Явдат Ильясов - Пятнистая смерть
И весна, и пастух, и солнце, и человек приходят вовремя, но таково уж свойство ожидания — собственное нетерпение кажется чьим-то промедлением.
Долго пришлось будить Спаргапу, безнадежно махнувшего рукой на белый свет. Он впал в тупое безразличие, сходное с оцепенением черепахи, зарывшейся в песок перед летней или зимней спячкой. Очнулся Спаргапа лишь наверху, после того, как стражи, отомкнув от колоды цепь, сковывавшую пленника, вытащили его на веревках из колодца.
Слабый от истощения, слепой от солнечных лучей, плелся узник, гремя цепями и покачиваясь, меж вражеских палаток туда, куда его вели. Персы, поругиваясь, поддерживали юнца под локти, иначе он упал бы, не сделав и пяти шагов.
— Ага. Хм. Вот ты какой, — услышал он сердитый голос и разлепил веки.
Он находился в огромном белом шатре.
Перед ним сидели на багровых коврах чистые, важные, бородатые персидские мужи. Спар узнал Гау-Баруву и Утану. В стороне как-будто мелькнуло еще чье-то знакомое лицо, но чье — пленник не мог припомнить.
— Дайте ему вина, — сказал Гау-Барува. — На ногах не стоит.
Спар медленно покачал головой.
— Не хочешь? — усмехнулся Гау-Барува. — Не понравилось? Хе-хе-хе. Дайте ему сакского напитка.
Спар жадно выпил большую чашку кобыльего молока. Глаза кочевника прояснились. Он облегченно вздохнул, распрямился. Наверное, посланцы Куруша вернулись от Томруз. Сейчас решится судьба Спаргапы.
Молодой воин расправил плечи и смело взглянул на Гау-Баруву. Мать не оставит сына в беде!
— Слушай храбрый сак, — медленно, с расстановкой, произнес Гау-Барува. — Томруз… отказалась от тебя. Она велела передать: „Юный кречет сам стремился в мышиную нору — так пусть же останется в ней навсегда“. На, возьми.
И советник кинул Спаргапе половинку амулета. Золотой кружок, разрубленный надвое, сказал Спаргапе, что между ним и Томруз нет больше родственных уз.
Спаргапа растерялся.
Недоуменно раскрыв рот, он огляделся вокруг, бессознательно надеясь уловить хоть один сочувственный взгляд. Но персы были угрюмы, холодны и неприступны.
Юноша наклонился, звякнув цепями, подобрал пластинку, изучающе провел пальцем по свежему излому. Зажал амулет, утративший силу, в потном кулаке, понурился, повесил голову, как хворая овца в знойный полдень.
— Ты овца или человек? — гневно крикнул Гау-Барува. — Почему не вопишь, не скрипишь зубами? Родная мать отвергла тебя ради кучки вшивых сородичей, которым ты нужен, как чума и холера. Лишь бы самим уцелеть, а ты пропадай, как хочешь. Что для них какой-то Спаргапа? Пусть персы его на куски разрубят, да на вертела насадят, да на жаровне изжарят, да с луком съедят — сакам все равно. Дырявые шатры им в тысячу раз дороже, чем гордец Спаргапа. Не так ли?
…Михр-Бидад тяжело глядел на Гау-Баруву из-под бровей, косо нависших над круглыми глазами.
Гау-Барува обманул Спаргапу.
Правда, Томруз даже ради спасения сына не согласилась отдать землю саков, и воду саков, и скот саков, и самих саков царю царей. Но и от Спара не думала отрекаться. Вот что сказала она Курушу через Михр-Бидада:
— Не похваляйся, жестокий, легкой победой! Ты сломил моего сына не в открытой битве — ты одолел его коварным напитком, ядовитым соком винограда, который и вас самих доводит до безумия, заставляет произносить дурные речи. Я тоже в последний раз обращаюсь к тебе, о Куруш, со словами добра и привета. В последний раз я заклинаю тебя, царь царей: отступись от нас! Послушайся разумного совета! Отдай мне сына. Отдай мне сына и вернись в свою страну, гордясь тем, что уничтожил лучших сакских юношей. Я узнала — ты жаждешь человеческой крови. И намерен вкусить ее в Красных песках. Клянусь Солнцем, покровителем саков — если ты не уйдешь с миром домой, я тебя, ненасытного, вдоволь напою кровью…
Разрубив амулет с кречетом надвое, Томруз просила передать Спаргапе:
— У матери и сына — одно сердце. Половина — у меня половина — у него. И я не успокоюсь, пока они не соединятся вновь.
Но хитроумный Гау-Барува нарочно истолковал по-своему условный знак Томруз. Не удалось обмануть мать — решил одурачить сына. Извлечь пользу из беды, приключившейся с юным Спаргапой.
Совесть Михр-Бидада ныла, как больная печень.
Он с трудом удержался от крика: „Спаргапа, не верь Гау-Баруве! Он лжет, как неверная жена“. И хорошо (для него), что удержался. Иначе пришлось бы ему сегодня же кричать по-другому и в другом месте.
