Джон Брэйн - Жизнь наверху
— Пункт третий, подраздел первый! — провозгласил городской клерк.— Пункт третий, подраздел второй! Пункт четвертый. Пятый. Шестой. Седьмой…
Брауну не хватало воздуха — он приоткрыл рот, вытер платком лоб; я перевернул страницу повестки дня и заметил, что Браун даже не смотрит на лежащие перед ним бумаги. Клерк что-то шепнул ему — Браун нетерпеливо мотнул головой и глотнул воды из стоявшего рядом стакана.
Клерк продолжал читать повестку дня, почти не делая пауз между пунктами. Обычно Браун хмурился, поднимал палец или просил клерка повторить название очередного пункта и тем самым заставлял его читать медленнее. Во-первых, он был убежден, что дела муниципалитета надо вести пристойно, а во-вторых, вообще недолюбливал Рейя Кемпетта; дай ему только волю, и он все приберет к рукам,— так думал Браун, и не без основания. Вот, например, сейчас Кемпетт наверняка считает, что он уже хозяин положения, мелькнуло у меня в голове, когда я смотрел на него,— он стоял перед нами высокий, подтянутый, свежий, дыша энергией и уверенностью. Едва ли он задержится надолго в Уорли — ему тридцать три, и муниципалитет маленького городишки лишь первая ступенька в его карьере.
Я вдруг почувствовал, что завидую ему. Работа его строго регламентирована: от и до и ни шагу дальше, но ведь то же самое можно сказать и об нанимателе — муниципалитете города Уорли. Жалованья Кемпетт получает вполовину меньше моего, свободных денег у него микроскопически мало, все ему приходится покупать самому — даже машину, но он свободный человек, а я нет.
Браун вынул из кармана стеклянный тюбик и проглотил две белые таблетки. И почти сразу же краска вновь прилила к его щекам. Он взял повестку дня и неторопливо перевернул страницы: перед нами снова был председатель муниципалитета города Уорли и заправила фирмы «Э. З. Браун и К°».
Ну а я — я умный и энергичный молодой человек, для которого всегда найдется место в «Тиффилд продактс». И мне вовсе не обязательно скучать еще на одном заседании муниципалитета, мне вовсе не обязательно терзаться, дожидаясь, пока Браун примет решение по моей докладной записке о счетной машине. Тиффилд ведь вполне серьезно предложил мне работу и в самом письме даже указал сумму, которую собирается мне платить и которая на четыреста фунтов превышает ту, что платит мне Браун. Я получил это письмо неделю назад и в ответ пространно поблагодарил его за столь высокое мнение о моей особе, заверил, что работа в такой фирме, как «Тиффилд продактс», была моей всегдашней мечтой, и попросил дать мне время на размышления. Словом, я не сказал ни да, ни нет, на этом наша переписка и оборвалась.
Теперь, поднялся Джон Дейнтон — старейший член муниципалитета — и дрожащим фальцетом стал жаловаться на то, что владельцам участков, подлежащих принудительной продаже, выдается слишком ничтожная компенсация. Казалось, он начисто забыл, что сам на заседании комиссии одобрил постановление о принудительной продаже. Никто ему на это не укажет, а если бы такой человек и нашелся, то ведь Дейнтону все равно ничего не вдолбишь. Он приближался к восьмидесяти, был вдов и потерял единственного сына на войне — у бедного старика только и осталось радости, что заседать в муниципалитете. Он присутствовал на всех заседаниях, которые проводились здесь за последние сорок пять лет, и после каждого заседания проплешины в его черных волосах становились чуть больше, зубы расшатывались чуть сильнее, плечи сгибались чуть ниже, мускулы становились чуть дряблее. А сколько раз за эти сорок пять лет заново штукатурили потолок в зале, покрывали лаком дубовые панели, заменяли красный ковер на полу, пополняли новыми портретами сонм отслуживших свое председателей муниципалитета, чьи лики украшали две стены зала! Вот и я, если не попаду в тюрьму и буду голосовать, как мне скажут,— я тоже в один прекрасный день буду восседать на возвышении. И мой портрет повесят на стену, и мое имя выгравируют на дощечке под гербом Уорли.
Наконец Дейнтон сел. Джордж Эйсгилл в качестве председателя комиссии по жилищному строительству сказал несколько мягких успокоительных слов о том, что комиссия всегда стремится поддерживать равновесие между благом частных лиц и благом общественным, хотя, по правде сказать, это отнюдь не легко…
Тут Нора, сидевшая среди публики, вынула свой блокнот. Грэффем, вырядившийся почему-то в синюю куртку на молнии, темно-серые фланелевые брюки, белую рубашку и синий галстук — совсем как в форме, только без погон,— тоже вынул блокнот.
