Джон Брэйн - Жизнь наверху
Браун поманил меня пальцем.
— Пойди сюда, Джо,— сказал он.— Пойди сюда и вправь Джулиану мозги.
— Попытаюсь,— сказал я.
Дитя, думал я, дитя! А когда человеку уже стукнуло шестьдесят, ночь надвигается быстро. Как же я мог забыть об этом?
8
Вероятно, Сибилла принимала ванну не реже, чем всякая другая женщина нашего круга, во всяком случае упоминала она о том, что ежедневно принимает ванну, довольно часто. И тем не менее от нее всегда пахло потом, и на этот раз тоже запах пота ударил мне в нос, когда я потрепал ее по плечу.
— Не плачьте, дорогая,— сказал я.— Все еще может уладиться. Что, собственно, произошло?
— Я не могу вам сказать,— пробормотала она.— Я этого не перенесу. Не перенесу.
— Так, так,— произнес я.
Подойдя к бару, я приготовил себе виски с содовой. Вот уже второй раз на этой неделе, возвратясь домой, я находил у нас в гостиной Сибиллу всю в слезах. Мой вопрос был простой учтивостью. Я прекрасно знал причину ее слез: Сибилле стало известно о Марке и Люси Харбет. «Но почему эта глупая, жирная, дурно пахнущая корова должна загромождать мою гостиную?» — подумалось мне.
— Какая же я была дура,— сказала Сибилла.— Слепая дура. Как, верно, они смеялись надо мной — над несчастной слепой идиоткой! — Она произнесла это как-то странно, словно смакуя.
— Выпейте лучше,— сказал я.
— Вы, мужчины, думаете, что это разрешает все проблемы. Выпейте, закурите, поглядите, как красивы цветы, купите себе новую шляпку…— Она рассмеялась.— Я не дитя, Джо, я женщина. Я женщина, которую оскорбляют, и я не в состоянии больше все это выносить. Если бы не дети, я бы давно положила этому конец.
Чулки у нее на ногах висели баранками. Я с раздражением отвел глаза. Право, я не мог осуждать Марка. Люси Харбет была дешевая маленькая потаскушка, которой еще не сравнялось и двадцати лет, но у нее по крайней мере чулки туго обтягивали ноги. Мне не было бы противно, если бы Люси очутилась в моей гостиной. Она была глупа, она была эгоистична, она приносила уйму неприятностей и беспокойства, но от нее пахло свежескошенным сеном и наслаждением.
— Вы не должны так говорить,— сказал я без особой уверенности в голосе.
— Я должна думать о детях,— продолжала она.— Бедные крошки, у них нет никого, кроме меня.
Да еще Сьюзен, подумал я угрюмо. Кто же это, по-вашему, как не она, присматривает сейчас за ними? Из столовой донесся громкий крик. Я узнал голос Барбары.
— Отдай сейчас же, противный мальчишка! — За этим последовал отчаянный визг.— Я тебе задам! — кричала Барбара.
Раздался звук двух шлепков, после чего на мгновение воцарилась мертвая тишина, а затем несколько голосов закричали одновременно. Мне было интересно, кому там задали трепку. Похоже, с удовлетворением подумал я, что трепку задала Барбара. В понедельник она рассказывала мне, заливаясь слезами, что Хэлин отняла у нее паяца, а Вивьен — медвежонка, а Линда все время каталась на ее велосипеде и что все они противные и скверные и я должен их отшлепать.
— Отшлепай их сама,— сказал я.
— Они больше меня,— сказала она.
— Неважно,— сказал я.— Ты, главное, стукни их первая.
Я ухмыльнулся, вспомнив этот разговор. Да, это моя дочь, подумал я. Она никому не даст над собой командовать.
— Бедные крошки,— повторила Сибилла. Она, казалось, не слышала гвалта, доносившегося из столовой.— Боюсь, они подозревают что-то неладное.
— Они еще слишком малы,— сказал я.
— Линде уже семь. А близнецам по пяти. Дети очень рано развиваются в наши дни, а мои ужасно смышленые, хотя мне и не следовало бы этого говорить.— Она улыбнулась мне сквозь слезы.— Близнецы очень живые, такие непоседы, и они сейчас в том возрасте, когда сплошные «почему» да «отчего». Знаете, как это бывает.
Я подлил себе еще виски, едва удержавшись, чтобы не зевнуть ей в лицо.
— Да, знаю,— сказал я.— Это очень надоедает.
— Ну еще бы! Но и вознаграждает за многое, Джо, за многое вознаграждает. А Линда — это маленький философ, такая вдумчивая. Говорит мало, но замечает абсолютно все, что происходит вокруг.
— Она более чувствительна, чем другие,— заметил я.— Вы должны быть очень осторожны с Линдой.
Сибилла мгновенно подхватила мою реплику.
