Сергей Герман - Обреченность
Майор Кононов видел его хитрости, молча и сдержанно посмеивался из-под усов. Потом спросил:
— Казак?
— Так точно, казак.
— А ну-ка, лезь на лошадь!
После плена у казака нет сил, руки- ноги дрожат. Но он заходит с левой стороны, успокаивая лошадь, похлопывает ее по шее. Пытается закинуть ногу. Повисает на стремени.
— Ах ты, бисов сын! Валух ты, а не казак. Трам-там, тара-рам!
Худшего оскорбления для казака не придумаешь.
Поднатужился, влез. Гордо сел в седле, подбоченился.
— Молодец. Теперь вижу, что ты донец, чистых кровей… Казачура! Правда, чуток примореный, жидковатый, — майор сощурился при этих словах. — Но ничего. Оклемаешься. Харч у нас подходящий. Главное — чтоб порода казачья была!
Открутил крышку с походной фляжки, протянул подчиненному.
— Ну-ка, глотни из батькиной баклажки!
* * *
К середине ноября у Кононова было уже больше двухсот сабель.
В эскадроне были не только казаки, но были украинцы и русские, несколько немцев колонистов и даже один грек.
Когда в лагерях вызывали казаков, то таковыми записывались и ставропольцы, и нижегородцы, и плохо говорившие по-русски чуваши.
Никакой собственной ущербности они по этому поводу не чувствовали. Казаки на родовые корни не обращали никакого внимания.
Отношения в батальоне были абсолютно боевые — товарищеские, истинно казачьи. Это понятно — по извечной казачьей традиции человек, попавший в казачье войско, уже становился законным казаком.
Многие из них потом храбро воевали. Шла война. Как говорили донцы - «на войне синичке и ворона сестричка».
Эскадрон комплектовали, вооружали, одевали и мыли в бане. Получали ящики с оружием и боеприпасами. Чистили и пристреливали советские автоматы ППШ, мосинские винтовки.
Стучали молотки, скрипели отрываемые доски, что-то рвали клещи.
Распаковывали тюки слежавшегося обмундирования, шинели, брезентовые немецкие сапоги с широкими голенищами, жесткие негнущиеся ремни, подсумки и фляги в сукне.
Многим, достались шинели и мундиры второго срока. Но все обмундирование было подшитое, чистое. Серо-зеленые солдатские шинели пахли каптеркой, мышами, суконной прелью.
Михей Шерстобитов, здоровенный, коренастый казак средних лет, выбирал себе мундир. Мял в черных заскорузлых пальцах добротное сукно, глядел на свет, нет ли где дыры. Пока выбрал - взмок.
Был он в мышиного цвета штанах из грубого солдатского сукна, в больших тяжелых сапогах.
Застегнувшись на все пуговицы старательно раздвигал в сторону руки, боясь взять не свой размер.
Юрка Ганжа, молодой казак с быстрыми нахальными глазами,
засмеялся.
— Ты Михей, как бабу себе выбираешь, на всю жизнь. Не сегодня - завтра немцы возьмут Москву и мы по домам. Там свою, казачью справу таскать будем.
Шерстобитов молча водил глазами и напряженно сопел носом:
— Так то оно так. Да токо, в хозяйстве все равно пригодится.
Переодевшись казаки приходили в хорошее расположение духа и хлопали друг друга по спинам. Несколько дней прошло в суматохе. Во взводах подшивали теплое казенное обмундирование, подгоняли амуницию.
Переодевшись в немецкие мундиры, все с оживлением рассматривали выданные армейские наборы для умывания, чистое белье, толстое и теплое сукно.
Наибольшее смущение вызвали презервативы и подтяжки. Многие казаки видели их впервые в жизни. Они приходили в детское смущение, не зная, куда их применить, к немалому веселью немецких солдат и офицеров. Казаки крутили головами, а урядник Николай Базавов, человек бородатый и степенный, крутил в руках серо-зеленые с кожаными язычками шлейки подтяжек.
— Это шо же, я должон сверх исподней рубахи надевать на плечи эти постромки? Ну шо, я, коняка? Ей-богу! А это как? К чему это пристроено?
— А это? - казак удивленно смотрел на серую коробочку с презервативами. Когда ему пояснили для чего, казак плюнул, — Тьфу! Срамота! — Бросил на пол.
Получив обмундирование и оружие, эскадрон стал назначаться в наряды на гарнизонную службу.
К концу месяца казаки получили коней. Они были больны и изнурены, с выпирающими костями и ребрами. Но постепенно отходили от плена люди, поправлялись и становились на ноги кони.