Заседание приближалось к концу; оно прошло так, как и предполагалось: все — и прежде всего советник Лэмптон — проголосовали, как и должны были проголосовать. Грэффем минут десять сосредоточенно строчил в блокноте, затем сунул его в карман. Он дотронулся до руки Норы и что-то шепнул ей, она улыбнулась. Я в упор смотрел на нее; она заметила мой взгляд, и улыбка исчезла с ее лица. Я продолжал смотреть на нее, мне хотелось ее смутить: пусть думает, что у нее на щеке грязь или из-под юбки торчит комбинация. К моему удивлению, она не вынула зеркальца и не одернула юбки; она просто в ответ посмотрела на меня, и в ее больших серых глазах было такое выражение, какого я никогда прежде не видал. Теперь уже я почувствовал смущение и, опустив глаза, снова уткнулся в повестку дня.
Но вот Браун объявил заседание закрытым, и я взглянул туда, где сидели Нора и Грэффем. Их не оказалось на месте. Я заспешил к выходу, делая вид, будто не вижу ни Джорджа Эйсгилла, к которому я обещал зайти, ни миссис Фелвуд, которая протискивалась ко мне с кипой отпечатанных на машинке страниц, содержавших, уж конечно, не менее тридцати двух вопросов — или, вернее, жалоб — по поводу паркового района.
Выскочив на улицу, я стал озираться в поисках грэффемовского «форда» и обнаружил его в тупичке на той стороне улицы. Я подошел к машине и легонько постучал по боковому стеклу. Нора опустила его.
— Надеюсь, вы с пользой провели вечер,— заметил я.
— Во всяком случае, он не пропал у меня даром,— сказала она.— Я, например, выяснила, что вы намерены все же требовать принудительной продажи участка под «Паласом».
— Вот как!
— Вы же проголосовали за это,— вмешался Грэффем.
— Очень может быть. В зале была такая жарища, что меня все время клонило ко сну…— Рука Норы лежала на раме стекла. Я положил на нее свою руку.— Я просыпался лишь в те минуты, когда смотрел на вас,— добавил я.
Грэффем включил зажигание.
— Позвольте напомнить вам, Нора, что вы еще должны передать по телефону корреспонденцию,— сказал он.— Надеюсь, советник Лэмптон извинит вас.
Она пропустила его слова мимо ушей.
— Ну как, нагляделись, хватит? — спросила она, обращаясь ко мне.
— Нет,— сказал я.— Это еще только начало. Вы не согласились бы пойти со мной, скажем, в кафе, чего-нибудь выпить?
Она осторожно высвободила свою руку.
— Вы слышали, что сказал Питер. Мне надо работать.
— Но вы могли бы позвонить по телефону и от меня.
Грэффем нажал на педаль, и мотор взревел.
— Вашей жене может не понравиться, если вы приведете гостей в столь поздний час,— заметила она.— До свидания, советник Лэмптон.— И она закрыла окно.
— Зовите меня Джо,— сказал я, но машина уже отъехала.
Я снова пересек улицу и сел в свой «зефир». Заседание продолжалось сегодня дольше обычного: когда я ехал по Рыночной улице, солнце уже садилось. Над замком Синдрема по светлому небу протянулись розоватые полосы, и оно походило на мятные конфеты; я увидел в этом доброе предзнаменование: хотя вечер начался для меня неприятно, теперь все будет хорошо. Как бы дальше ни развернулись события, Нора признала мое существование, и ей уже не удастся от меня отделаться.
Доехав до Птичьего перекрестка, я с облегчением вздохнул: занавеси в передней спальне были задернуты, Сьюзен спит; с тех пор как мы разъехались по разным спальням, она уже шесть вечеров из девяти рано ложится. Значит, мне не придется выслушивать ее тирады, не придется на нее смотреть, не придется мириться с запахом ее проклятых турецких сигарет, не придется следить за каждым своим словом, чтобы избежать продолжения ссоры, которая началась перед моим уходом в муниципалитет.
Направляясь к черному ходу, я вспомнил обрывки того, что она мне говорила: «Он ничего из себя не изображает, он настоящий человек, он не боится последствий. А ты — ты вроде этих чертовых счетных машин, ты и на настоящего человека-то не похож…»
Я улыбнулся и вошел в кухню. Внезапно слова ее утратили всякую силу, они уже не могли меня задеть. Ведь не счетная же машина смотрела на Нору; не счетная машина сделала первый шаг к сближению с ней. И она не из тех женщин, с которыми стоит связываться, если ты боишься последствий. Мой ответ Сьюзен готов, и это будет ответ не словом, а делом.
Я нарезал несколько ломтиков хлеба с сыром и вынул из холодильника бутылку немецкого пива. За весь день я впервые по-настоящему ел и пил: завтрак мне испортило молчание Сьюзен, на ленч у меня не хватило времени, а за обедом — или, вернее, за ужином — мы поссорились, и я вышел из-за стола.
