Георг Борн - Бледная графиня
— Полноте, мы вместе ехали сюда в город, и этого времени мне вполне хватило, чтобы вглядеться в вас и изучить вашу физиономию, — отвечал Гаген.
— Что же в таком случае привело вас ко мне? — спросил лесничий.
— Ваше дело интересует меня. Должен сознаться, что я и сам то верю в вашу невиновность, то сомневаюсь в ней. Неужели вы не можете сообщить что-нибудь такое, что пролило бы, наконец, свет на это темное дело?
— Если вы присутствовали на суде, то должны знать, что я все сказал по этому делу. Больше мне добавить нечего.
— В таком случае, боюсь, что решение судей будет иметь для вас самый плачевный результат, — с мрачной задумчивостью произнес Гаген. — Сам не знаю почему, но мне жаль вашей молодой жизни.
— Если меня признают виновным, то знайте, господин доктор, что я осужден напрасно, — твердым, спокойным голосом возразил Губерт. — Смерть не страшна мне, я и без того желал ее еще в ту ночь, когда погибла молодая графиня. Мне только жаль стало мою старую мать.
— Неужели вы так и не нашли никакого объяснения происшедшему? Неужели никого не подозреваете?
— Я знаю только, что я тут ни при чем. Если бы мне вздумалось толкнуть в пропасть молодую графиню только из-за того, что она не могла быть моей, я бросился бы и сам вслед за ней. Можете мне поверить, я говорю совершенно искренне.
— Сказать по правде, я не очень-то верю вашей любви. По моему мнению, все это не что иное, как комедия.
— Комедия? — удивленно переспросил Губерт.
— Да, комедия. Или вы виновны и в таком случае никогда не любили молодую графиню, или же невиновны…
— И в таком случае я также не любил ее, выходит по-вашему.
— Вы настаиваете на своей невинности, но в доказательство придумали никуда не годную историю о любви к молодой графине — тот, кто поверит в вашу любовь, поверит также и в вашу виновность. Никудышное оправдание.
— Я всего лишь сказал правду.
— Хорошо, пусть так. Допускаю, что вы ни в чем не повинны. Но в таком случае, должны же у вас быть какие-то предположения о личности подлинного преступника? Кого вы подозреваете?
— Если господа судьи не имели подозрений ни на кого, кроме меня, как же я, простой, невежественный человек, могу знать больше их?
— Оставьте ваши колкости, сейчас они совершенно излишни.
— Клянусь Богом, я невиновен, — громко и торжественно провозгласил Губерт, подняв вверх правую руку. — Видит Бог, что если бы я был преступником, то не стал бы запираться, мне моя жизнь нисколько не дорога. Не знаю я и того, кто мог совершить это злодеяние, я никого больше не встретил в лесу.
Гаген задумался. Воцарилось молчание.
— Дело ваше, однако же, становится все интереснее, — сказал доктор после некоторого раздумья, — и я с нетерпением ожидаю, чем все кончится. Очень жаль, что вы ничего не можете сказать о личности преступника. Часто бывает так, что невиновные гибнут из-за того, что неблагоприятное стечение обстоятельств выдвигает против них неопровержимые улики, а они не могут дать никаких показаний, которые пролили бы свет истины на преступление. Пока очевидно одно: настоящий убийца действовал ловко и крайне осторожно, и спрятал, что называется, концы в воду. А то, что это убийство, не подлежит никакому сомнению. К счастью для этого негодяя, — продолжал Гаген, — всю ответственность за преступление судьба возложила на вас. И вам нелегко будет убедить присяжных в своей невиновности. Однако не падайте духом и уповайте на Господа нашего, защитника невиновных. Мужайтесь!
Доктор Гаген простился с заключенным и вышел. Губерт остался один в камере. Снова углубился он в свои мрачные мысли, и лицо стало угрюмым и замкнутым.
«Он и вправду неповинен, — подумал Гаген, выходя из тюрьмы. — Не похоже, чтобы он совершил убийство».
На следующий день должна была решиться участь подсудимого. С каким нетерпением ожидал Губерт приговора. Неизвестность томила его. Он не боялся смерти, но бесконечные допросы и неопределенность были для него невыносимы.
Губерт провел бессонную ночь. Сторожа в коридоре слышали, как он все время ходил по камере, и думали, что ему не дают покоя угрызения совести.
