Михаил Ландбург - Посланники
- Помимо червячков, - встрял Цибильски.
После всего услышанного, тело "новенькой" нелепо изогнулось, помутились её глаза, жёлтая прядь волос прилипла к губам, а из горла вырвался глухой хрип:
- На кой чёрт мне такой дом?
Георг Кольман встрепенулся.
- Мадам, - заметил он, - пребывать в Раю и при этом упоминать чёрта не принято, а в присутствии нас – просто невежливо. Между прочим, пребывание в нашем секторе надо заслужить. Здесь "случайных" быть не может. Например, три года назад мы прогнали нескольких парней – оказалось, что они не имели никакого понятия о том, ни кто такой Гитлер, ни кто такой Бен-Ладен.
- О, Господи, - обречённым голосом проговорила "новенькая", - с кем Ты меня поселил?
- Оставьте, мадам, с негативом, - заметил Цибильски. - лучше используйте предоставленные вам привилегии. Наслаждайтесь покоем, блаженствуйте!
По тому, с какой настороженностью женщина прислушалась к сухому треску наших костей, а также по её ядовитой усмешке, мы догадались, что за долгие годы, прожитые наверху, она приучила себя просто так, с излишней лёгкостью мужчинам не доверять.
- Который час? - спросила "новенькая".
У Цибильского скрипнули шейные позвонки, сухо постучали челюсти.
- Зачем вам? Куда-то опаздываете?
Покрутив перед собой трясущимся пальцем, женщина заметила:
- Кажется, эта ночь слишком затянулась.
- Здесь нет ночи, нет дня, нет времени, - пояснил Цибильски. - Здесь одна лишь вечность…
Мутный глаз "новенькой" выдвинулся чуть вперёд и замер. Освободив прилипшую ко рту жёлтую прядь волос, женщина горестно всхлипнула:
- Опасаюсь за внука и за наших мальчишек, которые под Газой…
Курт Хуперт стряхнул с маленького черепа Франца пыль и сказал:
- Там не мальчишки, а бойцы.
"Новенькая" замолкла. По выражению её мертвенно-бледного лица, по тому, как рассеянно она нас слушала, я понял, что её охватило уныние. "Перед бессилием никакая сила не устоит" - подумалось мне.
- Ваш внук цел и невредим, - сообщил я
В меня впился взгляд –
сверлящий,
изумлённый,
недоверчивый.
Я пояснил:
- Мёртвые всё видят!
Глаза женщины обильно увлажнились.
- Правда?
Цибильски заверил:
- Ко мгле, в отличие от мрака, привыкают…Со временем и вы увидите…Насмотритесь…
Приноравливаясь к своему состоянию, "новенькая" всё яростнее осуждала людей того мира, который её из себя вытеснил, а однажды поинтересовалась, можно ли защититься от угрозы конфликтов и войн. Я обещал переговорить с Освальдом Шпенглером.
Философ охотно откликнулся и в ответ на вопрос "новенькой" привёл беседу древнего мудреца Эпиктета с горожанином, который поссорился с другим горожанином. "У разумного человека не может быть ни одного случая для ссоры, - заметил Эпиктет. - Разумный человек всегда заранее готов получить ещё большие неприятности, чем те, которые люди ему делают. - Прохожий тебя обругал, - говоришь ты. - Скажи ему спасибо за то, что он не побил тебя.
- Да он побил меня!
- Скажи спасибо, что не ранил.
- Он и ранил меня!
- Благодари за то, что не убил.
- А он бросал каменьями в мои окна! У меня в доме всё поломано!
- Разве ты горшок? Ведь тебя разбить нельзя".
- Да ну вас! - сказала "новенькая". От неё исходил запах свежей выпечки; он напомнил мою бабушку, которая заботливо угощала меня сэндвичами с сардинами и зелёным луком.
Я спросил:
- Готовить сэндвичи с сардинами и зелёным луком умеете?
- Теперь? - с упрёком в голосе проговорила "новенькая". - Теперь, когда я…
- Прекрасно выглядите, - вставил Цибильски.
Женщина криво усмехнулась и, вдохнув в себя тесный сладковатый воздух, пролепетала: "Боюсь, в этом Раю мне не жить".
- Не жить – это прекрасно! - желчным тоном проговорил Цибильски. - Нет опаснее врага здоровью, чем жизнь…
- Да ну вас! - отмахивалась "новенькая".
Она живо интересовалась происходящим наверху, и мы держали её в курсе, терпеливо отвечая на её бесконечные вопросы –
как?
откуда?
зачем?
сколько?
