Левон Сюрмелян - К вам обращаюсь, дамы и господа
— Сколько ты просишь за неё? — спросил он.
— Сколько дадите, — ответил я.
Они переглянулись, снова пощупали рубашку и наконец предложили два фунта хлеба, фунт сыра, фунт масла, миску мёда и ужин в придачу, если я ещё не ужинал.
— Отлично! — сказал я, и мы ударили по рукам.
Турки не успели побывать в этой части Армении, и она оставалась относительно зажиточной. У крестьян было кое-что припасено на зиму. Но получить еду у них можно было только в обмен на одежду.
Невестка хозяина встала и подала мне плотный ужин из яичницы, сыра, лаваша и чая с мёдом, заваренного на горных травах.
Перед уходом она постелила мне в лучшем месте во всём доме, прямо у тонира. Я лёг и долго не мог уснуть. Как я мог спать, если мне чудился топот кавалерии св. Вардана, спускающейся со склонов горы Арарат навстречу многочисленному войску и слонам персидского царя царей? Бессмертный наш Вардан вёл свою христианскую армию в бой, а рядом с ним святейший отец Гевонд Ерец[32] высоко подымал большой серебряный крест. Ветер ли это, или я в самом деле слышу цокот копыт и ржание коней, скрежет щитов и мечей, всеобщую исповедь и молитвы в ночь перед Аварайрской битвой?[33]
Ещё мне виделось, как царь Арташес берёт в плен царевну Сатеник. Арташес вскочил на вороного коня и поскакал к реке — на другом берегу стояла царевна со своей свитой. Как быстрокрылый орёл перемахнул он через реку и метнул красный аркан с золотым кольцом, обхватил стан аланской царевны, причинив ей сильную боль, и увёз к себе. У царского храма в Арташате грандиозное праздничное шествие. Царь и его невеста, которую он взял в плен как военную добычу, скачут рядом. Вслед за ними — войска, знать, слуги и радостные толпы отправляются в храм, где свершится свадебный обряд.
Отцу богов, всемогущему Арамазду[34], приносятся в жертву белоснежные овцы и птицы. Языческий жрец проливает в священный огонь у алтаря жертвенное вино, и пламя устремляется ввысь. Сатеник отпускает белоснежных голубей на волю, убирает цветами золотую статую богини Анаит и пригоршнями разбрасывает народу жемчуг.
Крестьянская хижина, в которой я лежал, преобразилась, став мраморным залом царского дворца. На свадебное пиршество прибыла вся знать Армении, цари и царевичи соседних государств. Все они в красных штанах, на расшитых золотом поясах висят длинные мечи — главное их сокровище.
«Приветствую тебя, владыка», — говорят они Арташесу, обнимая и целуя его.
«Добро пожаловать, дорогой друг», — отвечает каждому из них Арташес.
Затем они кланяются царице Сатеник.
Златокупольный праздничный зал ярко освещён лампадами, воздух напоён благовониями. Обменявшись любезностями, гости садятся в предназначенные им кресла, и женщины восторгаются букетами роз, лилий, жасмина и фиалок, украшающими столы.
Говорят по-армянски и по-гречески, обсуждают новые пьесы и книги из Афин, политические новости из Рима. Советник и стратег царя Ганнибал[35], сидя рядом с ним во главе стола, рассказывает о военной тактике римлян.
Сначала слуги в ливреях вносят золотые тарелки с дымящимся супом. Затем на огромных серебряных подносах подают дичь — зажаренных оленя и кабана, которых днём раньше подстрелили во время охоты Арташес и Ганнибал. За оленем и кабаном следует форель из озера Севан, фазаны, дикие утки и яйца, приготовленные всевозможными способами.
Когда трапеза кончается, отроки в белых одеждах ставят перед каждым гостем бочонок с вином, и начинается здравица. Царь с царицей встают, держа в руке по рогу, и все гости следуют их примеру.
«Сначала выпьем в честь великого Арамазда, создателя неба и земли, в честь всемогущего!» — зычным голосом провозглашает царь.
И все пьют в честь главного бога языческой Армении.
Когда гости садятся, в зал входят, играя на лирах, весёлые ашуги и славят Ваагна[36]:
Небеса и Земля были в муках родин,
Морей багрянец был в страданье родин,
Из воды возник алый тростник,
Из горла его дым возник,
Из горла его пламень возник,
Из того огня младенец возник,
И были его власы из огня,
Была у него брада из огня,
И, как солнце, был прекрасен лик!