— Я на твоем месте крепко проучил бы столь неблагодарных сородичей! — гремел Гау-Барува. — Нагрянул бы в становище и устроил для неверных друзей веселый праздник кровопролития. Повел бы мать-отступницу на костер, накрутив на палец нос и губы. Светлый лик ей изгрязнил бы, темный лик посрамил бы, сел верхом, как на старую клячу. Распорол бы толстую кожу, высосал черную кровь, раздробил кости зубами. Играя и забавляясь, погасил бы огонь в очагах, смеясь и хохоча, развеял бы пепел, раскрошил бы добро, разломал, растоптал! Э, щенок, глупый сосунок! Двуногий пес. Животное. Разве способен понять тупой дикарь, что значит честь и что значит месть?
Гау-Барува умышленно насыщал свою речь грубостью, уснащал ругательствами, с тайной целью обрушивал на Спаргапу нестерпимые оскорбления. Он стремился провести по самолюбию пленника глубокую царапину. Взбесить гордого юнца. Вырвать из мягкой тины безволия.
Голова Спаргапы оставалась склоненной на грудь. Но шея уже напряглась, спина хищно выгнулась, как у рассерженного барханного кота. Руки судорожно дергались в цепях.
— Ты юноша умный и храбрый, — смягчился Гау-Барува. — Будь ты воином царя царей, он держал бы тебя по правую руку от себя. Не так ли, о светлый государь?
— Ага. Хм. Держал бы.
— Обидно за твою честь, молодой друг. Весь Туран хохочет над Спаргапой!
Из уст пленника вырвалось змеиное шипение. Все еще не поднимая глаз, он заскрежетал зубами и замотал кудрявой головой от невыносимого отчаяния. „Дай отряд — и ты увидишь, на что способен твой сын. Клянусь — после первой же схватки весь Туран заговорит о Спаргапе“. Да, заговорил Туран… Ох, позор!
— Государь даст тебе людей, — вкрадчиво продолжал Гау-Барува. — Иди, уничтожь врагов, займи свое место на белом войлоке. Оно принадлежит тебе по праву — ты ведь сын великого вождя. Сделаешься хозяином всего Турана! Подумай. Ну, чего ты молчишь? Боишься, хитрят с тобою? Не веришь мне, чужеземцу — послушай тогда, что скажет кровный родич, близкий человек!
Советник коротко мигнул вправо. Стук каблуков, приглушенный коврами. В ушах юнца раздался знакомый голос:
— Ох, Спар, сын мой!
Пленник резко вскинул голову. Перед ним стоял человек в богатой мадской одежде. Он с жалостью глядел на сына Томруз.
То был Фрада.
— Живой?! — изумился Спар.
— Ох, живой, хвала солнцу, земле и воде! Светлый государь, да славится его имя вечно, пощадил меня и моих людей.
Спаргапа остолбенело уставился в беспокойные глаза отца Райада. Он сам видел, как персы заносили над Фрадой мечи! Старейшина, должно быть спьяна, размахивал перед их носами каким-то кольцом.
…Не очень-то радостно было на душе у Фрады, хотя он и напялил пышную чужеземную хламиду.
Он думал поиграть с персами в прятки, перехитрить их, но они оказались хитрей. Гау-Барува сразу ухватил его за рога: „Я не из тех, кому можно морочить голову! Или ты сейчас же, без всяких околичностей, перейдешь душой и телом на нашу сторону, или с тебя сейчас же сдерут шкуру“.
И пришлось Фраде покориться. Несмотря на то, что он не меньше персидского гнева страшился гнева саков, соплеменников своих. Хотел порезвиться между молотом и наковальней — не удалось. Зацепили. Допрыгался. „Пес-двурушник рано или поздно прибивается к волчьей стае“.
— Ох, Спар, дорогой, — торопливо забормотал Фрада, ловя краем глаза грозный взгляд Гау-Барувы. — Верь этому человеку. Он друг. На кой бес нужны Томруз и Хугава? Помнишь ядовитый смех Хугавы на совете? Отомсти! Получишь у государя сильное войско. У меня осталось сорок человек. Прискачем с ними домой с шумом и треском, будто от персов бежали. А войско спрячем в барханах. Нам обрадуются, пир для нас закатят. Родовых вождей на пир позовут. Тут мы кинемся вдруг, перебьем вождей, а тем временем персы из засады подоспеют… Не все саки выступят против нас, не бойся! Немало семейств, колен и родов перейдут на сторону нового предводителя. Ты — сын Белого отца. Сын великого человека. Царем Турана ты станешь, Спар! Богатства Турана загребешь ты, Спар! Лучших коней Турана себе заберешь ты, Спар! Тысячу юных наложниц тотчас заведешь ты, Спар! Десятки тысяч мужчин и женщин у ног валяться заставишь. Золота горы добудешь, славу обретешь. Пурпурную одежду дадут. Пусть кто-нибудь пикнет — царь царей живо с ним расправится. Ну же, ну! Соглашайся! Чего ты молчишь? Ох! Мне бы такое.