- Как там наши солдатики? - спрашивала она.
- Почти никак! - отвечали мы. - Малоподвижны…
"Новенькая" недоумевала:
- Выдумываете?
Мы не обижались: когда-то сами были "новенькими"…
Однажды она прокричала:
- Ви-и-и-и-жу! Я только что видела внука! Клянусь, я его видела живым и совершенно целым! "Слава Богу, ты жив! - сказала я ему. - И ты живой, и все другие". "Да, бабушка, и мы, и Зло сохранились в целостности", - отозвался внук. В его глазах стояло смятение. Я не поняла, что его гложет, если, слава Богу, он жив. И тогда он сказал: "Мы-то думали, что пришло время собирать камни, и были к этому готовы, но нас почему-то остановили. Теперь камни из наших рук вываливаются…"
- Так он сказал?
- Именно так. Я всё равно не поняла, отчего моему внуку и всем другим расстраиваться?
Я пояснил:
- Живым всегда есть – от чего…
Как-то "новенькая" спросила:
- Мужчины, скажите, как я выгляжу теперь?
Курт Хуперт сказал:
- Довольно терпимо!
Георг Колман добавил:
- Обновлённой!
Женщина оглядела нас с каким-то просветлённым и доверчивым вниманием, а потом вдруг попросила, чтобы мы назвали наши имена ещё раз.
Мы назвали.
- Вот-вот…Я вспомнила! Я вспомнила, где ваши имена видела! - выкрикнула "новенькая", и мы прослушали рассказ об экскурсии иерусалимского клуба пенсионеров в кибуц "Яд ха-Шмона".
В 1944 году…
------------------------------------------------------------------
-------------------------------------------------------------------
В 1971 году…
-------------------------------------------------------------------
-------------------------------------------------------------------
Памятная плита с именами австрийских евреев…
"Новенькая" назвала восемь имён.
…………………………………………………………….
…………………………………………………………….
По нашим останкам прошло судорожное волнение,
послышался скрежет шейных позвонков,
наши черепа пробрал нервный тик,
по пустым глазницам пробежали тени,
исказились рты,
вернулось давнее ощущение голода, боли и страха.
запахло историей…
"За что такая честь?" - недоумевали мы.
- Израильтяне обезумели! - предположил Генрих Хуперт.
Наступила мёртвая тишина.
Курт Хуперт предложил, чтобы я, Ганс Корн, поднялся наверх и в качестве уполномоченного посланника от нашей восьмёрки выяснил, не напутала ли "новенькая" – на самом ли деле существует кибуц "Яд ха-Шмона", а в нём – монумент с нашими именами. В случае, если всё так и есть, мне будет необходимо высказать наш протест…
Предложение Курта было принято единогласным безмолвием.
Меня охватило волнение.
Стало ясно: мне предстоит отыскать необычный маршрут наверх, поднять себя в иное пространство, столкнутся с иными чувствами и иным сознанием.
- Но как это сделать? - спросил я.
- Найди способ! - хором отозвались мои друзья, а Цибильский изрёк: "Иди и не споткнись!"
Мои глаза продолжали видеть так же зорко, как и прежде, мой слух оставался
таким же чутким, как и до гибели; я не забыл ни тех, кто нас выдал нацистам, ни тех, кто нас гнал к яме, ни горячую тишину, ни падающие тела. Более того, я чувствовал, как со временем во мне меняются прежние инстинкты, как во мне прорастает некое другое "я" – с дополнительным глазом, дополнительным ухом.
Когда-то я знал, что человек рождается неотесанным, а умирает общипанным,
обрубленным, раскрошенным, обезличенным; а теперь, оказавшись мёртвым, я узнал ещё и то, что человека можно обмануть лишь два раза: в первый и последний. Убитого, замученного лишают естественной смерти, но не жизни.
Я себе твердил: "Ты и здесь – "ты", ибо сохранил веру в своё присутствие" Ну да, известно, что со временем погибшее дерево становится камнем, смола – янтарём, а во что превращаются мёртвые, остаётся загадкой даже для патолого-анатомов, ибо им достаются лишь одни фигушки: сколько бы они нас ни потрошили, нашей главной сути им не выведать – душа-то успела отлететь и уже не при теле. Раз душа спаслась, то ты всё же не какой-то там залежалый товар…
Обладая массой свободного времени, приглядываясь, прислушиваясь к тому, что происходит наверху, я ощущал расцветающий в моей душе куст гнева, горечи и разочарования. Всё чаще я стал задумываться над тем, почему живые с таким невероятным размахом уничтожают самих себя.
