Евгений Аллард - Призраки прошлого
— Олег, ты должен вести себя так, словно давно живёшь в этом городе, — начал объяснять задачу Лифшиц. — Если начнёшь ошибаться, оговариваться, не страшно. Съёмки будут продолжаться пару часов, иногда будут связаны с определённым риском. Не бойся, опасности для жизни никакой. Все предусмотрено.
«Определённый риск» был связан исключительно с нападением, так называемых, мутантов. В какой бы части «города» я не находился, перед их появлением срабатывала сигнализация — громкая сирена или светильники, встроенные в стены, начинали загораться и гаснуть ярко-красным светом. «Город» состоял из нескольких уровней, на которых находились магазинчики, жилые помещения, театр, парк, казино, они сообщались между собой лифтами, похожими на батисферы. Когда я впервые вошёл в павильон, дух захватило от великолепия, раскинувшегося за огромными окнами — поднимающиеся со дна океана высокие башни. Все выглядело удивительно реалистичным, длинные ленты водорослей, ярко-оранжевые кораллы и стайки переливающихся серебром рыбок, быстро сновавших перед толстым стеклом. Я познакомился с некоторыми актёрами, в том числе с Владом Самариным, который изображал владельца бара, и по совместительству лидером повстанческой группировки, Алекса Робинсона.
— Ну ладно, — сказал я. — Пойду, меня редактор ждёт.
Это был условный знак окончания моей работы. Я вышел из бара, свернул к незаметной двери, за которой начинался коридор в служебное помещение, переоделся в гардеробной и пошёл искать Лифшица.
— А, Олег, уже закончили, — услышал я голос второго режиссёра. — Идемте, сейчас будет снимать сцену с Миланой.
У меня испортилось настроение. Я не знал, как вести себя с Миланой. Сделать вид, что ничего не знаю, принимать её знаки внимания, или сразу расставить все точки над i, выяснить отношения и разорвать эту связь навсегда? Я уговаривал себя до тех пор, пока Лифшиц вёл меня по коридору до студии. Но как только я оказался внутри, увидел Милану, все приготовленные заранее слова вылетели из головы, циничные откровения Верхоланцева перестали казаться ужасными. Милана улыбнулась, очаровав ямочками на нежных щёчках, тёплая волна залила душу, и я решил отложить неприятный разговор.
— Олег, как я рада видеть тебя! — воскликнула она, протягивая мне руки. — Нам с тобой предстоит очень тяжёлая работа, — добавила она, лукаво подмигнув.
— Кирпичи таскать? — предположил я, целуя ей пальчики.
— Да, что-то в этом роде. Эротическая сцена, — она махнула ручкой в сторону огромной кровати в стиле Людовика XIV, стоявшей у стены на тонком ковре с тусклым восточным орнаментом.
Я присвистнул от удивления, медленно подошёл ближе, обошёл вокруг. Такую мебель я видел только в музее — широкая кровать со спинками резного дерева, отделанного позолотой, и огромным живописным полотном в изголовье. Рядом суетились техники, проверяя камеру, освещение. Кирилл, поднимая длинные ноги, как цапля, медленно обходил комнату по периметру, осматривая закреплённые осветительные приборы. Мне стало неуютно, на глазах целой кучи людей мы будем изображать любовь?
— Что такой растерянный, Верстовский? — услышал я громогласный окрик Верхоланцева.
Главреж стоял в центре, с чуть заметной усмешкой изучая меня.
— Не растерянный, а задумчивый, — огрызнулся я.
— Ладно, не волнуйся, на съёмке только я присутствовать буду, да Кирилл. А мы и не такое видели.
Верхоланцев начал что-то объяснять Милане, она внимательно следила за его жестами и кивала, а я сел на кровать, раскрыл сценарий, начал перечитывать реплики, пытаясь унять волнение.
— Верстовский, хватит в сценарий пялиться. Дуй сюда, будем обсуждать, — скомандовал главреж, и деловито продолжил, когда я оказался рядом: — Значит так, втаскиваешь Милану в комнату, кидаешь на кровать, срываешь верх платья и целуешь. Она сопротивляется какое-то время, потом ослабевает и отдаётся. Понял?
— Понял, — мрачно буркнул я.
Почему Верхоланцев пытается меня унизить при Милане, выставить идиотом? Милана забросила руки за голову, несколько раз пригладила волосы — жест, выдававший в ней сильное волнение.
— Лиля, метки нанесла? — спросил Верхоланцев. — Отлично. Ну, попробуем, — добавил он.
Милана сопротивлялась, колотя по моим плечам маленькими кулачками очень реалистично, мне пришлось собрать все силы в комок, чтобы справиться с ней.
— Я тебя ненавижу, — рычала она. — Не можешь понять, что между нами все кончено. Ненавижу!