О, что это была за бесконечно долгая ночь! Нетерпеливо прислушивался Губерт к глухому бою больших тюремных часов, отбивающих четверти, и каждая минута казалась ему вечностью. Образ Лили непрестанно витал перед ним.
— И они еще смеют говорить, что я убил тебя, — обращался он к дорогому образу, — что осмелился поднять на тебя руку, ангельское создание. Один Бог знает, как я любил тебя и теперь еще люблю. Ты не хотела и не могла быть моею, потому-то я и решил лишить себя жизни, одного себя, ибо жизнь без тебя не представляла смысла. И вдруг я узнаю, что умереть суждено было тебе.
Потом он вспомнил о старой матери и беспомощной сестре — что-то будет с ними, если его казнят?..
В таких вот тягостных, безотрадных мыслях застал его рассвет того рокового дня, когда должна была решиться его участь. Жизнь Губерту теперь уже как бы и не принадлежала, она зависела от произвола других, которые собирались распорядиться ею по своему усмотрению.
Наконец подошло время начала судебного заседания. Губерта отвели в зал суда, где уже присутствовали свидетели. Среди них были мать и сестра лесничего. Бедная старушка при виде сына залилась слезами. Он отвернулся, не в состоянии вынести ее взгляда.
Прокурор Шмидт в пространной речи обрисовал вину подсудимого в таких ярких красках, что никто уже более не сомневался: настоящий убийца и есть Губерт.
Тщетно назначенный подсудимому защитник пытался обратить внимание судей на те немногочисленные моменты, которые говорили в пользу его подзащитного. Когда председательствующий поставил вопрос о виновности подсудимого, присяжные единогласно вынесли вердикт «виновен». Теперь участь его была решена.
Председатель суда огласил приговор: смертная казнь через повешение.
Страшный, душераздирающий вопль вырвался из груди несчастной старой матери осужденного, и она без чувств опустилась на скамью.
Губерт выслушал приговор спокойно.
Когда же раздался истошный крик и он взглянул на скамью свидетелей, то вздрогнул и едва устоял на ногах.
Но замешательство его длилось не более секунды. Он поборол волнение и вновь овладел собой.
Среди прочей публики в зале суда присутствовал доктор Гаген. Когда оглашен был приговор и заседание на этом закончилось, он быстро встал и вышел из зала.
«Если случайно не произойдет нечто особенное, — подумал он, — Губерта уже нельзя будет спасти. Эдак, пожалуй, еще раз повторится та же история, что случилась с бедным бродягой…»
XII. НАСЛЕДНИЦА МИЛЛИОНА
В то время как в суде зачитывался суровый приговор над несчастным Губертом, графиня Камилла в лихорадочном ожидании стояла у окна своей комнаты. С минуты на минуту из города должны были вернуться управляющий и Мария Рихтер. Кроме того, графиня послала верхового нарочного узнать, какой приговор вынес суд лесничему. По ее словам, она опасалась, что решение суда будет суровым, и хотела сейчас же сделать что-нибудь для матери и сестры приговоренного. Ведь они-то ни в чем не виноваты.
Наконец подъехала карета с управляющим и Марией Рихтер.
Графиня была одна в своих покоях: служанок она удалила. Она так горела нетерпением узнать как можно скорее результат судебного заседания, что вышла из комнаты, спустилась вниз и ждала управляющего уже в передней.
Вошел фон Митнахт.
Одет он был, что называется, с иголочки и выглядел как богатый и знатный дворянин-помещик. Щегольской черный сюртук, сшитый по последней моде, безукоризненно белый жилет с массивной золотой цепью, рейтузы из тончайшей английской шерсти, ботфорты, широкополая шляпа, которую он держал в руке.
Холодное, невозмутимо-спокойное лицо с энергичными чертами, обрамленное черной бородкой, совершенно непроницаемо: невозможно было угадать, какие вести он привез — хорошие или дурные.
И все же таилось в облике его что-то грубое, простонародное, что плохо вязалось с тем джентльменским видом, который он старался придать себе элегантным костюмом и манерами с претензией на изысканность.
— Ну что, узнал решение суда? Какие новости? — спрашивала графиня, и лихорадочный блеск глаз выдавал ее нетерпение.