По приказу генерала Шенкендорфа прибыл немецкий саперный батальон. Началось оборудование казарм, стрелкового полигона, конюшен. Саперы вырубили часть деревьев, закрывающих обзор пулеметчикам. Выкопали рвы. Замостили дорожки. Все по ниточке, все углы — прямые.
И впервые за много месяцев, люди, еще вчера бывшие на краю жизни начали шутить и смеяться. Бывшие военнопленные увидели, что они не только пушечное мясо. Что государство, пусть и немецкое заботится о своих солдатах. У людей появилась надежда.
Прямо на глазах происходило превращение. Забитые, голодные, униженные люди становились воинским подразделением. Из-за спин нестройно торчали стволы карабинов.
Каждый день, с рассвета и до темна, до тех пор, покуда трубачи не просигналят зорю, потели казаки на занятиях в пешем и конном строю. Это изнуряло и изматывало, но приносило свою пользу. Со временем все научились неплохо стрелять, владеть холодным оружием, основательно усвоили приемы рукопашного боя.
Командир взвода Попов, говорил:
— Чтобы в первом же бою не превратиться в дерьмо, окромя злости должно еще быть и умение!
И до седьмого пота заставлял рубить шашкой ветки деревьев, воткнутые в землю.
Шашке он придавал особое значение. И всякий раз говорил:
— Пуля — дура, шашка — молодец.
Жилистый, низенький, кривоногий, с корявым и темным лицом он напоминал клеща. И ходил также, широко и цепко ставя ноги. Характер у него был злой, резкий, вспыльчивый. Жестоко гонял подчиненных и придирался к каждому пустяку.
— Как на коне сидишь? — яростно, вращая белками глаз, кричал он на какого-нибудь молодого казака во время выездки.
— Ты казак или лапоть? Не слышу!
— А-ааа! Казак?.. Что тогда сидишь, как ворона на лозине!? Не заваливайся! Спину держи, спину! Шенкелями работай, козья морда!
И безжалостно гонял взвод до седьмого пота.
Растянувшись по полю, взвод разворачивался в атаку. Впереди шли опытные старые рубаки с с поставленным ударом, их прикрывали стрелки с карабинами. Стучали копыта по мерзлой земле, клубилась снежная пороша. Пахло снегом, конским потом и ружейным маслом.
Качались и прыгали спины казаков, клубился пар из разявленых ртов, тускло отсвечивали лоснящиеся, покрытые пеной крупы коней.
Сливались вместе песня и крики командиров, чтобы к вечеру превратиться в один сплошной и хриплый рев, способный устрашить врага.
Жители Могилева с удивлением смотрели на марширующих солдат в немецкой форме, распевавших казачьи песни.
Бухали сапоги, били коваными германскими каблуками по русской земле, терзаая и мучая ее. Как повзрослев мучает свою мать, любимое, обидевшееся на нее дитя, причиняя ей боль, заставляя плакать и страдать.
Крестьяне качали головами и говорили сожалея: «Эээх, что деется! Опять казаков против русских гонють!» — и была в этих словах хоть и горькая, но правда.
* * *
Шел крупный сырой снег. На околице деревни Абрамово красноармейцы рыли окопы. Все ближе и ближе слышалась стрельба. И вдруг налетели немецкие самолеты. Все бросились кто в лес, кто в деревню. Один из самолетов сбросил бомбу на крестьянские дома. Остальные самолеты ушли на Ржев.
Ревела обезумевшая от страха скотина. Плакали дети, Кричали женщины. Над полями и березовыми колками проносились тревожные стаи грачей и галок, вздрагивала и звенела мерзлая земля.
А через несколько часов показались немцы. По большаку на город шли немецкие танки и мотопехота.
На булыжной городской мостовой лежали тела убитых осколками женщин и детей. Полыхало зарево пожаров. Молчаливо и страшно зияли разбитые витрины магазинов. Вдруг послышался цокот подков. На городскую площадь ворвалось несколько крестьянских подвод. Это были мародеры из ближайших деревень. На лицах азарт и испуг.
Никакой обороны не существовало. Последние части Красной армии ушли из города еще ночью. Лишь на въезде одиноко стояла 45и миллиметровая пушка, которую оставили для прикрытия отступления. На ящике со снарядами устало курил пожилой старшина. Рядом с ним стоял совсем молоденький солдатик и смотрел на старшину жалобными умоляющими глазами.
Старшина говорил успокаивающе:
— Ничего сынок, не бойсь. Встретим немца.
Орудие было новенькое, полк получил его за неделю до войны. От ствола и лафета пахло свежей краской. Неласковое октябрьское солнце на прощанье дарило им скупое тепло.
Это были простые русские мужики, вставшие на пути врага. С винтовками против танков.