— Да, да, она ужасно чувствительна. Она такая крупная для своего возраста, и многие считают ее просто сорванцом. Но это не так. О нет! — она медленно покачала головой.— Линда все время думает; продумывает все шаг за шагом. А когда продумает все до конца, когда разрешит для себя проблему, тогда выносит решение. А близнецы — те более непосредственны, импульсивны…
Монологу не было конца. Я слушал вяло, издавая время от времени какие-то неопределенные звуки. Хорошо хоть, что она перестала плакать и не взывала больше к моему сочувствию. Казалось, она говорит о каких-то совсем других детях, не имевших никакого отношения к тем, которые устроили такой гвалт в столовой. А они, по-видимому, кричали все разом. Гарри всегда называл их Толсторожими Крикушами. Сейчас это определение показалось мне довольно метким. Я поглядел на часы; через полчаса мне надлежало быть на заседании Комиссии по охране здоровья. Если все это будет продолжаться, то, как видно, мне так и не придется ничего поесть.
Вошла Сьюзен; щеки у нее пылали. Она вела Барбару за руку. Свободной рукой Барбара прижимала к себе мишку и куклу-урода и улыбалась во весь рот. Лицо у нее было измазано томатным соусом.
— Будь добр, поговори со своей дочерью,— сказала Сьюзен.— Это настоящий маленький змееныш.
— Охотно верю,— сказал я.— Шум битвы достиг моих ушей. Что она натворила?
— Она ударила Хэлин и Вивьен. А потом спихнула Линду со стула.
— Поди сюда,— сказал я Барбаре.— Теперь слушай меня. Ты очень скверная девочка. Хэлин, Вивьен и Линда наши гости. Нельзя быть грубой с гостями.
— А ты же мне велел,— сказала она.— Ты мне велел.
— Нет, детка. Я сказал тебе только, что ты не должна быть размазней.
Я лгал — я сказал ей не так. Это была незначительная ложь, но тем не менее все же ложь.
— Я очень тебя люблю, малышка,— сказал я. Вот это по крайней мере было правдой.— А ты постарайся быть хорошей девочкой ради своего папы. Поди извинись перед своими кузинами. Обещаешь? Ради своего папы.
— Да, папа.— Улыбка сбежала с ее лица.
— Ну, беги играй, малышка.
— Ей уже пора отправляться в ванну,— сказала Сьюзен.
— Да, конечно,— сказал я.
Я видел, что Барбара вот-вот расплачется, и, обхватив ее рукой, прижал к себе. Мне хотелось ее утешить, но я почувствовал, как случалось уже не раз, что это не я ей, а она мне приносит утешение, она охраняет меня от разных зол и напастей. Не она льнула ко мне, а я к ней. Я искал защиты у моей маленькой дочки, потому что я боялся. Боялся, сам не знаю чего. Я мягко отстранил ее от себя.
— Ты моя славная, хорошая девочка,— сказал я.— Ты не будешь больше плохо себя вести.
Она энергично помотала головой и выбежала из комнаты.
— Он ей во всем потакает, и она делает все, что ей вздумается,— сказала Сьюзен.— Она может обвести его вокруг пальца и великолепно это знает.
— Не говори так,— сказала Сибилла.— Ты даже не знаешь, какая ты счастливица.— Она не без кокетства поглядела на меня.— Я готова в любую минуту поменяться с тобою мужьями, моя дорогая. Джо труженик, и он живет для детей. А Марк не знает ничего, кроме своих удовольствий — своих пошлых, мерзких, грязных удовольствий.
— Могу себе представить,— сказала Сьюзен.
— Нет, ты не можешь. Твой муж не волочится за каждой юбкой, твой муж любит свою жену и своих детей, у твоего мужа есть чувство ответственности перед семьей. Марка же всю жизнь швыряет из стороны в сторону. Из одного города в другой, от одной работы к другой, от одной скандальной истории к другой — ему все нипочем. Он очень многого мог бы достичь, если бы захотел, он ведь так умен и обаятелен. Но он не желает себя утруждать, и любой усердный тупица опережает его. О господи, мне уж кажется порой, что я была бы рада, если бы он не был таким способным и таким обаятельным, черт его побери! Была бы рада, если бы все на свете не давалось ему так легко. Была бы рада, если бы он был просто честным работягой, как Джо.
— Благодарю вас,— сказал я.
Но она меня, по-видимому, не слышала.
— Как ты думаешь, чем он занят сегодня вечером? Стреляет из лука! Он уже был дома, прочел мою записку, но не обратил на нее ни малейшего внимания. Поел хлеба с сыром и отправился в кабак, где теперь пьет пиво, стреляет из лука и якшается со всяким сбродом и где все его, конечно, обожают. Еще бы, это же им льстит — ведь он «настоящий джентльмен».
Она презрительно подчеркнула эти два слова — совершенно так же, как я сам когда-то.
— Не злитесь и не расстраивайтесь понапрасну, дорогая,— заметил я.— Марк совсем не так плох.
