкой, чтобы не потерять головной убор, в длиннополый купеческий сюртук с цветными, желтовато-серыми отворотами, в малиновые штаны. Из-под сюртука выглядывала яркая голубая жилетка. Попугай какой-то, а не человек.
«Попугай» выстрелить не успел — поручик выстрелил раньше, с одной руки, — вскинулся в седле и рухнул на шею лошади, карабин выскользнул у него из руки, шлепнулся на землю. Против поручика, прошедшего окопы на германской войне, «попугай» не тянул. Павлов перекинул карабин.
— Варюша, передерните затвор, дошлите в ствол новый патрон.
Варя поспешно перехватила карабин. Поручик сунул руку под подстилку, пошарил там. Лицо его напряглось, на крыльях носа выступили капельки пота.
— Где маузер?
— Там, ваше благородие,— хриплым голосом отозвался дед, — правильно ищите.
— Надо скорее уходить отсюда!
— Счас! — Старик Еропкин кинулся к своей скатерти-самобранке. — Иначе же ж без еды останемся!
— Как бы без головы нам не остаться!
В кустах мелькнул еще один всадник.
Поручик, лежа, дважды пальнул по нему из маузера. Мимо! Только пули состригли несколько веток. Полдесятка метелок шлепнулись в ручей. Из кустов также грохнули два выстрела, и оба также — мимо. Одна из пуль пропела свою хриплую песню прямо над виском поручика. Павлов несколько вжался головой в подстилку и выстрелил ответно из маузера — на звук.
Из кустов вывалился человек, наряженный, как и «попугай», ярко, несуразно, хлопнулся головой в ручей. Поручик поморщился — еще не хватало, чтобы он поганил своей грязной рожей чистую воду, — спросил, приподнявшись в телеге:
— Варя, вы целы?
— Цела.
— Дед, уходим! Немедленно уходим отсюда!
Старик Еропкин поспешно кинул в телегу остатки еды, следом запрыгнул сам. Запричитал:
— Вот напасть-то, а! Поесть спокойно даже не дают... Ну, разбойники! — Он круто развернул коня, хлестнул по блестящему крупу вожжами. — Но-о-о!
Вдогонку телеге хлобыстнул гулкий винтовочный выстрел, сбил с деда Еропкина картуз, следом за выстрелом прямо в ручей заскочил бородатый разбойник в голубой рубахе, расписанной розовыми цветами, в руках он держал трехлинейку старого образца, тяжелую, с удлиненным стволом, чертыхнулся, пытаясь выбить из казенной части перекосившуюся гильзу, Павлов приподнялся и дважды выстрелил в него из маузера.
Бородач выронил винтовку, выпрямился с изумленно вытянутым лицом — не верил, что в него могла попасть пуля, но это было так, в бородача всадились две пули сразу, — в следующее мгновение, раскинув руки крестом, он рухнул в воду.
— Стой! — заорал дед на коня. — Тпр-р-ру! — Проворно спрыгнул с телеги и понесся по колее к ручью.
— Дед, наза-ад! — закричал поручик.
— Как же мне без картуза? Без картуза никак нельзя! — Старик ловко перепрыгнул через колею, всадился боком в куст, упал на четвереньки и зашарил под кустом руками.
Через ручей перемахнули два всадника, загородили собою пространство — один всадник шел слева, другой справа.
— Дед, берегись! — прокричал поручик Еропкину, выстрелил в правого всадника — тот был ближе к старику, — всадник лихо пригнулся, уходя под пулю, потом выпрямился, засмеялся хрипло, держа карабин в вытянутой руке. Опытный был вояка. Они выстрелили одновременно, поручик и всадник, два выстрела слились в грубый сильный стук, будто ударили из горной пушки, имеющей укороченный ствол — выстрелы из «горняшки» звучат особенно сильно.
Всадник ахнул, вылетая из седла, в котором, как ему казалось, он сидел крепко — считал, что уселся навсегда, а на деле вышло не так. Поручика пуля не зацепила, лишь жаром обварила лицо. Павлов стремительно перевел ствол, выстрелил во второго всадника. И всадник выстрелил.
Павлов промахнулся — пуля его лишь напугала коня, молодой черный жеребец, помеченный аккуратной светлой полоской, проложенной по лбу, резво отпрыгнул в сторону, едва не скинув всадника с седла, тот — небритый, косматый, похожий на лесного лешего — выматерился с тоскою, намотал на кулак повод, осаждая скакуна.
— Тих-ха, с-сука! — прорычал он угрожающе. — Мозги вышибу!
Стрелял косматый более метко, чем его напарник: поручик внезапно застонал, покрутил неверяще головой — его вновь зацепила пуля, ударила в то же самое место, где и предыдущая пуля, — в простреленное плечо. От боли у поручика засверкали перед глазами яркие блохи, лес мигом сделался красным — словно кровью наполнился, поплыл неровно; голоса птиц, не обращавших на стрельбу никакого внимания — привыкли птахи к войне, — разом угасли, сладкое птичье пение сменил тяжелый металлический гуд; поручик, не выпуская маузера, схватился рукою за плечо, застонал.
В следующую секунду, разжав веки, сами собой закрывшиеся от боли, поручик увидел, что над телегой уже почти навис всадник — дотянулся, осталось совсем немного. Косматый схитрил, пустив своего черного коня прямо через кусты, напролом, в несколько мгновений прорубился через них и оказался рядом с телегой.
Поручик не успевал выстрелить — еще не пришел в себя. Неожиданно над его ухом громыхнул выстрел, голову поручика невольно кинуло в сторону.
Черный конь сделал резкий прыжок влево, заржал испуганно, всадник закричал гортанно — абрек, что ли? — на лбу у него нарисовалась черная точка-дырка, растеклась стремительно, и всадник, не вынимая ног из стремян, повалился назад, на спину коня.
Конь сделал еще один прыжок, другой, оказался в кустах, а потом заржал и, сдирая с седока амуницию, исчез. Павлов застонал.
Варя кинулась к нему:
— Вы живы, Александр Александрович? Сильно зацепило?
— Зацепило, — вяло шевельнул губами поручик.
Старик Еропкнн тем временем вылез из-под куста и, сжимая в руке картуз, помчался к телеге.
— Ай-ай-ай! — заверещал он на бегу. Нависший над колеей ольховый куст стебанул его по лицу, но дед не почувствовал удара. — Ай-ай-ай! Я ведь вас чуть не погубил, дурак старый! Ай-ай!