Я бросил ее на кровать, навис сверху, и сделал вид, что разрываю на ней платье.
— Стоп! — услышал я окрик Верхоланцева. — Верстовский, мало каши ел? Что ты, как нюня какая-то. Мощней, сильней надо. Ты же любишь эту женщину, хочешь её, а ведёшь себя, как мокрица. Смотри, — он начал показывать. — Ведёшь вот так, кидаешь. Все надо делать быстро и динамично. А ты на ходу спишь.
Он специально меня злит или ревнует? Вторая репетиция прошла успешней, хотя я четко ощущал, как на моих плечах появились синяки.
— Ладно, — снисходительно проговорил Верхоланцев после шестой попытки. — Гримируйтесь и переодевайтесь. Все снимаем моментально. Дел по горло. Возимся с одним кадром, — проворчал он.
Я вышел в коридор, направился к гардеробной, навстречу шествовал Мельгунов со своей свитой — телохранители и «приятель». Они проследовали мимо, один из амбалов грубо оттолкнул меня к стене, чтобы освободить дорогу. Мельгунов обернулся, мертвые глаза акулы на мгновение ожили, он криво усмехнулся. Я лишь покачал головой и направился в гардеробную. Одежду для меня нашли самую простую — старомодные брюки и белая, плиссированная рубашка.
Комнатка мамы Гали, как всегда кишела народом. Я сел в кресло, краем уха прислушался к разговору, гримёр начала свою обычную работу. Один из старичков, Виссарион Германович рассказывал очередную байку из его бурной жизни, когда он работал администратором.
— И вот должны мы, наконец, приступить к съёмкам финала — казнь, значит, народовольцев, — с удовольствием смакуя слова, проговорил он. — Их у Павловского дворца в Гатчине повесили. Приехали мы туда, чтобы, значит, виселицу-то построить, и в строительный трест наведались. А нам там говорят: нету плотников, ни одного, все занятые. Как так — нету? Мы туда-сюда. Нам и посоветовали — обратитесь, мол, в полицию, ну чтобы нарушителей, которые по 15 суток сидят, прислали. Авось там плотники будут. Прислали нам группу, и действительно свезло нам, оказался там плотник, хоть один, но все-таки. Остальные на подмогу. И начали мы эту виселицу строить. Дело-то нехитрое, а народ интересуется. Ходют-ходют вокруг, обсуждают, мол, кого это вешать будут.
А тут, как на грех, в Питере-то процесс шёл по делу расхитителей народного добра, значит. И все решили, что это их вешать будут, и даже знатоки день казни называют. Забыли, что у нас никого не вешают-то, — захихикал он. — Построили мы с грехом пополам виселицу. И начали снимать. А в Павловском дворце какое-то учреждение было. Так все эти работники, побросали свои дела и кинулись, значит, смотреть на съёмку. Интересно же. Режиссёр схватил мегафон и кричит: «Товарищи дорогие, отойдите, пожалуйста, от окон, мы снимаем казнь народовольцев, которая происходила в девятнадцатом веке! Тогда в Гатчине только царь с семьёй находился!» Не слышат! Рванули мы в эту контору, вместе с режиссёром, оператором. Умоляли, упрашивали, грозили, чтобы люди, значит, от окон-то отлипли. Вроде сделали все, я говорю режиссёру нашему:
— Снимайте!
А он махнул рукой и мрачно так бросает:
— Да вон там кто-то в окне торчит.
Бросились мы на последний этаж, а там на самой верхотуре какая-то деваха курносая, поставила стул на стол, в окно вылезла и смотрит, как в театре. Пришлось ее вместе со стулом снимать со стола.
— Ну, казнь-то сняли? — спросила мама Галя странным, упавшим голосом.
— Ну, сняли, конечно, а чего же не снять.
— Страшно все это, — вдруг сказала она. — И смертельно опасно.
— Почему? — удивился я. — Это же не по-настоящему.
Она покачала головой и проговорила:
— Я работала в картине о Дмитрии Каракозове, который покушался на царя Александра Второго. Снимали казнь на Васильевском острове, огромная массовка, несколько камер в разных точках установили. Вывели актёра, который играл Каракозова, поставили на табурет, надели петлю на шею. Мы все знали, что снимут общий план, потом переставят свет, камеры, чтобы сделать крупный. Ждём команды: «Стоп!», а она не звучит! И тут палач выбивает табурет… Все вскрикнули от ужаса.
Я вздрогнул и взглянул в лицо мамы Гали:
— Случайно?
— Нет, — покачав головой, с горечью объяснила она. — Режиссёр специально так сделал, чтобы настоящий испуг снять и на лице актёра, и массовки. Получилось. Актёра-то спасли, только после этого у него сердечко шалить стало, а спустя пару лет, он покончил с собой, повесился.
