Марк Еленин - Семь смертных грехов. Роман-хроника. Книга первая. Изгнание
Как была уговорено, Ксения сама засунула под сено саквояж и зонтик и укрыла их рядном. Позднее она должна была выйти за ворота, будто на обычную долгую прогулку, и сесть на телегу уже на нижней дороге: хватятся вечером, когда она уже далеко будет. Однако в самый последний момент, когда Максим снес дрова в сарай и, уложив их рядами, уже кончал чаевничать на кухне у Арины, нехотя собираясь в обратный путь, Ксения поняла, что не сможет оставить дом деда тайком: это жестоко и подло. Она станет стыдиться такого поступка и мучиться им всю жизнь. И, не думая уже ни о чем больше, поднялась к себе в комнату и, присев к столу, поспешно стала писать: «Дедушка, дорогой! Я решила уехать (на время), пожить одна. Не беспокойся, не ищи меня. Будет плохо — сразу вернусь. Пусть оберегает всех вас бог! Любящая Ксения». Она схватила письмо и, складывая его на ходу, устремилась вниз, еще не отдавая себе отчета, кому передаст или где оставит.
Кабинет старого князя был закрыт. В последнее время дед имел привычку запираться, когда спал или писал что-то. Ксения кинулась в гостиную и остановилась, ища глазами, куда положить записку, и тут заметила доктора Вовси, который поспешно поднялся с кресла с книгой в руке и сделал шаг навстречу Ксении, увидев ее горящее, взволнованное лицо.
— Что с вами, Ксения Николаевна? — понимающе, обеспокоенно и совсем не профессиональным тоном поинтересовался он. — Не могу ли я?..
— Не спрашивайте, доктор! Не спрашивайте! — взволнованно зашептала Ксения, прикладывая палец к губам и увлекая доктора подальше от дверей кабинета. — Я должна уйти, уехать! Тут все сказано, — дрожа, она протянула доктору конверт. — Это дедушке. Я прошу вас передать ему. Не спрашивайте более, прошу вас!
— Я хотел бы удержать вас от необдуманного шага. Нынче такое время, такое время... Люди, не желая этого, расстаются, теряют друг друга волею случая. А вы сами... Вы принесете боль и страдания близким, Вадиму Николаевичу в первую голову. — Вовси покраснел и стал нервно похрустывать суставами пальцев, стараясь найти подходящие слова, чтобы удержать девушку, и понимая, какая ответственность внезапно свалилась на него.
Вовси сухо сказал, что письмо передаст, и так же подчеркнуто сухо добавил: он ничего больше не станет спрашивать и советов давать не станет, и только еще раз хочет повторить Ксении Николаевне: для Вадима Николаевича она самое дорогое, что у него осталось. Он потерял своего царя, он потерял веру в русскую армию и государство, он не верит собственному сыну, проповедующему чуждые идеи. Уходя из дома, она наносит деду страшный удар, пусть она хорошенько подумает об этом на пороге.
Может быть, она оставит ему какой-нибудь адрес? Он никому не сообщит его, но пусть у него будет ее адрес — так, на крайний случай. Мало ли что может произойти в такое время, когда людям потеряться легче, чем найтись.
— Нет у меня никакого адреса, — готовая расплакаться, прошептала девушка.
Маленький доктор, вдруг решившись, заслонил собою дверь и даже раскинул руки, не очень веря в плодотворность своих намерений и в твердость характера, сложившегося за многие годы унижений, боязни оскорблений и просто боязни за свою жизнь.
— Оставьте меня! Оставьте меня! — с ненавистью прошипела Ксения и, оттолкнув плечом щуплого Вовси, выскочила за дверь...
2
Усталые, разморенные жарой, пылью и трудной дорогой, кони еле-еле тащили телегу. Она поскрипывала и постанывала. То из-под одного колеса, то из-под другого выскальзывала щебенка, видно недавно подсыпанная в разбитую кое-где колею. Максим дремал. С того момента, как Ксения, догнав его, села, он так и не сказал ни слова.
Дорога была пустынна. Медленно, словно нехотя, отступали назад хвойные деревья, источавшие мягкий и стойкий аромат, напоминавший Ксении неистребимый запах китайских вееров — запах тамариска, ненавистный ей в последнее время и вызывавший легкую тошноту. Крымская природа стала раздражать Ксению. Ксении хотелось спать и дремалось, но телегу трясло. То переднее, то заднее колесо наползало на камень и падало с него, — Ксения вздрагивала и еще крепче старалась ухватиться за положенную Максимом поперек телеги доску, на которой она сидела. От напряженной, неудобной позы у нее устали руки и ломило тело, а шею и спину почему-то особенно сильно
Дорога свернула к северу, поближе к горам и подальше от моря. Лошади пошли еще медленнее, с натугой. Они, как заведенные, по очереди часто отворачивали хвосты и долго, на одной ноте, попердывали. Эти звуки мучительно стесняли Ксению. Старый возчик ловко спрыгнул с передка и, причмокивая и крутя вожжами, пошел вровень с телегой.