Ашугов заменяет оркестр из флейт, арф, труб и барабанов. Играют волнующую и страстную мелодию, и танцовщицы медленно извиваются в танце. Затем вваливаются два скомороха и начинают дурачиться и развлекать пирующих дерзкими шутками. Гости хмелеют, танцовщицы садятся на колени к знатным господам, и даже царица Сатеник безудержно веселится…
Ранним утром следующего дня мы с мальчиками собрались на деревенской площади и продолжили путешествие. Озеро Севан сверкало как синий жертвенный огонь в мраморной чаше. Я почувствовал себя величественным царевичем, вернувшимся в Армению спустя два тысячелетия.
Рюкзаки на наших спинах стали гораздо тяжелее. Ребята, как и я, обменяли одежду на еду. Однако я заметил, что рюкзак Аршака не оттопыривается, как у остальных, и на нём нет шерстяного джемпера в синюю и белую полоску. Я прикинул, что джемпер мог стоить, по крайней мере, вдвое больше того, что я получил за свою рубашку.
— Что тебе дали за джемпер? — спросил я.
Ему не хотелось отвечать.
— Ах ты, плут, — сказал я, — а ну, выкладывай, что за него получил. Кавказское ружьё?
Он отрицательно покачал головой.
— Ради бога, Аршак, чего ты скрытничаешь?
Он усмехнулся:
— Джемпер приглянулся Сатеник, той хорошенькой девушке, что открыла нам дверь.
— И ты его отдал! Молодец, Аршак! Теперь ты становишься настоящим армянином.
Его смутила моя похвала.
— Не скромничай, — сказал я. — Ты как настоящий бойскаут совершил доброе дело. — И шутя добавил: — Ей следовало подарить тебе за это поцелуй.
— Она подарила мне кое-что побольше поцелуя, — пробормотал он, краснея.
— Что-о?! Да ты шутишь!
— Нисколько, — ответил он, хитро улыбаясь.
Некоторое время мы шли молча. По его глазам я понял, что мы думаем об одном и том же. В наших сердцах разбилось что-то, что невозможно передать словами. И прошло ещё немало времени, прежде чем мы вновь заговорили.
Глава семнадцатая
ТУРЦИЯ ПОЛУЧАЕТ АРАРАТ, АРМЕНИЯ — СНИМОК
Термометр на площади в Нор-Баязете показывал тридцать два градуса ниже нуля.
— Доброе утро, товарищ! — приветствовал солдат какого-то человека, идущего по обледеневшей площади.
Одна из пуговиц его новой армейской шинели была обвязана полоской красной ткани. Такая же красная полоска красовалась на груди.
Народ на улицах смеялся, шутил, люди называли друг друга «товарищ». Перед доской городских объявлений стояла толпа и читала что-то. Я подошёл посмотреть. Краткое отпечатанное на машинке заявление нового правительства провозглашало Армению независимой Советской социалистической республикой в союзе с братской Российской Советской Федеративной социалистической республикой…
Армении оставалось выбирать между Советской Россией и кемалистской Турцией, что в тех условиях было равносильно выбору между жизнью и смертью.
В Нор-Баязет въехало небольшое подразделение Красной русской кавалерии. Молодой белокурый командир, окружённый такими же молодыми членами местного Совета, обратился к народу с балкона нашей школы, самого большого здания в городе. В конце речи он прокричал:
— Долой лакеев империализма! Да здравствует Третий Интернационал! Да здравствует диктатура пролетариата! Да здравствует братство трудящихся масс Востока! Да здравствует братская республика социалистического Советского Азербайджана! Да здравствует социалистическая Советская Армения!
Ораторы-армяне, выступавшие после него, повторяли эти фразы в конце своей речи. Бесплатно раздавались экземпляры армянской газеты «Коммунист».
Серые стены города покрылись плакатами, портретами Карла Маркса, Ленина, карикатурами на ненавистных капиталистов. На одной из них был изображён толстый русский священник, берущий в дар цыплят и яйца от голодающих крестьян. На плакатах рабочие-гиганты держали в руках молоты, высокие солдаты-красноармейцы направляли штыки на перепуганных толстых банкиров.
За неделю до смены власти у нас ещё были уроки, но теперь их отменили. Тем не менее, нам всё ещё позволяли занимать школьное помещение, аудиторию, где мы теперь читали лекции, выступали и ставили советские пьесы. В городе было несколько талантливых актёров. Я участвовал в этих программах, один-единственный из всей школы, и, читал стихотворение о рабочих — «Дайте дорогу, мы идём!» — с грудью нараспашку, с лопатой в руках.
В течение нескольких недель мы продали всю смену одежды. У местных советов не было ни средств, ни желания нас содержать. Мы, как подопечные бывшего правительства, выглядели в их глазах контрреволюционерами. Оставался один выход — вернуться в Константинополь. Но в то время уехать было практически невозможно.