Ксения проснулась от ощущения удивительного покоя. Она открыла глаза и увидела небо. И не могла сразу сообразить, где находится. Слева над ней нависал покосившийся телеграфный столб с оборванными проводами. У ее ног, совсем близко, возвышались две страшные морды. Глядя на Ксению дикими от ярости глазами, быки равнодушно перемалывали жвачку. Ксения резко села и не увидела моря. И от этого растерялась и испугалась еще больше. Лошади стояли. Впереди возвышался огромный воз с сеном, закрывая дорогу. Максим, попыхивая носогрейкой, обернувшись через плечо, глядел на Ксению чуть покровительственно.
— Где мы? — спросила она.
— Гора Шан-Каю позади, так что и Симеиз, считай, проехали, барышня.
— А почему стоим?
— Хто ж знает. Все стоят, и мы. Ищут кого будто.
— Кого ищут? Кто?
— Комиссар будто удрал, анафема. А коли комиссар — ваши, беляки, ищут, знамо дело.
— Может, пойти узнать?
— Узнать? — осклабился старик. — Чего ходить? Позовут! — Это был какой-то иной Максим, разговорчивый, грубый и незнакомый.
Впрочем, об этом она подумала позже, когда вспоминала свою злосчастную поездку. Тогда же Ксения просто соскочила с телеги, отряхнула от сена широкий подол, поправила высоко зачесанные волосы и пошла вперед, вдоль полуметрового каменного бордюра, ограждавшего дорогу на повороте, ниже которого круто сбегала вниз скальная осыпь.
Впереди огромного воза с сеном, уже за поворотом, стоял пароконный белый открытый экипаж под полосатым с оборочками тентом, с длинными ступеньками, идущими вдоль всего бока от переднего до заднего колеса, похожий на катафалк. Из четырех скамеек занято было три. И все приличной публикой, как радостно отметила про себя Ксения. На переднем сиденье, за кучером, восседавшим высоко на мягких козлах, в черном армяке и цилиндре несмотря на жару, расположился надменный пожилой господин с женой, такой же сухой и англизированной, с бесстрастным, удивительно белым, точно запудренным без меры лицом. Напротив, рядом с мальчиком лет двенадцати-четырнадцати в матроске, в котором уже узнавались черты его родителей, — неопределенного возраста седая дама с очень высокой грудью и осиной талией, видимо гувернантка. У их ног чемоданы, круглая коробка, плетеная корзина с провизией. Спинами к мальчику и гувернантке сидели еще трое: почтенного вида дама в широкополой шляпе, беспрестанно обмахивавшаяся огромным веером из перьев, подвижная полненькая девушка и мужчина, который безмятежно спал, закрыв лицо платком. «Двое мужчин в экипаже и оба штатские, — подумала Ксения. — Странно, в такое время я ни одного военного». Поздоровавшись, она осведомилась о причинах задержки. Надменный господин и его семейство не удостоили ее взглядом. Зато полненькая девушка, с молчаливого одобрения матери, за одну минуту успела рассказать, что едут они из Симеиза в Ялту, чтобы присоединиться к отцу и братьям, сесть там на пароход и всем вместе уехать в Константинополь, а оттуда в Париж, что с трудом нашли они извозчика, который все тянул, тянул с отъездом и говорил, что собирает попутчиков, а когда образовалось наконец семь пассажиров, заломил с каждого такую цену, что господин Артюхов (быстрый взгляд на переднюю скамейку) пригрозил поколотить его, ежели он не побоится бога. Извозчик уступил, твердо обещал хоть и к вечеру, но доставить их к месту, но тут такая задержка непредвиденная — уже полчаса как остановились и ни с места.
Ксения удивилась такому общему нелюбопытству и безучастности к собственной судьбе, но не сказала про это, не осудила незнакомых ей людей, а заметила только, что интересно все же узнать, кто и почему их задерживает, и двинулась дальше. Марина — так звали подвижную девушку — хотела было выскочить за ней, но многоопытная мать цепко схватила ее за руку и, молча сжав, удержала в экипаже. Ксения столь же бесстрашно могла пойти и навстречу гибели своей, потому что не знала ни людей, ни времени, в котором жила, ничего такого, что должна была знать для собственной сохранности. Она обогнула несколько пустых крестьянских возов — их, хозяева терпеливо сидели рядком на каменном бордюре, — татарскую арбу с большими, в рост человека, колесами, нагруженную какими-то мешками и прикрытую старыми сетями, и оказалась перед довольно обширной каменной террасой, куда выходила дорога. Первое, что увидела Ксения, — множество мужчин, группами расположившихся на земле. Сотню, вероятно, не меньше.
